– И поэтому ей бегать и бегать надо, – по-своему продолжал его мысль Чернов. – Иначе приглядятся, опознают и за рукав возьмут. – И спросил: – Собственно, какой твой-то план?
– Очень простой: поеду в Новосибирскую область к маме и папе, так сказать, узнаю, куда впервые отправилась дочка из дома. И пойду следом за ней, Ну хоть сначала…
– А может быть, он и прав, – вдруг изменив свое решение, поддержал Репрынцева Первухин. – Только ты учти, Федор Ефимович, тебе надо прежде всего понять Катышеву. Повадку ее. Она должна и может быть в том месте, где вокруг нее растяпы, лопухи, которые разные сказочки любят, понимаешь? Еще – женщины, которые ловят мужичков, тех мужичков, которых сами же карасями зовут… У этих рассудок гоном рушится. Поэтому, если хоть на малый след нападешь, не торопись, оглядись сначала вокруг, присмотрись, прикинь, куда такая Катышева могла податься. – И сразу обратился к Чернову с советом: – Пусть проветрится. Честное слово, от этих телеграмм мозга за мозгу вполне может…
У вошедшего помощника дежурного по управлению Первухин перехватил несколько телеграмм, которые тот принес, бегло просмотрел их и улыбнулся:
– Пожалуйста… Украина шлет. Гражданка из Алушты утверждает, причем категорически, что видела там Катышеву на морском берегу. И вот описание: носила темные защитные очки, а волосы уже перекрасила в каштановый цвет. И еще: с ней постоянно ходил мужчина по имени Володя. Что скажете?..
– Вполне вероятно такое, – сказал Чернов.
– Очень даже, – согласился с ним Первухин. – Портрет свой ей менять самое время.
– Понял, – сказал Чернов. – Все правильно: нам искренне хотят помочь. Но ведь в этой телеграмме не названо ни имени женщины, ни фамилии ее, ни откуда приехала… Проверить-то ее невозможно! По Черноморью этому, по пляжам, враз гуляет миллиона три отпускников, а с дикарями – и того больше. Причем учтите, что женщин там куда больше, чем нашего брата. Что, их всех теперь проверять? Прав ты, Федор Ефимович, сейчас самая пора пойти по ее старым адресам.
– Конечно! Неужели, товарищи, с Катышевой так никто и не связан по старой памяти? Не может человек, даже самый ерундовый, один всю жизнь!.. – загорячился Репрынцев.
– Поедешь, поедешь, – успокоил его Олег Владимирович Чернов.
– Когда приказ? – сразу обыденно справился Федор Ефимович.
– Можешь, собирать чемодан. А проект приказа напиши сам. Ты хоть знаешь, куда едешь?
– Какой вопрос!..
И Репрынцев исчез из кабинета.
Старший инспектор уголовного розыска Федор Ефимович Репрынцев лежал на верхней полке купированного вагона.
И размышлял.
Впереди его ждала Алма-Ата. Но мысли были все еще в Новосибирской области, где он сутки назад распрощался с родителями Александры Катышевой.
Жили они скромно, привыкая к своему новому положению: весной оба вышли на пенсию. Сначала – Елизавета Михайловна, работавшая поварихой в детском садике, а следом – Никита Макарович, отдавший всю жизнь бондарному делу.
Когда Репрынцев представился, то увидел, что встревожил их. Это был не испуг, а скорее неловкость: как позднее выяснилось, ни тот, ни другая за свою жизнь дел с милицией никаких не имели. Федор Ефимович не рассказал родителям всей правды о преступлении их дочери, хотя и не скрыл, что она допустила серьезное нарушение закона, а потом уехала, не оформив своего увольнения. Может быть, поэтому неловкость, которую испытывали перед ним пожилые люди, так и не оставила их до конца разговора, хотя они старались скрыть ее, с готовностью отвечали на все вопросы.
В семье Катышевых было три дочери: Екатерина, Александра и Татьяна. В детстве они почти не отличались друг от друга. И только позднее, когда подросли, родители впервые стали замечать, сколь разны их характеры и как по-разному складываются их отношения,
Катя с Татьяной, старшая и младшая, всегда были вместе, словно боялись отстать одна от другой; обязательно советовались по всякой мелочи, и не было случая, чтобы не находили согласия. А когда заневестились то и парни их оказались друзьями. Так и замуж вышли на одной неделе. Только позднее разъехались за мужьями: Татьяна – в Кемерово, Екатерина – в Прокопьевск.
Каждый год старшая и младшая дочери проводили отпуск в родительском доме. И нынче, как сообщили Федору Ефимовичу, все должны съехаться в августе.
Иной была Александра. Слишком отличалась она от сестер, с самого раннего детства заняла в семье особое место. Родители, а вслед за ними послушные Катя и Таня решили, что Шура самая красивая и по каким-то особым причинам имеет право на особое положение. И поэтому ей разрешалось делать все, что хотелось. К этому незаметно привыкли.
Повзрослев, Шурочка не обращалась к старшим за советами. Она могла внимательно выслушать замечание, но у нее и на секунду не возникало желания принять его.
Сестры были застенчивы, Шурочка всегда смела. Катя и Таня встречались с парнями, а мать и отец еще долго не знали об этом. Шурочка же появлялась чуть не каждый день с новым кавалером в самых людных местах. Между парнями нередко возникали ссоры, но Шурочку это ничуть не волновало: пока двое вели из-за нее мужскую тяжбу, она находила третьего.
Сестры-подруги всерьез задумывались над тем, куда пойти учиться, чтобы не уезжать далеко от дома. Задача была не из легких, потому что обе хотели приобрести интересные и надежные специальности.
Шурочка не знала, кем она хотела бы стать, зато давно и твердо решила уехать от родных подальше и непременно в большой город.
В то лето, когда Александра закончила десятилетку, она встретилась с Тамарой Рогачевой, девушкой, пожалуй, еще более приметной. А может, так казалось, потому что Тамара была старше на три года. В школе такая разница не замечалась, а сейчас бросалась в глаза. Тем более что Тамара уже больше года вела самостоятельную жизнь: уехала от родителей в Алма-Ату, работала там и, как говорила, училась на вечернем отделении техникума.
Девушки целые дни проводили вместе и не скучали: Тамара умела найти веселую и шумную компанию. Она всегда оказывалась в окружении мужчин, чаще всего командированных.
– Сейчас с мальчишками ходить не модно, даже – неприлично, – говорила она робевшей на первых порах Александре. – Да и что от них толку? Ходят за тобой как привязанные, вздыхают и молчат, потому что нигде не были, ничего не видели. О чем им рассказывать? Ну, могут еще в кино пригласить, потому что на большее у них денег нет. Разве это жизнь? Ни хорошего подарка, ни настоящего обхождения!..
Александра вскоре почувствовала, что подруга права, и постоянно находила тому подтверждение. Правда, она не была простушкой и не уступала смелым ухаживаниям. Не потому, что мужчины ей не нравились. Напротив. Но она с каким-то радостным чувством сделала для себя неожиданное открытие: сильные, имеющие положение в жизни люди сами подчиняются ей, готовы выполнять ее желания, а самой ей это ничего не стоит. Конечно, находились и такие, которым ее прихоти в конце концов надоедали. Но Александру это уже не смущало. Она поняла, что найдутся другие, посолиднее,
И находились.
Все чаще вечерами, возвращаясь в заснувший дом, Александра усталая, но счастливая, опускалась на стул перед зеркалом и рассматривала себя. Наедине она вновь переживала многозначительность услышанных слов, тайный смысл взглядов, обращенных к ней, истинную цель нечаянных прикосновений, всю пьянящую атмосферу внимания, окружающую ее.
А холодное зеркало услужливо будило воображение: ах, если бы сшить новое платье, строгое, но непременно по фигуре и в меру яркое по цвету!..
И она поворачивалась перед зеркалом, словно оглядывала себя со стороны.
– Ты клад, Шурка, – все чаще говорила Тамара и с убежденностью старшей добавляла: – Главное, не разменивайся на сопляков. Ты для столицы создана!..
Шура не была в столицах, но слова подруги западали ей в самую душу, вызывая трепетное желание встречи с неведомым, но прекрасным будущим.
Через месяц проводила Тамару, а вскоре сама заявила родителям, что уезжает учиться в Алма-Ату. Сестры пытались советовать.
– В институт тебе не пройти. У тебя сплошные тройки, – говорили они.
– А я в институт и не собираюсь, – ответила Щура. – Даже если бы и могла: чего ради пять лет зубы на полке держать? Поступлю в техникум: по крайней мере через три года на своих ногах…
– Так и уехала, – рассказывала Елизавета Михайловна Репрынцеву. – Перечить не стали.
– Помогать приходилось?
– Редко. Ненакладная она у нас. Денег никогда не просила. Разве что сами высылали на день рождения. У отца такой порядок заведен был: без подарка не оставлять… Когда приезжала, отправляли, конечно, на свои.
– А часто приезжала? – спрашивал Федор Ефимович.
– За всю учебу – два раза. Да и то на неделю, а другой раз и всего-то на четыре дня. Нравилось ей ездить, смотреть.
