Он пробегает мимо теннисного корта, где отец – по крайней мере, он выглядит как отец – кричит на сына. Мальчику лет одиннадцать, взгляд устремлен в землю. Бёрье наблюдает сцену с дорожки, идущей параллельно длинной стороне поля.
Лицо отца красное. По ту сторону сетки другой мужчина, тоже кричит и как будто злится на первого. Рядом с ним другой мальчик, ракетка в опущенной руке – как срезанный цветок. Мяч одиноко лежит посреди поля.
Чуть дальше дети играют в футбол. Они разного возраста, в основном подростки. Бегают за мячом, как стая гончих. Но некоторые стоят на местах, как шахматные фигуры на доске. Значит, кроме гонки, есть какая-то командная стратегия. Они веселятся и как будто в жизни не слышали ни про офсайд, ни про угловой. Игра продолжается далеко за пределами поля.
Бёрье потягивается, прислонившись к большому дереву. Еще две недели тому назад он был никем, а теперь мир раскрыл ему приветственные объятия. Вчерашний матч – как золотой шар счастья в груди. Тем не менее Бёрье не может избавиться от ощущения, что это в последний раз. Он опускается на скамейку – здесь есть над чем подумать.
Бёрье всегда любил бокс, и только бокс. Когда бьешь по кожаной груше в зале и пот бежит по телу в три ручья, – Бёрье сроднился с этим ни с чем не сравнимым чувством за долгие годы. Мысли в голове как прыгающие теннисные мячики, но стоит выйти на ринг, и все стихает.
В спорте слишком много дерьма – как и везде, где бал правят деньги. Бёрье подумал о мальчишках, чьи головы гудели от фантазий, как пчелиный улей. Одни мечтали о большом спорте и больших победах, другие хотели заработать на еду и крышу над головой. Большинство остались ни с чем. В боксе они значили не больше, чем набитая песком груша. Выброшенные с ринга за негодностью, подметали где-нибудь полы трясущимися руками, запинались и с трудом удерживали мысли в травмированной голове. Бёрье их навидался – тех, кто первое время подавал надежды, и безнадежных изначально. Немногие боксеры могут зарабатывать действительно большие деньги, но и таких время от времени ставят на место. После отказа Мухаммеда Али воевать во Вьетнаме в Штатах не осталось ни одной арены, где он мог бы боксировать.
Солнце поднимется все выше, свет сочится на землю сквозь молодую зеленую листву. Бёрье больше не может быть частью этого. Он охладел к боксу. Что-то умерло в его разбитом теле минувшей ночью, пока Бёрье спал. И теперь он скорбит, как перед серым могильным камнем на кладбище.
Бёрье встает со скамейки и трусцой бежит к отелю. Ему тошно, но этого не видно со стороны. Парни у отеля в плохо сидящих форменных кителях снуют с чемоданами возле машин такси. Они приветствуют Бёрье как победителя. Девушки за регистрационной стойкой кричат: «Great match!» [94] Бёрье машет им рукой, но внутри у него все умерло.
После душа он завтракает с Парисом. В зале обычная публика – мужчины в костюмах, супружеские пары средних лет и семьи с детьми – усердные едоки блинчиков со сливками и джемом.
Парис слушает Бёрье, не перебивая, а потом говорит:
– Только не руби сплеча. Здесь есть над чем подумать.
– Конечно, – соглашается Бёрье.
Но решение уже лежит на душе тяжким грузом. Оно как якорь, который Бёрье никогда не сможет поднять со дна.
На столе разложены газеты – судья поднимает руку Бёрье. Громкие слова. Похоже, все успели забыть о «договорном» поединке в Катскилле.
Он заказывает билет в Швецию. Заработанного хватит на какую-нибудь доходную недвижимость в Эльвсбю. Боксерский клуб, конечно. Они болели за него и теперь не могут поверить своему счастью. Но Бёрье должен научиться гнуть трубы и чинить крыши, и надеется при помощи деревенских пенсионеров освоить эти ремесла. Пусть не всё сразу, но его место там. Так он решил.
* * *
Истоки Турнеэльвен в окрестностях Унна-Аллакас и Сянгели, к юго-западу от питающего реку озера Турнетреск, растянувшегося на семь миль. Господа из города давно положили на нее глаз. Чертежи гидроэлектростанции в архиве ждут своего часа, но пока Турнеэльвен течет свободно.
Бёрье и Рагнхильд плывут в Тальвимаселет, через Пауранки. Пороги за поворотом еще не видны, но Рагнхильд уже велела Бёрье подтянуть ремешки на спасательном жилете и надеть шлем.
Бёрье волнуется, сам не знает почему. Вот река поворачивает, и их глазам открываются пороги. Первое время Бёрье не понимает, что происходит. Прямо перед ним на уровне глаз – верхушки елей. Это высота падения. Бог мой, они у края пропасти…
Бёрье сжимает весло так, что пальцы становятся белыми. Рагнхильд кричит ему, чтобы греб. Они должны держать скорость выше, чем у воды, иначе потеряют управление на порогах. Рагнхильд у руля. Правит одним рулевым веслом вперед, другим назад. Изо всех сил старается держаться правее от середины, одновременно высматривая «королевскую борозду», которой они должны держаться.
Уровень слишком высок – с гор сошло много талой воды. Течение становится более мощным. Вокруг резиновой лодки вздымается белая пена. Но пути к отступлению отрезаны. Ни малейшего шанса выбраться из потока, который несет их на пороги. Еще секунда – и они на «затылке» порогов, летят прямо в их пенящуюся пасть.
– Назад! – кричит Рагнхильд.
Но ее голос почти не слышен за грохотом. Бёрье сидит спереди, на краю, и гребет так, что мышцы горят.
Теперь они изо всех сил стараются держаться левой стороны, чтобы попасть в нужную стремнину. Со всех сторон мечутся белые водяные искры. Справа – встречная волна, получившая название по имени туриста, который в этом самом месте встал в полный рост, чтобы ее сфотографировать.
Опасное место. Эту воронку они должны проскочить, чтобы попасть в «узкие ворота». Рагнхильд рассказывала Бёрье об одном своем знакомом рафтере, которого засосала вот такая воронка. Спасательный жилет не смог противостоять силе, утянувшей тело на дно. Отец рафтера десять дней просидел на берегу, пока тело наконец не вытолкнуло на поверхность.
Рагнхильд и Бёрье на волосок от смерти. Страх как железный обруч под ребрами. В последний момент, когда проходят воронку, Рагнхильд поднимает весла, чтобы не сломать правое о ветку, и они что есть силы вцепляются в борта.
Нос
