– Дана! – любезно улыбнулся великий шулер.
Пан Выбрановский, сиречь Статковский, не сводил пристального взора с рук «графа».
– Еще угодно получить тысячу? – спросил тот.
Путилин посмотрел на Статковского.
– Как думаешь, пан Выбрановский?
Статковский, я это заметил, схватился за галстук и поправил его.
– Поставить нечто побольше? А? На твое счастье?
– Как угодно ясновельможному пану Рухлову. Вместо тысячи отчего не взять две, если улыбнется счастье…
«Граф» выжидательно глядел на сибирского миллионера.
– Ну так вот что: по банку! – вдруг грянул Путилин.
Великий шулер, застигнутый врасплох, вздрогнул и побледнел.
– А ваше… правило пять раз по тысяче? – пролепетал он.
– Передумал. Прошу метать.
Последний раз задрожала колода в руках мошенника.
Путилин положил руку с толстым, раскрытым бумажником на две пачки банка. Я затаил дыхание.
– Дана! – крикнул Статковский.
Путилин моментально придвинул к себе деньги.
Лицо «графа Тышкевича» стало белее мела.
Недоумение, бешенство, испуг отразились на нем. Он силился улыбнуться, чтобы замаскировать свое страшное волнение, но из этого ничего не выходило.
– Простите, ваше сиятельство, сорвал! Сам не думал. Ожидал отдать, – насмешливо проговорил Путилин.
– Что делать… ваше счастье, – хрипло вырвалось у шулера. Он встал. – Виноват, на одну секунду я вас покину.
– Пожалуйста, пожалуйста, – усмехнулся Путилин.
– «Граф Тышкевич» – Прженецкий поймал Гилевича в передней.
– Кто эти люди, с которыми ты, старый пес, меня усадил? – бешеным, свистящим шепотом начал он, хватая еврея рукой за грудь.
– Что с тобой? Ты с ума сошел?
– Нет, я – не сошел, а ты – сошел с ума, негодяй. Знаешь ли ты, что я проиграл пятьдесят тысяч?
– Ты?!
– Да, я!
– Но как же это могло случиться?! – пролепетал пораженный содержатель игорного притона.
– А черт его знает! Я подготовил колоду на четыре удара, раз – дано, раз – бито, дабы на первых порах не смущать этого золотопромышленника. А между тем на втором ударе я отдал весь банк.
– Кто срезал?
– Этот каналья, пан Выбрановский. Я теряю голову… Уж не на своих ли мы напали?
«Графа» всего колотило.
– Но, честное слово, если это так, им солоно придется! – прохрипел он, вынимая и быстро осматривая револьвер.
– Что ты задумал?! Сохрани тебя Бог! Это ведь будет скандал… Мы погибнем. Черт с ними, с деньгами. Мы больше заработаем от нашей мельницы.
– В таком случае, давай деньги. Я должен отыграть пятьдесят тысяч…
– Сколько?
– Тысяч тридцать. Хватит.
Еврей схватился за голову.
– Ой, не могу столько, не могу!
– В таком случае…
И блестящее дуло револьвера вновь блеснуло перед глазами негодяя-сообщника.
– Ну-ну, не надо… спрячь… На вот, бери…
«Граф» вернулся к столу.
– Теперь кому метать? – спросил он.
– Опять по бубновому тузу, – ответил Путилин.
Колода карт была в руках Выбрановского.
– Давайте!
Туз бубен пришелся Выбрановскому.
– Сколько же вы заложите? – вызывающе спросил шулер.
– Двадцать пять тысяч, – ответил за Статковского Путилин.
– Ого! У этого господина столько денег?
– Он получил от меня половину выигрыша: я ведь играл ва-банк на его счастье.
И началось!
С замиранием сердца следил я за борьбой двух «мастеров», двух гениальных артистов.
«Граф» не спускал глаз, в которых светилось нескрываемое бешенство, с Путилина и Статковского.
Статковский бил «польского магната» каждый раз. Лицо того становилось все страшнее и, наконец, яростный вопль прокатился по игорным залам мельницы:
– A-а, шулера?! Так вот же тебе, мерзавец!
Прежде чем я успел опомниться, «граф»
Прженецкий выхватил револьвер и выстрелил в Путилина.
Путилин предвидел возможность этого и отшатнулся. Пуля пролетала мимо виска и ударилась в картину.
Быстрее молнии он бросился с револьвером на знаменитого шулера и сильным ударом свалил его на пол.
– Берите его, берите Прженецкого! – громовым голосом загремел он.
Началась невообразимая паника. Все игроки, испуганные, с перекошенными лицами, бежали к нашему столу. С дамами сделались обмороки, истерики.
– Что такое? Что случилось?
– Защитите меня! – кричал великий шулер. – Этот человек и его приятели – шулера! Они обыграли меня!
Публика стала наступать на нас.
«A-а, так вот оно что… Бить их!»
– Назад! – крикнул Путилин. – Позвольте представиться: я не шулер, а начальник Санкт-Петербургской сыскной полиции Путилин.
Все замерли, застыли. Старый еврей и Прженецкий стояли с перекошенными от ужаса лицами.
– Путилин?!
– К вашим услугам, господа. Не делайте попытки бежать, дом оцеплен. Да вот – не угодно ли.
В залу входил отряд сыскной и наружной полиции.
– Ну-с, Прженецкий и Гилевич, вы остроумно сделали, что доставили мне в сыскное ваш страшный подарок – труп застрелившегося в вашем вертепе Грушницкого. Я вам, по крайней мере, отплатил визитом. А хорошо я играл, Прженецкий?
– Дьявол! – прохрипел тот в бессильной ярости.
Начался повальный осмотр всей мельницы и опрос всех присутствующих.
– Колечки снимете, граф Конрад Тышкевич, их надо отдать вдове того несчастного, которого вы гнусно довели до самоубийства, – сказал Путилин.
Так погибла знаменитая мельница в Гусевом переулке. Выигранные деньги благородный Путилин вручил вдове, г-же Грушницкой. Он спас ее с дочерью не только от нищеты, но и от позора: из шестидесяти девяти тысяч она внесла тридцать, растраченные ее мужем, как опекуном Юлии Вышеславцевой.
Как благодарила Грушницкая этого удивительного человека!
Пытка Ивана Грозного (IV)
Судьба забросила Путилина в имение его дальних родственников, X., в Н-й губернии.
Я настойчиво советовал моему талантливейшему другу несколько отдохнуть после его непрерывных трудов.
– Друг мой, не будет ли это роскошью? – улыбался Путилин.
– Ты считаешь, Иван Дмитриевич, отдых роскошью?
– Что поделаешь… Я, как тебе известно, не принадлежу самому себе.
– Но ты рискуешь не принадлежать никому, кроме Нирване, если будешь так форсить своим здоровьем. Не лучше ли немного отдохнуть, собраться с силами?
Он внял моим увещаниям, и мы очутились в имении X.
– Веди растительную жизнь. Пей молоко, собирай грибы, а главное – не думай!
Путилин усмехнулся.
– Так-таки ни о чем?
– Ни о чем. Я знаю, дорогой Иван Дмитриевич, твою непоседливость, ты и в мирно шумящих соснах готов видеть следы страшных преступлений.
– А ты, доктор, вполне убежден, что здесь, в этих окрестных поместьях, все благополучно?
– Да ни о каких разбоях не слышно. Вообще, ты можешь, мой знаменитый друг, хоть на короткое время забыть свою знаменитую «кривую»?
– «Знаменитый» и «знаменитую»… Гм… гм, – усмехнулся Путилин. – Ты говоришь это так уверенно…
Кормили нас как на убой. Цыплята, молодые двухнедельные барашки, жирные «полотки», всевозможные соления, варения, настойки.
– Скучно, – сказал мне как-то великий сыщик.
– Почему? Посмотри, как дивно хорошо кругом. В огороде чудесный запах овощей: как пахнет укроп; какая завязь огурцов; как алеют и синеют головки мака. Какая красота разлита во всем, повсюду!
– А кто знает, доктор, может быть, в этой благодатной природе кто-нибудь плачет, тоскует.
Мысль моя о мозговом переутомлении Путилина получила реальную окраску.
«Ну разумеется, он – переутомился. Ему во всем чудятся ужасы преступлений, злодейств».
На пятый или шестой день нашего пребывания в имении Зеленые лужки, принадлежащем X., Путилин обратился ко мне:
– Итак, все спокойно?
– Все.
– И в этом ты твердо уверен?
– Полагаю. Думаю. Убежден.
– Подойди ко мне!
Я с живейшим любопытством подошел к моему великому другу.
– Смотри прямо!
Голос его зазвенел знакомой мне резкостью.
– Куда?
– Все прямо. Видишь ли ты там, вдали, красивую усадьбу, расположенную в лощине?
– Вижу.
– Ты не знаешь, кому она принадлежит?
– Откуда я могу это знать? Я первый раз в этой местности…
Я пристально, сильно заинтересованный, впился взором в эту усадьбу.
Большой белый каменный дом.
Он выдается из парка, густого, тенистого, которым, словно кольцом, охвачен.
– Это недалеко отсюда. Всего с полверсты. Прекрасно. Дом как дом. Усадьба как усадьба. Дальше-то что?
Гениальный сыщик чертил палкой по песку.
– Там, доктор, дьявол живет… – тихо пробормотал он.
– Как дьявол?
– Очень просто. Там живет лютый помещик…
– Почему «лютый», отчего ты называешь его дьяволом?
Я во все глаза глядел на знаменитого сыщика. А утро было на редкость хорошее: в воздухе немолчно звучала песнь птиц, к которой робко, несмело примешивался стук травяных кузнечиков.
– Тюи-тюи… Ку-у-ку! Ку-у-ку!.. Тюи-тюи..
