Маленький зал на Лазенковской. Видны сидящие рядом Теляк, Каим, Квятковская и Ярчик. В кадре появляется Рудский.
Рудский: — Пан Хенрик, пожалуйста.
Теляк встает с места, нервно улыбается.
Шацкого бьет дрожь. Теляк в том же самом костюме, в котором его нашли мертвым. Прокурор не может устоять перед впечатлением, что через минуту он ляжет на пол, а кто-то из присутствующих поднимется и вонзит ему вертел в глаз. И на щеке появится пятно в форме гоночного автомобиля.
Теляк: — А может кто-нибудь другой сейчас?
Рудский: — Мы бросали жребий. Но если пан не готов, скажите об этом.
Долгая тишина.
Теляк: — Ну ладно, тогда я попробую.
Рудский: — Замечательно. Вначале расставим семью происхождения. Пани Бася будет вашей матерью, а пан Эузебий — отцом. Будьте добры, расставьте их.
Теляк берет Ярчик за руку и ведет ее в дальний угол помещения, указывает ей место у самой стене, спиной ко всем собравшимся. Потом рядом с ней ставит Каима, тоже лицом к стене. Сам становится посреди комнаты, глядит на их спины.
Рудский: — Все?
Теляк: — Да.
Рудский: — Пани Барбара, скажите нам, что вы чувствуете?
Ярчик: — Я печальна, мне бы хотелось видеть своего сына. Я тоскую по нему.
Рудский: — А пан?
Каим: — Мне нехорошо. Я чувствую его взгляд, уставившийся мне в спину. Мне хотелось бы обернуться. Или вообще уйти. Я чувствую, как что-то давит мне шею, как будто бы кто-то держит меня на поводке.
— Ярчик: — Да, у меня тоже похоже. Или же, как будто бы меня поставили в наказание в угол. Мне плохо и я чувствую себя виноватой.
Теляк: — Я хочу к ним подойти.
Каим: — Я могу обернуться?
Рудский: — Еще нет. (Обращается к Теляку) Подойдите к своим родителям и встаньте за ними.
Теляк становится сразу же за спинами Каима и Ярчик.
Рудский (Теляку): — А теперь как?
Теляк: — Лучше, намного лучше. Теперь все так, как я хотел.
Каим (с трудом): — Зато я не могу это вынести. Перед лицом у меня стена, за спиной — сын. Не знаю, зачем он сюда пришел, но я его здесь не желаю. Господи, да я едва на ногах держусь. Задыхаюсь. Позвольте мне или уйти, или забрать его отсюда.
Рудский: — Еще минуту.
Психотерапевт останавливает кассету. На экране застыло изображение Теляка, стоящего за спинами своих «родителей». Шацкий глядел на все это с изумлением.
— Что это за театр? спросил он. — Они, что, заранее получили какие-то сценарии, как должны себя вести?
Рудский отрицательно покачал головой.
— Мало того. Они практически ничего о пане Хенрике не знают. Им не известно, что он сбежал из дому, не знают, что его родители трагически погибли, и что Хенрик не успел с ними попрощаться. Ничего. Пан сам видит, по сути своей эта психотерапия чертовски проста, если сравнить ее с психоанализом, которая, впрочем — по моему мнению — как правило, абсолютно не эффективна.
Шацкий перебил его жестом руки.
— Умоляю, все по очереди, — попросил он.
— Хорошо, все по очереди. Вы записываетесь на психотерапию расстановок, потому что вам тяжело, трудно. Вы сами не знаете, почему так. Немного рассказываете о себе — родители, родственники, жена, дети, первая жена, первая жена отца и так далее. Важно, что все это люди из вашей семьи. Как живые, так и те, которых на этом свете уже нет. И вы расставляете всех их в пространстве. Каждого пан берет за руку и ведет в соответствующее место, указывая направление, куда тот должен глядеть. Вы удивитесь, но очень часто уже в этом моменте люди видят, что же не так. Почему им так плохо. Например, потому что жена стоит на том месте, в котором должна стоять его мать. Или же, потому, что ребенок разделяет вас от жены. Другими словами: потому что порядок был нарушен. Достаточно расставить их правильно, и пациент уходит после терапии совершенно иным человеком. После пяти минут.
— Почему Каим утверждает, будто он задыхается и вот-вот потеряет сознание?
— Потому что заместители чувствуют эмоции личностей, которых они представляют.
— Но ведь родители Теляка умерли много лет назад.
— В том числе — и покойников.
— Понятно. А под конец обязательно нужно будет станцевать голяком у костра, надев деревянную маску.
Рудский замолчал, явно оскорбленный замечанием прокурора. Шацкий заметил это и извинился.
— В чем-то я вас понимаю, поначалу я и сам был весьма скептичен, — попытался подбодрить его Рудский. — Мне казалось, что каким-то образом пациент высылает свои эмоции, впечатывая их в программу поведения заместителей. Но многократно в ходе расстановок выходят наверх семейные тайны, о которых пациент не имел понятия.
— Например?
— Например, сам Берт Хеллингер, создатель этой методики, как-то занимался расстановкой страдающего аутизмом тридцатипятилетнего шведа. Мужчина упорно разглядывал собственные ладони, что, как правило, означает…
— Убийство.
— Откуда вы знаете?
— Леди Макбет.
— Именно. Постоянный, уставленный в землю взгляд означает могилу, кого-то умершего, а рассматривание собственных ладоней или жест, означающий умывание рук — убийство. Такие жесты появляются у аутистов и заикающихся. Оба заболевания имеют много общих черт, и одной из них является факт, что во время расстановок весьма часто оказывается, что причиной заболевания становится убийство. Но вернемся к шведу. Из интервью с семьей Хеллингер знал, что у бабки пациента был роман с моряком, и что тот же самый моряк ее и убил. В связи с этим, Хелингер ввел в расстановку бабку и деда. И заместитель деда начал точно таким же образом глядеть на свои ладони. Какой из этого делаем вывод?
— Это он был убийцей, а не моряк.
— Именно. Всплыло нечто такое, о чем никто из семейства не имел понятия. Сам дед уже много лет не жил. Но совершенное им преступление, чудовищная, неискупленная вина, стали причиной аутизма у внука.
У Шацкого начала болеть голова. Придется купить какую-нибудь книжку, чтобы все это понять. И нужно будет найти эксперта, чтобы высказал мнение относительно кассеты.
— Понятно, — сказал он, потирая виски, — но тот был экстремальный случай. А о чем идет речь здесь? — спросил он, указывая на экран телевизора.
— Уход из семьи воспринимается в системе как тяжкое преступление, — объяснял Рудский. — Хенрик чувствовал себя по этой причине ужасно виноватым. Он чувствовал свою вину, потому что не попрощался с родителями. А если имеется чувство вины, то нет траура. Чувство вины сильно объединяет нас с покойным, и по этой причине мы не позволяем ему уйти. Вам известны стадии траура?
Какое-то время Шацкий рылся в памяти.
— Неверие, отчаяние, упорядочивание, приспособление?
Психотерапевт поглядел на него с изумлением.
— Действительно. Но в действительности многие останавливаются на второй стадии или фазе — на отчаянии, которое никто не понимает, и которое перерождается в одиночество. И этот вот незавершенный траур остается в семье, вызывая то, что каждое последующее поколение связано со смертью. Поглядите, что происходит. Хенрик желает идти за своими родителями, но они того не хотят. Их место в мире мертвых, а его — в мире живых. Давайте продолжим просмотр.
Рудский (обращаясь к Теляку):- Я понимаю, что вы хотите стоять здесь, но это не подходящее для вас место. Вернитесь, пожалуйста, на средину зала.
Теляк возвращается.
Каим: — Какое облегчение…
Теляк: — А теперь попрошу повернуться.
Каим и Ярчик поворачиваются.
Ярчик: — Уже намного лучше. Я рада, что вижу своего сына.
Каим: — Я тоже.
Рудский (Теляку): — А пан?
Теляк: — Я рад, что они глядят на меня, что они со мной. Только я хотел бы идти к ним.
Рудский: — Это невозможно. Мы сделаем по-другому.
Рудский подходит к Каиму с Ярчик, подводит их к Теляку и устанавливает несколько с боку, у того за спиной.
Каим: — Вот теперь замечательно. Я вижу сына, но ему не мешаю. Я не стою у него на пути.
Ярчик: — Я чувствую тепло на сердце. Мне хотелось бы его прижать к себе. Сказать, что я его люблю, и что желаю ему всего самого наилучшего.
Рудский: — Это через минутку. (обращается к Теляку): — А пану тоже лучше?
Теляк: — Лучше, только мне все время чего-то не хватает.
Рудский: — Решения, только это мы сделаем чуть попозже.
— Какого решения? — спросил Шацкий, а психотерапевт остановил показ. — Меня уже и раньше интересовало, к чему все это ведется. В чем заключается очищение?
