Ознакомительная версия.
— И что это такое? Философский камень? Вечный двигатель?
— В некотором роде. Это плазма. Заменитель крови.
— Разве такое возможно? — удивился Турецкий.
— Все когда-то становится возможным.
— Тогда объясните мне подробней, что это такое, его папер…
— Еще в шестидесятые годы появились сообщения об идее американца Генри Словитера, предлагавшего создать насыщенные кислородом воздуха эмульсии перфторуглеродов в качестве дыхательной среды и возможных кровезаменителей. В 1966 году Лиленд Кларк поместила мышь — как рыбу — в аквариум, наполненный перфторэмульсией. И она там жила — мышь, конечно, а не Кларк. В густой тяжелой белой жидкости концентрация кислорода была столь большой, что погруженные в нее мыши могли некоторое время «дышать» ею вместо воздуха. Жидкость заполняла легкие, и содержавшегося в ней кислорода оказывалось достаточно, чтобы поддерживать их жизнь. Мыши делали судорожные движения, заглатывая и выдавливая из легких эмульсию. Погибали они не из-за недостатка кислорода, а от утомления мышц грудной клетки — тяжело качать густую жидкость. В 1968 году Роберт Гей-ер осуществил тотальное — стопроцентное — замещение крови крысы на перфторэмульсию. Крыса осталась живой. В 1969-м разработкой перфторэмульсионных заменителей крови занялись американские и японские исследователи.
— Хватит, — замахал руками Турецкий. — Если на Западе так давно до этого докопались, то в чем же научный подвиг вашего коллеги?
— Ни до чего эти тугодумы не докопались, — с обидой объяснил Колдин. — После первых сообщений о возможностях перфторуглеродных эмульсий наступило затишье. Однако внезапное исчезновение из научной литературы новых направлений, как правило, означает их переход в ранг секретных. В общем, в конце семидесятых по «специальным каналам» правительство СССР получило сообщение о проводимых в США и Японии работах по созданию кровезаменителей на основе перфторуглеродных эмульсий. Сообщение взволновало. Стало очевидным стратегическое значение этих исследований. «Холодная война» была в разгаре. Перенасыщенные ядерным оружием «сверхдержавы», США и СССР, не могли исключить возможность его применения. При любой войне, и особенно при ядерной, жизнь уцелевшего в первые секунды населения и войск зависит не в последнюю очередь от запасов донорской крови. Переливание крови в этих случаях должно быть массовым. Сохранение донорской крови — чрезвычайно сложное дело. Многие могучие научные лаборатории и институты заняты этой проблемой. Долго хранить кровь все равно не удается. Даже в мирное благополучное время донорской крови не хватает. Но и этого мало. Донорская кровь часто заражена вирусами. Случаи заболеваний гепатитом в результате переливания крови все более учащались. А тут на мир надвинулся СПИД. Мысль, что от всего этого можно избавиться посредством безвредной, незараженной, лишенной групповой индивидуальности, не боящейся нагревания перфтор-углеродной эмульсии, воодушевляла. И правительство поручило Академии наук решить эту проблему. Серпуховскому институту была обещана любая помощь. В работу было вовлечено около тридцати различных учреждений. Параллельно и независимо аналогичные исследования начали в Ленинграде и в московском Институте гематологии и переливания крови.
— Когда это было?
— В начале восьмидесятых.
— Сколько же лет тогда было Белову? Совсем юноша. Или он был вундеркиндом?
— Он был вундеркиндом, — спокойно подтвердил Колдин. — Он всю жизнь был вундеркиндом. Но тогда он этим не занимался. Работали другие ученые. Белов подключился уже в начале девяностых. Когда казалось, что ситуация — тупиковая и задача неперспективна даже на теоретическом уровне. Все сломались, понимаете? Академия наук, целые институты — все!
Турецкий чем дальше, тем меньше верил в научный подвиг покойника. Тем более что его интересовали события совсем недавние.
— Кто работал вместе с ним?
— Главной опорой Белова в Лаборатории, когда она строилась, стал Лев Наумович Майзель, неутомимый экспериментатор и блестящий технарь. Позже появился Эрик Ляпин, совсем молодой человек и безумно талантливый микробиолог.
— А вы, Георгий Сергеевич, участвовали в этом? Колдин сдержанно, но с достоинством кивнул.
С большим достоинством, заметил про себя Турецкий. С достоинством, которое нельзя не заметить. С достоинством, на которое должны обращать внимание. Честолюбив. Ну-ну…
— Чем вы занимались?
— Я по образованию биолог, но много работал как биохимик и биофизик. Я был в Лаборатории, вероятно, единственным, кто мог активно использовать знания физической химии для решения медико-биологических проблем.
— Это важно?
— Это было важно в пропорции один к пятидесяти, если сравнивать вклад Белова и мой в решение проблемы и создание препарата. Но это было очень важно на определенном этапе.
— И все же как ему… как вам это удалось? — тактично поправился Турецкий.
— Вы в шахматы играете?
— Немного.
— На каком уровне?
— Где-то на второй разряд. Может, хуже. Давно не практиковался.
— Очень хорошо. Тогда вы поймете. Слабому шахматисту шахматная партия представляется как последовательность ходов, в то время как сильный шахматист… Что видит сильный шахматист?
— Ну… наверно… мыслит не в масштабе отдельных ходов, а более общими категориями, позициями? — попытался закончить мысль Турецкий.
— Именно! Сильный шахматист видит не отдельные фигуры, а всю доску сразу. Вот и история науки учит нас, что практически все великие открытия были подготовлены предшествующим развитием. Ньютон говорил, что ему удалось сделать столько, потому что он стоял на плечах гигантов. Но все было не так в случае Белова. Было ровно наоборот! Именно в последовательности ходов он уловил не эволюцию, а движение на месте — в лучшем случае!
— Значит, бывает и такое, — сказал Турецкий. — Очень любопытно.
— Редко, но бывает.
— Я думаю, на сегодня достаточно. Мне нужен список сотрудников Лаборатории и вообще всех, с кем контактировал Белов. Можете составить?
— Уже. — Колдин вытащил из Рекса Стаута очередной лист бумаги.
Тут к столику подошел официант:
— Что будем кушать? У нас отличные цыплята табака. И готовить недолго!
Колдин сунул бумагу назад в Стаута и отчаянно замотал головой.
Турецкий попросил две чашки кофе.
Белов Антон Феликсович, 48. Доктор биологических наук
Лев Наумович Майзель, 60. Доктор технических наук Колдин Георгий Сергеевич, 39. Кандидат биологических наук
Эрнест Николаевич Ляпин, 29. Кандидат биологических наук
Анна Нисенбаева, лаборантка, 35. Не замужем Вероника Лавочкина, лаборантка. 28. Не замужем
Турецкий хмыкнул: обратил внимание на приписки «не замужем». Кстати, он забыл выяснить семейное положение самого Колдина. Мужчинам Колдин отметил научные степени, а женщинам — семейное положение. Вряд ли они были кандидатами наук, а впрочем, это, вероятно, было точное и емкое описание «личного состава» Лаборатории.
Эмоция, которая доминировала у Турецкого, была — все нарастающая усталость. От мысли, что придется копаться (и разбираться!) в зигзагах научных судеб и открытий, у него начиналась какая-то анемия. Но делать нечего, ему сегодня еще предстоял визит в Лабораторию. Чуть позже, как они договорились с Кол-диным, чтобы никто не понял, что Турецкий с ним уже виделся.
— Вы считаете, что среди ваших коллег и есть… м-мм… недоброжелатель Белова? — спросил Турецкий напрямую.
— Я не знаю, — сказал Колдин.
Местный опер Ананко был большеголовым кряжистым мужчиной. Турецкий нашел его в районном отделении милиции.
Едва Турецкий появился, Ананко затребовал к себе начальник отделения, Ананко сказал, что по какому-то пустяковому поводу, и он освободится через пять минут. Турецкий подумал, что повод надуманный и главный местный мент просто хочет проинструктировать подчиненного перед разговором с московской шишкой.
Так это было или нет, но Ананко действительно вернулся быстро.
Огромной своей головой, от которой Турецкий никак не мог оторвать глаз, Ананко кивнул раз пятнадцать, полностью подтвердив все сказанное Смагиным. Говорил он медленно, но не оттого, что тщательно обдумывал слова, а потому, что внятное построение фраз давалось ему не без труда. Очевидно, это был человек действия. То-то мучается, наверно, с рапортами, бедняга…
Турецкий вспомнил, как сто лет назад его учительница физики отказывалась верить, что главный классный хулиган, переросток и двоечник Косыгин — совершенный тупица. Человек, у которого такая большая голова, говорила физичка, хоть что-то да должен соображать! Впрочем, может быть, физичку смущала фамилия тупицы.
Ознакомительная версия.
