– Я понимаю. Спасибо.
– Слушай, будь человеком, дай сигарету…
Они молча, каждый о своем курили, а снующий по набережной народ брезгливо обходил стороной эту странную парочку: мокрого, в одном исподнем здоровенного мужика и сидящего рядом с ним плачущего парня, голова которого была наспех обмотана насквозь промокшим от крови полотенцем с фирменным вензелем ресторана «Волна».
– Чё, мужики, нормально погуляли? – поинтересовались из окошка притормозившей рядом машины ОВО Василеостровского РУВД.
– Погуляли – зашибись, – тихо кивнул Козырев.
На положенные девять Лямкиных, а, точнее будет сказать, «без лямкиных» дней Козырев вместе со всеми не поехал. Ольховская, Ладонин, даже Катя-Катюша в этом решении его не поняли и не поддержали. Дескать, не по-людски это, не по-христиански. Но Паша лишь отмахнулся: «Значит, считайте, что я – нелюдь и нехристь». А сам подорвался на Южное кладбище на следующий, на десятый по счету день своей новой жизни. Этот немного странный отсчет вовсе не означал, что его жизнь отныне кардинальным образом изменилась. Скорее наоборот – это он сам, лично, изменил свое к ней, к жизни, отношение.
Когда два года назад здесь, на этом не шибко престижном по причине близости к мусорной свалке песочном участке они хоронили Антоху Гурьева, никто и представить не мог, что пройдет совсем немного времени и рядом лягут бригадир Нестеров и «грузчик» Лямка. Здесь и одному-то лежать тесно. А теперь вот ничего, втроем поместились. А если убрать покосившуюся скамеечку и покусанный ржавчиной стол, вполне можно выторговать еще одно спальное место. И получится как в любимой песне бригадира: «…И в том строю есть промежуток малый. Быть может, это место для меня».
«…Мужики, только вы не подумайте ничего такого! Фатально-суицидальных настроений у меня не наблюдается. Напротив, впереди – исключительно дел и планов громадьё.
Просто я к тому веду, что лишь теперь, после смерти… после ухода Лямки… окончательно понял, что всё в нашей жизни предопределено. Не бывает в ней случайных совпадений. Может, конечно, вам троим ТАМ и правда виднее, но я… Короче, я знаю. И пример с мистером Чёрным, случайно встретившем в поезде Москва-Петербург двойника, который ты, Лямка, собирался мне сейчас привести…
А ты как думал? Я же тебя, голубчика, как облупленного… Так вот, этот твой пример ни фига не опровергает. Помнишь любимую присказку Камыша? „Не то пальто“…
Кстати, Лямк, а ведь ты, наверное, и не в курсе, чем у нас тогда на Петровской набережной всё закончилось? Всяко ведь ежедневные сводки о происшествиях до вас не доходят? Оно, конечно, ежедневные эти вам на фиг не сдались, но по итогам той чертовой пятницы я все-таки отчитаюсь. Да и Антохе с бригадиром наверняка интересно будет послушать.
В общем, Ребуса и Некрасова застрелили. Это, Александр Сергеевич, если выражаться высокопарно, но доходчиво – персональная за тебя ответка… Да, пожалуйста. Обращайтесь ещё… Завьялов и мистер Черный в больницах: первый – в Германии, второй – в тюремной имени доктора Гааза. Двух „рязанских“ этапировали в Казань. Есаулов говорил, что за ними там целый криминальный воз и маленькая тележка…
За Севера с Утюгом не переживай – на этих всё как на собаках. Они уже на следующий день Ладонина из „Крестов“ встречали. В свойственной манере. Ольховская рассказывала, что красные кирпичные стены Арсенальной каким-то чудом устояли…
Вот только мистер Серый ушёл. Сейчас ищут, но что-то мне подсказывает – не найдут…
„Хроники Дионисия“, которые ты, Лямка, спас, передали в Эрмитаж, на реставрацию. Обещают, что всё будет чики-чики. Так что не зря ты за ними в Неву сиганул. Хотя, если честно, Ванька: а ну бы их в жопу! И сидели бы мы сейчас, бухали в твоей любимой „Былине“ на Рубинштейна.
Тут еще вот какое дело, Лямк. Я знаю, ты сейчас сильно расстроишься, но…
В общем, когда ты в отпуск ушёл, у вас из аналитики что-то такое потырили: то ли дела секретные, то ли базы кусок, а может, и всю, оптом – не суть…
Откуда я знаю как?! Все ж теперь молчат, как партизаны!
И вот когда с тобой вся эта беда приключилась, начальство своё положенное на твоих похоронах, конечно, отрыдало. А потом…
Короче, они эту кражу на тебя списали. Как на „всё равно покойного“…
Ого! А разве ТАМ по „матушке“ тоже дозволяется?… Ладно тебе, Антоха, помню я „про слишком много будешь знать“, просто интересно же…
Лямк, а знаешь, кто до такого додумался? Точно. Он. Конченый мудак майор Безмылов. Типа, ему (то бишь тебе) от этого все равно ни холодно ни жарко. Прикинь, гнида какая? А родственник твой, между прочим, хоть эту идею и не поддержал, но и не вступился за тебя.
По сути, мужики, это и стало последней каплей…
Гурьев, кончай прикалываться, а? Все те, которые ты сейчас перечислил, все-таки были предпоследними. А тут…
Короче, встречаю я на лестнице Безмылова и говорю ему: „А вот лично меня, товарищ тамбовский-волк-вам подполковник, от ваших начальственных высказываний и стратегий стратегических попеременно отчего-то бросает то в дрожь, то в холод. А посему не пошли бы вы все в задний проход со своими презервативно-разрывными мероприятиями?“
Чего говоришь? „Аффтор пеши исчо“? Между прочим, Лямка, ты почти угадал.
В общем, подал я рапортину на списание. Через день вызывает Безмылов и заявляет, что меня, шакала паршивого, ни в одно охранное предприятие города на службу не возьмут. Дескать, он лично по этому поводу расстарается. Помнишь, они ведь с Буряком из лицензионно-разрешительной лепшие кореша были? А я ему: „На фиг мне ваша охранка? Я в большую литературу ухожу…“
Гурьев, блин, ну чего ты ржешь? При чем здесь „пишу с орфографическими ошибками“? Ты про такую профессию – корректор, слыхал? Вот и не зуди…
Я ведь в самом деле не шучу. Я действительно решил написать книгу. Настоящую. Толстую. И чтоб в книге этой – вся правда. И чтоб вся – только про вас. Потому что…
Потому что пока всё очень неправильно и очень несправедливо. Вот вы ушли, лучшие, героями ушли, а про вас… Чужие – никто-ничегошеньки. А свои – либо предали, либо забыли, либо – в годовщину раз. Засекретились-зашифровались так, словно бы у них не люди, а файлы компьютерные служат. Если что случится, так и „delete“ с тобой – отправляйся в „корзину“. Которую тут же и почистят.
В общем, когда Безмылов наконец врубился, что я это на полном серьезе говорю… Точно, Александр Сергеевич, примерно так и сказал. До „Отечество в опасности“, в принципе, не дошло, но вот про хлопоты бубновые за разглашение секретов секретных и тайн тайных примерно полчаса верещал. Грозил сумой, тюрьмой и Колымой… А я ему на это – насрать и розами засыпать. Найдете за что сажать – валяйте, может, и получится. Вот только военные тайны ваши, про которые в этой стране каждый мальчиш-кибальчиш знает, мне все равно описывать скуШно. Я о людях рассказать хочу, о настоящих. Мы о таких всё больше на кухнях, да по ночам, да друг дружке рассказываем. Так, может, пора уже „выйти из сумрака“?
И пусть из меня писатель, как из…
Я всё равно эту книгу напишу! По сто раз, как Гоголь „Мертвые души“, переписывать буду – но сделаю. Потому что у меня, когда я о вас думаю, сердце болит. Я-то ведь раньше не понимал, как многому вы меня научили. Каждый из вас научил…
Да-да, Лямка, не улыбайся, и ты тоже научил… Я безо всякого пафоса, мужики, вот честное слово! Я ведь знаю, что обмануть тех, которые ТАМ, нельзя. По крайней мере, еще ни у кого не получалось.
Я, когда в следующий раз к вам приду, может, уже что-то такое накарябаю.
Кстати, Лямка, ничего, что я твой ноутбук Ирке так и не отдал, себе оставил?… Спасибо, а то у меня почерк… вон, бригадир знает какой… Так что, ждите, зачту вам первые наброски.
Только заранее предупреждаю: не ржать!.. Хотя, собственно, почему и нет. Мне ведь без вас, мужики, теперь даже посмеяться не с кем… Вру, конечно, теоретически есть. Вот только не смеется мне почему-то. Все больше плачется…
Помню, Александр Сергеевич, помню: „Мужчины не плачут – они огорчаются“…
Ладно, пойду я уже потихонечку, мужики.
К вам, ТУДА, по своей воле пока не собираюсь. Уж извините за такую слабохарактерность. Но место вот это, где сейчас столик со скамейкой, вы для меня держите. И чтоб без вариантов. Я, между прочим, вчерновую уже и проект нашего общего могильного памятника придумал. Представьте: черная плита, на ней ни имен наших, ни фамилий (типа, мы все такие суперсекретные), а поперек – одна только надпись: „Семь-три-третий экипаж“.
Круто, правда?!..»
Санкт-Петербург Ноябрь 2007 года
Мистер Серый и мистер Чёрный – персонажи фильма Квентина Тарантино „Бешеные псы“.
