Ознакомительная версия.
Я беру молоточек и бью по орбитокласту так, чтобы пройти сквозь кость. Я много готовился и знаю, с какой силой нужно ударить. Носовая перегородка помогает выстроить правильный угол. Я иду через лобные доли на глубину около пяти сантиметров. Все как с грейпфрутом. Я наклоняю орбитокласт под углом в сорок пять градусов, и его конец прорезает волокна. Еще один легкий удар молоточком, еще два сантиметра в глубь мозга. На этот раз я вожу орбитокластом из стороны в сторону, двадцать восемь градусов в каждую сторону. В завершение я направляю орбитокласт вверх, чтобы разорвать межполушарные связи.
В какой-то момент во время процедуры моя жертва впала в беспамятство. Я не ожидаю, что она очнется, этого не произойдет. Больше я от нее никакой желанной реакции не получу. Я чувствую разочарование. Все веселье позади, удовольствие подошло к концу.
Я отодвигаю левое веко и обрабатываю левую сторону мозга.
В дверях лаборатории мы пожали друг другу руки, и на прощание профессор сказал, что я могу звонить ему, если мне что-то понадобится. Я вышел в коридор вместе с Темплтон, и двери за нами закрылись. Уже через два шага воздух стал свежее, но трупный запах все еще преследовал нас. Мне казалось, он впитался в одежду, в ноздри.
– Нужно поговорить с Хэтчером, – сказал я. – Кто-то должен проверить музеи и частных коллекционеров на предмет пропажи орбитокласта. Я надеюсь, наш маньяк не стал изобретать велосипед.
– А если стал? – спросила Темплтон.
– Значит, ему сделали орбитокласт на заказ, что очень сильно осложнит нам жизнь, и мы не сможем узнать, откуда он его достал.
– Может, он сам его сделал.
– Вряд ли. Он не человек рабочей специальности. У него нет нужных навыков, чтобы изготовить такого рода инструмент.
– Мы можем последовать той же логике и с аппаратом для электрошока, – предложила Темплтон. – Если он соблюдает технологию, то, может, у кого-то он пропал.
– Хорошая идея, но в данном случае это бесполезно по той причине, что Фримен использовал электрошок, чтобы нейтрализовать пациентов. А наш объект хочет, чтобы жертвы были в полном сознании. Он хочет, чтобы они четко ощущали, что происходит до самой последней минуты.
– О господи! – Темплтон замолчала на минуту. – Ладно, куда теперь?
– Куда-нибудь, где можно вкусно пообедать. Знаешь хорошее место?
– Ты еще можешь есть после этого?
– Есть я могу всегда.
Темплтон подъехала к кафе на тихой узкой улочке. Оно явно было не новым и переживало не лучшие свои дни. Оранжевая краска местами облупилась, над входной дверью черными потертыми витиеватыми буквами было выведено название «У Анжелики». По обеим сторонам располагались магазины, окна которых были забиты деревянными досками с граффити и несколькими слоями афиш с рекламой мероприятий из далекого прошлого. Я посмотрел на кафе, потом на Темплтон.
– Ты, наверное, шутишь, – сказал я.
Темплтон покачала головой.
– Я серьезна, как никогда.
– Мы в Лондоне, здесь тысячи хороших мест, есть даже лучшие в мире рестораны, а ты меня привела непонятно куда.
– Внешность обманчива. Поверь мне, кормят здесь отменно.
Мы зашли внутрь. Из-за стойки сразу вышел итальянец и обнял Темплтон так, будто она была его дочерью, которую он давно не видел.
– И как дела у моего любимого детектива? – спросил он.
– Хорошо, Федерико.
– Ты все еще ловишь злодеев, чтобы мы могли спокойно спать по ночам?
– Пытаюсь, да.
Федерико кивнул в мою сторону:
– Твой парень?
– Это не мой парень, это Джефферсон Уинтер. Он помогает нам расследовать одно дело.
Федерико протянул руку, и мы обменялись рукопожатием. По возрасту он явно приближался к семидесяти, но сила в руках еще была.
– Что вам принести?
Я заказал лазанью, а Темплтон взяла завтрак. Наш патологоанатомический опыт с каждой минутой уходил в прошлое, и к ней вернулся аппетит. Это было свойственно полицейским. Есть прямая зависимость между количеством опыта и скоростью, с которой ты можешь оправиться от ужаса. Чем больше ты уже повидал, тем быстрее стряхиваешь с себя вновь увиденное. Темлптон потребовалась большая часть пути в «Анжелику», чтобы восстановить равновесие, а я пришел в себя, как только мы вышли из лаборатории.
Стол у окна был не занят. Я люблю столики у окна, потому что можно наблюдать за тем, как крутится мир. Я расстегнул куртку, повесил ее на спинку стула, сел и устроился поудобнее. За окном нескончаемым потоком шли люди. Некоторые говорили по телефону, некоторые шли с деловым видом, направляясь в определенное место, все были погружены в собственные переживания, в свой мир. Мой взгляд привлекла симпатичная девушка в слишком коротком для сегодняшней погоды платье. У нее были красивые ноги, на них нельзя было не посмотреть.
Я смотрел в окно и перебирал в голове события прошедшего утра, прибавляя к личности маньяка новые детали, переоценивая и меняя уже сложенные черты. Федерико принес напитки и поставил их на стол. Я положил два кусочка сахара в мой кофе. Темплтон неотрывно смотрела на меня.
– Что? – спросил я.
– Ты где-то далеко сейчас. О чем ты думаешь?
– Думаю, почему ты сказала мне, что твой отец был полицейским.
– Ты не об этом думал.
– Может, и не об этом, но сейчас я думаю об этом. Почему ты посчитала нужным сказать неправду?
– Ты имеешь в виду, что я врунья?
– Придираешься к словам? – засмеялся я. – Ты не ответила на вопрос. Твой отец не был полицейским. И твой дед тоже не был.
– Да, ты прав, – призналась Темплтон. – Мой отец работает бухгалтером.
– Тогда как же все было?
– Глупо, – ее голос звучал тихо и неуверенно.
– Я люблю глупости.
– Ну, хорошо, расскажу. Обещай, что не будешь смеяться и что никому не расскажешь. Ни слова, Уинтер.
– Клянусь!
– Я никому еще об этом не рассказывала.
– Решайся, говорить или нет, только не тяни долго.
Темплтон глубоко вздохнула и решилась. Она говорила очень быстро, как будто боялась, что если не успеет все рассказать сейчас, то уже никогда не расскажет.
– Когда я была маленькой, мне не хотелось стать актрисой, или балериной, или еще кем-то, кем обычно хотят стать маленькие девочки. Я хотела работать в полиции. Или даже, если быть точной, я хотела стать детективом. Я была фанаткой Нэнси Дрю. Я прочитала все книги про нее. Потом я стала смотреть сериалы про полицейских, даже самые низкосортные. Я смотрела все подряд, включая повторы, которые выходили в семидесятые и в восьмидесятые годы. Моим любимым был «Кегни и Лейси».
Темплтон сморщилась от смущения при этом признании. Эта сторона Темплтон мне нравилась ничуть не меньше, чем образ крутого полицейского, а может, даже и больше. Сейчас мне открывалась ее настоящая индивидуальность, словно она на секунду сняла маску. Я понял, почему она вела себя так, как вела. Правоохранительные органы – это все-таки мужской мир, а у нее были амбиции и мечты. Чтобы реализовать их, ей необходимо было понять правила игры и научиться играть хорошо. Конечно же, она не остановится на звании сержанта полиции. У нее были все данные, чтобы стать инспектором или даже главным инспектором уголовной полиции. Ей было под силу реализовать все свои мечты, пробить стеклянный потолок на пути наверх.
– Ну, не такой уж плохой сериал был «Кегни и Лейси», – сказал я.
– Да ужасный это был сериал. Ты наверняка смотреть его не мог.
– Ну да, это правда. Мне больше нравились фильмы типа «Эквалайзер».
– Про какого-нибудь мрачного одиночку, который спасает мир, вызволяя из ада по одному человеку. Да, понимаю. Хотя формально это не сериал про полицейских.
– Опять придираешься.
Темплтон засмеялась, и я тоже засмеялся вместе с ней.
– А почему мне все это так нравилось, я даже и не знаю. У меня не было братьев, с которыми мне хотелось соревноваться, да и родители уж точно не стимулировали мой интерес в эту сторону. Видимо, я верила, что, став полицейским, можно что-то изменить в мире. И когда я выросла, я пошла в лондонскую полицию.
– Ты все еще веришь, что можешь что-то изменить?
Она пила чай и думала над ответом на этот вопрос.
– Бывают дни, когда я верю, да. Иногда не верю. Но в целом, чаще я верю, чем нет. Наверное, если что-то изменится, я уйду из полиции.
И она улыбнулась своей ослепительной улыбкой. У нее были идеальные зубы – два белых, аккуратных, ровных ряда.
– Наверняка, балериной мне уже поздно становиться, но, может, еще не поздно податься в актрисы.
Федерико принес нам обед. К моему заказу в этом заведении не полагалось никаких дополнений: ни салата, ни хлеба – на моей тарелке просто лежал кусок лазаньи. Судя по ее виду, чего-то стоящего ожидать от нее не приходилось, но Темплтон оказалась права, вкус у нее был отменный. Тарелка Темплтон – полная, с горкой – могла служить иллюстрацией передозировки холестерина: бекон, сосиски, яйца, фасоль и так далее. Я смотрел на эту тарелку и думал, как ей удается держать такую форму.
Ознакомительная версия.
