Тогда что же?
А кто, собственно, сказал, что Невзоров должен сидеть рядом с кем-то? Да и Фроловский знал, что Невзоров убит, сам же для меня старался, добывал по нему информацию… Почему тогда так удивился? Кого он, собственно, ждал? Невзоров, скорее всего, был только посредником и должен был передать билет кому-то другому.
— Саша, что вы как неродной, подсаживайтесь, развлеките брошенную даму. — Качалова в ослепительно белом платье широко улыбалась и тащила его за рукав пиджака на не остывшее еще место мужа. — Вам нравится?
— Нет. — Турецкий, собственно, впервые взглянул на подиум, и ему действительно не понравилось.
Возможно, у него какие-то старорежимные представления о женской красоте, но дамы, мерявшие сцену широкими шагами, его не вдохновляли. Плоские, с клеймом унисекса, они представлялись довольно дерзкими и отталкивающими. Тяжелые кулоны и узкие сандалетки, кожа вперемежку с атласом и пластиком. Несмотря на то что надето довольно много разнообразных вещичек, половина тела все же обнажена, причем в самой неприличной близости от укромных уголков, что еще хуже полной обнаженности, ибо призвано создавать загадку, пробуждать желание. Но в Турецком все спало мертвым сном.
Качалова фыркнула:
— Значит, вам больше по душе тоненькие подростки с румяными щечками и большими глазами. Этакие куклы наследника Тутси в розовых платьицах, с обилием «молний» и брелоков?
— Я, извините, люблю чувственных женщин. Именно женщин, а не подростков или гермафродиток вроде этих…
— Так зачем же вы пришли, если…
— Служба, — отрезал Турецкий, пресекая дальнейшие расспросы на эту тему. Кажется, он все испортил. Такого случая для флирта больше не представится. Что за привычка вылезать со своим мировоззрением в самый неподходящий момент?!
Но Качалова первая пошла на мировую:
— Давайте не будем ссориться. Просто чувственность в вашем понимании устарела: рубенсовские формы и прочее нынче не в ходу. Хотя сегодняшняя мода вполне демократична и каждый волен выбирать фигуру и одежду по своему вкусу…
Она взяла Турецкого под локоть, и он замер, чтобы очередным неосторожным словом или движением вновь не разрушить хрупкое нечто, возникающее между ними.
Модели вышагивали по подиуму, вокруг вспыхивали блицы, народ выражал бурный восторг бурными же аплодисментами, улюлюканьем и криками браво.
Скандал разразился совершенно неожиданно. Зазевавшийся фотограф, который висел на краю подиума в фантастической позе, пытаясь снять то, что видят ворсинки ковра, по которому шагают модели, не удержался и кубарем скатился на колени председателю ЛДПР, гордо восседавшему в первом ряду и всем своим видом дававшему понять окружающим, что в гробу он видел весь этот разврат. Падение репортера, вызвавшее всеобщий хохот, разрушило образ вождя либеральных демократов, и он легко так, не напрягаясь, зашвырнул фотографа обратно на подиум прямо под ноги группе девиц, которые, разумеется, тут же по очереди об него споткнулись, а часть их свалилась в партер. От непосредственной близости с красавицами моделями кое-кто потерял способность рассуждать здраво и пожелал если не подержаться как следует, то хотя бы пальчиком притронуться к заезжим красоткам. Охрана, курировавшая дефиле, тут же бросилась выручать девушек, но при этом, бесцеремонно расталкивая знатных особ, вступила в идейное противоречие с их многочисленными телохранителями.
Завязалась элементарная драка. Слава Богу, никто не решался применять оружие, опасаясь порешить своих, но дрались с чувством, и с каждой минутой азарт борьбы охватывал новые и новые слои зрителей. Как в плохом ковбойском фильме, многим вдруг захотелось просто врезать по морде соседу, так, от полноты чувств и чтобы не остаться в стороне от побоища. Лидер НБП выскочил на опустевший подиум и, перекрикивая общий гвалт, вещал об очищающей борьбе и роли народного бунта. Перепуганный кутюрье робко выглядывал из-за занавеса, прикрывая холеное лицо изнеженными руками. Пожалуй, первый приезд в дикую Россию станет для него и последним.
Турецкий наивно полагал, что подобное не может продолжаться долго. На улице дежурит ОМОН, и кто-то же должен его вызвать. Качалова вжалась в кресло, не испуганно, а скорее с интересом наблюдая за происходящим. Ее единственный телохранитель, который пытался держать гордый нейтралитет, был вначале облеван каким-то подвыпившим бизнесменом, а после получил стулом по голове и отрубился.
Турецкий, приняв волевое решение, что нужно выбираться отсюда, и как можно скорее, схватил Качалову за руку и повлек к выходу. Но не тут-то было. Совершенно ненавязчиво ему дважды заехали в ухо, а Качалову стало засасывать в очередной локальный водоворот битвы. Женщину нужно было спасать. Турецкий, выдернув ее из чьих-то липких объятий и взвалив на плечо, заорал:
— Пропустите, женщина рожает!
Несмотря на всю абсурдность данного вопля, толпа, не отрываясь от своих занятий, мягко расступилась, и через пару минут Турецкий с очаровательной перепуганной родственницей на плече оказался в фойе. Размышляя по пути о том, что еще пара минут — и в зале состоится групповое, даже массовое изнасилование. Правда не понятно, что в данном случае есть групповое изнасилование? Это когда насилует группа или когда насилуют группу? Надо подкинуть вопрос Маргарите.
— Сейчас же поставьте женщину на пол! — услышал он за спиной звонкий и властный голос.
Турецкий обернулся и чуть не уронил свою драгоценную ношу. Вера спрыгнула с плеча и, взглянув на него, чуть не умерла от хохота. Турецкий решил, что это просто реакция на шок, испытанный в зале, и спокойно ждал окончания истерики, не решаясь отхлестать Качалову по щекам. Но хохот не прекращался, даже слезы выступили у нее на глазах. И только теперь Турецкий заметил молодую брюнетку в черном кожаном сарафане и высоких шнурованных черных ботинках, из-под которых слегка выглядывали белые гетры. Ее прическа состояла из сотен мелких косичек, а ярко подведенные губы на очень бледном лице заставляли вспомнить о вампирах. Очевидно, именно ей и принадлежал звонкий голос, остановивший Турецкого. Смех у нее тоже оказался звонкий и удивительно заразительный. Она тоже хохотала до слез. Причем опять же глядя на него.
Турецкий решительно обратился к зеркалу. Вид у него был глупее не придумаешь. Всклокоченный, со съехавшим набок галстуком, размазанной по щекам и воротнику пиджака губной помадой и очень эффектным бюстгальтером, зацепившимся за ботинок. Он тщательно стер платком помаду с лица и выбросил платок в урну — не дай бог Ирина увидит. Бюстгальтер отправился следом. Но все еще похохатывающая незнакомка извлекла его обратно и повесила на рекламный щит.
— Анастасия, Александр. Александр, Анастасия, — представила их Качалова, утирая слезы.
— А меня вы могли бы так поносить? — справилась девушка.
— Прошу прощения, мадемуазель, я слишком стар.
— Я вот разболтаю про вас Фроловскому, — обиделась она.
— Мы, Настя, с Александром родственники, так что твой шантаж не будет иметь успеха.
— Дядя из Бердичева?
— Александр — муж троюродной сестры моего мужа.
— Круто! Я тут тоже недавно завела себе виртуального братишку.
— Настя у нас компьютерный гений, — пояснила Качалова.
— Хакер? — вежливо поинтересовался Турецкий, демонстрируя свои недюжинные познания в области информационных технологий.
— Крэкер, — ответила Настя и, видя, что ее не поняли, пояснила: — Специализируюсь конкретно на взломе, крэкаю, понимаете? Злобных вирусов не пишу. Принципиально.
— То есть добрый хакер?
— Ага. Ночью пьем, едим? — с подкупающей непосредственностью поинтересовалась Анастасия.
— Нет, Настя, боюсь, Александр на службе, а у меня дикая мигрень.
— О'кей, ариведерче! — Анастасия исполнила глубокий книксен и скрылась в зале, где все еще дрались, только теперь уже с участием ОМОНа.
— Кто она?
— Анастасия Родичева, дочь того самого Родичева, который владелец «Сибирских огней». Воплощение независимости, детской непосредственности, вульгарности и экзальтированности одновременно. Как я уже говорила, компьютерный гений. И еще, ее бой-френд — настоящий генерал, представляете?
— И что вас связывает?
— Я ее иногда одеваю.
— В смысле?
— Я же модельер, Александр.
— Да-да, конечно. И то, что на ней… тоже вы?
— У меня много конкурентов.
— Может быть, правда пойдем куда-нибудь, поужинаем?
— Не смею отказать моему спасителю, но, право, я не голодна, пойдемте лучше погуляем.
— А ваш конвоир?
— Прикажете катить его впереди себя, пока он не очухается?
Гуляли они молча. Вера задумалась о чем-то своем, а Турецкий тоже не знал, с чего начать. Первым, что пришло ему в голову, была тайна бабушкиного подарка самой себе.
