Рудский: — Решения, только это мы сделаем чуть попозже.
— Какого решения? — спросил Шацкий, а психотерапевт остановил показ. — Меня уже и раньше интересовало, к чему все это ведется. В чем заключается очищение?
Вместо ответа Рудский зашелся мокрым кашлем и выбежал в ванную, откуда через какое-то время раздались звуки отхаркивания и плевков. Вернулся он весь красный на лице.
— Похоже, у меня ангина? — прохрипел он. — Чаю не желаете?
Шацкий ответил, что с удовольствием. Никто из них не прерывал тишины, пока не уселись рядом с кружками парящего напитка. Рудский вбухал в свой чай побольше меда, да еще и выжал сок из целого лимона.
— Для горла — самое то! — заявил он, отпивая глоток. — А решение заключается в произнесении так называемых решающих предложений или фраз, которые психотерапевт заставляет сказать пациенту и заместителям его семьи. В этом случае, как мне кажется, родители Хенрика сказали бы: «Сын мой, мы уходим, а ты остаешься. Мы тебя любим, и мы счастливы тем, что ты находишься здесь». Хенрик же сказал бы: «Позволяю вам уйти. Я остаюсь. Будьте дружны мне». Где-то так. Трудно сказать, обычно разрешительные фразы появляются у меня в голове, когда приходит соответствующий момент.
— А этот момент не был подходящим?
— Нет. Я хотел оставить его на конец. Еще вопросы?
Шацкий отрицательно покачал головой.
Рудский: — Хорошо. Теперь заменим родителей пана Хенрика стульями — (он отодвигает Ярчик и Каима в сторону, ставит вместо них два стула) — а пан Хенрик выставит свою нынешнюю семью. Пани Барбара будет вашей женой, пан Каим — сыном, а пани Ханя — дочкой.
Хенрик: — Но ведь моя дочка…
Рудский: — Расставьте, пожалуйста.
Теляк расставляет свою семью, затем возвращается на место. Теперь это все выглядит следующим образом: справа и чуточку сзади Теляка стоят два стула — его родители. Слева, спереди, в нескольких метрах дальше, стоит Ярчик (жена), смотрит на Теляка. Ха ней, рядом стоят Квятковская и Каим. Они глядят в сторону стульев. Теляк не глядит ни на кого из них.
Рудский: — Отлично, выходит, вот как это выглядит. Пан Хенрик?
Теляк: — Я чувствую себя паршиво. Виноватым. Перед глазами мутится. Могу я присесть?
Рудский: — Конечно же. Присаживайтесь на пол и подышите.
Теляк усаживается на пол, глубоко дышит, его взгляд все еще уставлен в одну точку пространства.
Ярчик: — Я довольна, когда он чувствует себя плохо.
Рудский: — А дети?
Каим: — Я счастлив, что моя сестра стоит рядом.
Квятковская: — А мне бы хотелось пойти к бабушке и дедушке. Их я вижу лучше всего. Отца я совсем не вижу, мать его полностью заслоняет.
Каим: — Я тоже хочу к бабушке и дедушке. Вместе с сестрой.
Психотерапевт в очередной раз останавливает воспроизведение.
— Вы понимаете, что теперь происходит? — спросил он у Шацкого.
— Теляк совершенно одинок. Жена не стоит рядом с ним, даже детям не позволяет его видеть. Мне его жаль.
— Обратите, пожалуйста, внимание на то, что говорят дети. Они хотят быть вместе и желают отправиться к дедушке с бабушкой. А что это означает?
— Они хотят умереть.
— Именно.
— Почему?
— Из любви. Из любви к отцу. Он нарушил систему, уходя из дома и не прощаясь с родителями, и так этого не отработал — не отдал надлежащего им почтения. Принцип таков, что в системе кто-то обязан взять на себя покаяние, и чаще всего это ребенок, который входит в систему в качестве нового элемента. Поймите еще и вот что: то, что не было решено, не исчезает самостоятельно, но входит в систему. Вина и зло остаются, они все время присутствуют, все их чувствуют. Ребенок, входя в систему, берет на себя бремя возвращения равновесия, поскольку перенимает вину, страхи и злость. Понимаете?
— Как Люк Скайуокер в «Звездных войнах»?
— Не понял?
— Прошу прощения, глупая шутка. Мне кажется, я понимаю.
— Тогда глядите дальше.
Рудский выводит Квятковскую и Каима из-за спины Ярчик. Теперь все стоят рядом друг с другом, глядят на Теляка.
Ярчик (трясется, с трудом произносит слова): — Я не желаю, чтобы мои дети стояли здесь. Я не хочу, чтобы они отправлялись к родителям мужа. Я чувствовала себя лучше, когда они стояли за мной.
Квятковская: — Я рада, что вижу папу и дедушку с бабушкой. Я очень люблю их. Папу — больше всех. Я вижу, что он печальный, и я хотела бы ему помочь.
Каим: — Да, я согласен с сестрой, только я не очень хорошо себя чувствую. У меня болит сердце, и меня всего трясет.
Квятковская: — Можно мне пойти к дедушке с бабушкой? Я испытываю практически физическое притяжение.
Рудский: — Хорошо. Но всего два шага.
Довольная Квятковская направляется к стульям. Видя это, Ярчик начинает плакать. Каим, бледный словно тень, массирует себе грудь.
На сей раз именно Шацкий протянул руку к пульту дистанционного управления и остановил запись. На экране застыла гримаса боли Каима и ничего не видящие, уставленные в стенку глаза Теляка.
— Как такое возможно, что у Каима болит сердце? — спросил прокурор. — Ну, я понимаю: ему известно, что сын Теляка болеет, но, тем не менее…
— Тут дело сложное. Существует некая теория, теория морфогенетических полей, которая используется для объяснения терапии Хеллингера. В соответствии с этой теорией, то, какими мы есть, зависит не только от генов, но еще и от электромагнитного поля. Хеллингер говорит, что наш дух резонирует со всем, что случилось в данной семье, что у него имеется связь с живыми и мертвыми. В ходе расстановки чужой человек может войти в этот резонанс.
— Вы сами в это верите?
Рудский сделал неопределенный жест, который указывал на то, что сам он в состоянии принять эту теорию, но только по причине отсутствия других.
— Для меня это значения не имеет. Важно лишь то, работает ли что-то или не работает. Я не знаю, как действует компьютер, но для меня от него масса пользы.
— А сын Теляка заболел уже после самоубийства сестры? — спросил Шацкий.
— Да, именно тогда у Бартека проявился порок сердца. Болезнь всегда является сигналом нарушения порядка. Ее головная динамика, это: «лучше я, чем ты». Мы решаем страдать, лишь бы другому члену семьи стало легче. Только лишь возврат порядка и равновесия позволяет вылечить болезнь.
— А повысились ли шансы Бартека на выздоровление теперь, когда его отца не стало?
Рудский закашлялся. Он попросил прощения, подняв руку, и пошел на кухню, где громко высморкался.
— Пан прокурор, — прозвучало оттуда. — Я бы не задумывался так долго над ответом, если бы не ваша профессия и не цель вашего визита. Вы поняли?
Шацкий встал с места, взял свою кружку и попросил чего-нибудь попить.
— Так каков же ответ? — он налил себе немного негазированной минералки, которую подал ему хозяин.
— Не знаю. Возможно — и так. Но, возможно, его состояние и ухудшится. Вы понимаете, пан Теляк не ушел из этого мира спокойно, закончив перед тем все свои дела. Мне кажется, что состояние Бартека поправилось бы после завершения установки. Изменение происходит в поле, которое с тех пор резонирует иначе. Потому изменения заметны и у лиц, которые не принимают участия в расстановке, возможно даже и не зная о ней.
Мужчины вернулись на диван.
Рудский: — Пан Хенрик, встаньте теперь, пожалуйста.
Теляк поднимается с видимым усилием. Ярчик плачет все громче.
Рудский (обращаясь к Квятковской): — А почему пани желает идти к бабушке с дедушкой?
Квятковская: — Я хочу, чтобы папе стало легче.
Теляк (совершенно убитый): — Нет, это невозможно. Не желаю этого слышать.
Каим: — Я очень хочу к сестре и к бабушке с дедушкой. Мне больно. Мне бы хотелось, чтобы ничего уже не болело. И чтобы папе сделалось легче.
Ярчик: — Я не могу уже всего этого вынести. Я хочу, чтобы он ушел отсюда (указывает на Теляка). — Я не люблю его, он мне даже не нравится, он чужой и отвратительный. Я хочу, чтобы все уже успокоилось. Чтобы ушел он, а не дети.
Теляк: — Но ведь я же ничего… (голос у него ломается, он не может говорить дальше).
Ярчик: — Я чувствую холод и пустоту. И ненависть. Из-за тебя мой ребенок умер! (душераздирающе всхлипывает). — Ты понял?! Моей дочки нет в живых, и мой сын вскоре присоединится к ней. Ты убил мое дитя!
Квятковская: — Папочка, я сделала это ради тебя. Ну почему ты не желаешь этого понять? Папочка! (плачет).
Теляк падает на колени. Все это время он ни на кого не глядит.
