Ознакомительная версия.
Я вспомнил, как Сара Флайт стеклянным невидящим взглядом смотрела в окно. Слова профессора точно описывали то, что с ней произошло. У нее украли душу.
– По современным меркам лоботомия – это резня, а не хирургия, – продолжал Блейк. – Это примерно тот же уровень, что и использование пиявок. Нужно помнить, что эта технология появилась от безысходности. Перенеситесь к началу прошлого века и представьте себе психбольницы, под завязку заполненные пациентами, которых никто не знает, как лечить. И вот вдруг появляется этот чудесный метод, который, как кажется на первый взгляд, весьма эффективен. Конечно, его принимают с распростертыми объятиями. По разным оценкам, в США было проведено в общей сложности сорок тысяч операций, а здесь, в Англии, около семнадцати тысяч. Большинство из них пришлись на период с начала сороковых до середины пятидесятых годов.
– Так много, – заметил я.
– В этом вся опасность так называемых чудесных средств. Люди теряют способность мыслить здраво, а когда разум вновь начинает возобладать, уже нанесен огромный урон. Русские первыми отказались от этой практики в 1950 году. Они пришли к заключению, что лоботомия превращает психически ненормального человека в идиота, и они оказались правы. Американцы гораздо позже пришли к тому же выводу. Даже в восьмидесятых годах в Штатах продолжали делать лоботомии.
– А какова процедура проведения лоботомии?
– У ваших жертв черепы были просверлены?
– Нет, – покачал головой я.
– Значит, в вашем случае речь идет о трансорбитальной лоботомии. Разработал этот способ Уолтер Фримен в середине сороковых годов. Вначале он использовал острый стержень для колки льда и грейпфрут. От грейпфрутов он перешел к трупам, а потом уже к живым пациентам. Он поднимал верхнее веко и надавливал на тонкий хирургический инструмент под названием орбитокласт до тех пор, пока его острие не упиралось в кость глазной впадины. Затем, ударяя молоточком по орбитокласту, он пробивал кость и добирался до мозга, где, вращая инструментом на разной глубине из стороны в сторону, рассекал волокна лобных долей мозга. Затем орбитокласт вводился во второй глаз, и процедура повторялась.
– Насколько я понимаю, для такой операции требуется медицинское образование.
– Необязательно. Фримен, по разным оценкам, провел около трех с половиной тысяч таких процедур, и у него не было никакой предварительной хирургической практики. Он брал всего двадцать пять долларов за операцию, – Блейк покачал головой. – Двадцать пять долларов за то, чтобы разрушить человеческую жизнь. Сейчас невозможно себе это представить, это нереально, но это исторический факт. Как будто Средние века вернулись! Фримен относился к своему детищу подобно миссионеру: он ездил по Америке в фургоне, который называл лоботомобилем, и устраивал турне по психиатрическим заведениям, обучая персонал проводить лоботомию. Фримен, как никто другой, ответственен за распространение этой процедуры.
– А я смогу сделать лоботомию? – спросил я.
– Легко. Как я сказал, это резня, а не операция.
– Я не это имел в виду, – усмехнулся я. – Я бы хотел, чтобы вы научили меня ее делать.
Посередине патологоанатомической лаборатории на столе из нержавеющей стали лежал труп. Он бросился в глаза сразу же, как мы переступили порог. Нельзя было не заметить мертвое тело, оно кричало о себе. Даже сокрытое под зеленым покрывалом, оно приковывало к себе все внимание. Темплтон тоже смотрела на него, не в силах отвести взгляд. На ней был медицинский халат, брюки и резиновые перчатки – все то же самое, что и на мне. Но разница была в том, что она украшала собой этот комплект, она была похожа на главных героев телесериала про врачей, а я был явно лишний. Форма сидела на мне плохо, а перчатки были слишком сухие и очень жали.
Освещали лабораторию встроенные в подвесной потолок люминесцентные лампы, а для точечного освещения во время операций над столом нависали мобильные выдвижные. Везде преобладал белый цвет – стены, напольная плитка, потолок. Это был правильный цвет для такого места – стерильный, свежий, практичный. Длинная доска, подвешенная по всей длине одной из стен, была покрыта множеством записей, сделанных черным маркером. Мощная система кондиционирования работала в полную силу, чтобы сохранять воздух чистым и прохладным.
– Я очень благодарен вам за помощь, – сказал я.
– Не за что, – ответил Блейк. – Скорее, это я должен быть вам благодарен. Если бы не вы, сидеть бы мне сейчас на собрании по бюджету.
Профессор откинул зеленую накидку с лица трупа, и Темплтон порывисто вдохнула и сильно побледнела. Я сделал шаг вперед, чтобы лучше рассмотреть труп. Я видел множество мертвых тел в разной степени разложения и расчленения, но ничего подобного я еще не видывал. Смотреть было противно, но зрелище было завораживающим.
Над трупом уже явно поработали студенты, и, судя по всему, не однажды. С правой стороны лица и шеи была удалена кожа и остались только мышцы и сухожилия. В отдельных местах виднелся череп. Волосы и брови были сбриты, а кожа, мышечные волокна и кости, благодаря консервантам, приобрели нездоровый грязно-оранжевый цвет. Левая сторона лица была сохранна. Форма носа и подбородка говорила о том, что когда-то труп был мужчиной. Он был больше похож на восковую фигуру, но только воск не издавал такого запаха.
– Ты в порядке? – спросил я Темплтон.
– Буду, буквально через секунду. Просто это не совсем то, чего я ожидала. Я думала, тело будет целым.
– Извините, – сказал Блейк. – Надо было вас предупредить.
Профессор наклонил операционную лампу, направил ее на лицо и отвел назад голову трупа.
– Фримен использовал электрошок, чтобы ввести пациента в бессознательное состояние. Пожилым пациентам хватало одного сеанса, а более молодым и сильным иногда требовалось до шести сеансов электрошока. Эффекта от него хватало всего на несколько минут, но ему больше и не требовалось.
Блейк взял 20-сантиметровый стальной инструмент, один конец которого был плоским, а второй – заостренным.
– К сожалению, у меня здесь нет орбитокласта, но нам и это подойдет.
Профессор поднял левое веко трупа и направил острый конец импровизированного орбитокласта в верхнюю часть глазницы. Затем он ударил по нему резиновым молоточком, раздался характерный треск – и тонкая кость на дне глазницы была пробита. Свои действия профессор сопровождал краткими комментариями. С учителем мне повезло – он был неравнодушен и делился разной полезной информацией. Закончив, он повернулся и передал инструмент мне.
– Теперь ваша очередь, – сказал он.
Я взял его в руки. Сталь была еще теплая. Я посмотрел на труп, закрыл глаза и представил, что нахожусь в эпицентре крика и пыток.
Из-за криков мне приходится работать под землей – на цокольном этаже или в подвале. У комнаты кирпичные стены, а за ними – тонны земли. Это идеальная звукоизоляция. Единственная поверхность, через которую звук может проникнуть наружу – потолок. Возможно, в комнате двойной потолок и звукоизолирующие плиты, а может, я живу настолько далеко от других, что шум – не проблема. У женщины, которая привязана к столу, лицо Сары Флайт.
Сама процедура очень важна. То, что я делаю сейчас, я потом буду проигрывать у себя в голове множество раз. И я уже представлял себе все это тысячи раз.
Сначала я должен ее побрить – в последний раз.
Нужно растегнуть ремни на поясе, чтобы она могла сесть. Она не пытается сопротивляться и не жалуется. Она уже знает, что это бесполезно. Уроки с ножом не прошли бесследно – она прекрасно помнит ту боль. Я работаю медленно, получая удовольствие от каждой секунды. Вот, наконец, ее голова идеально гладкая. Она спокойно лежит, пока я пристегиваю ее к столу, послушная, как труп. Ее дух сломлен.
Ну а теперь переходим к главному.
Я показываю ей орбитокласт и молоток. За то время, пока мы были вместе, она много раз видела эти предметы. Она точно знает, для чего я буду их использовать. Я очень подробно ей обо всем рассказал. Ее зрачки расширяются, когда она видит орбитокласт. Она протестует, но в этом протесте нет никакой силы. За последние месяцы ее сопротивление сломлено. Поэтому-то мы и оказались в этой точке. Когда они перестают бороться, с ними больше не интересно.
Я отодвигаю ее правое веко и просовываю орбитокласт над глазным яблоком, веду его внутрь до момента, когда он достигает кости. Ее тело слабо дергается, но ремни держат голову совершенно неподвижно. Она издает жалкие блеющие звуки. По сравнению с теми криками, которые я слышал, эти – ничто, но все равно это музыка для моих ушей. Ее левый глаз широко раскрыт от страха.
Я беру молоточек и бью по орбитокласту так, чтобы пройти сквозь кость. Я много готовился и знаю, с какой силой нужно ударить. Носовая перегородка помогает выстроить правильный угол. Я иду через лобные доли на глубину около пяти сантиметров. Все как с грейпфрутом. Я наклоняю орбитокласт под углом в сорок пять градусов, и его конец прорезает волокна. Еще один легкий удар молоточком, еще два сантиметра в глубь мозга. На этот раз я вожу орбитокластом из стороны в сторону, двадцать восемь градусов в каждую сторону. В завершение я направляю орбитокласт вверх, чтобы разорвать межполушарные связи.
Ознакомительная версия.
