— Температурка нормальная, можно даже и не измерять. Я температуру на ощупь определяю, без градусника, с точностью до двух десятых. У тебя сейчас тридцать шесть и шесть. Это классно.
Перед зеркалом над раковиной она подкрасила губы, поправила шапочку, обернулась, улыбнулась Василисе.
— Ты, может, кушать хочешь? Или чайку?
Василиса слабо улыбнулась в ответ и помотала головой.
— По-маленькому, по-большому не надо? А то давай, провожу. Ну ладно, нет, так нет.
Сестра поставила новую капельницу, подтянула одеяло.
— Спи, бедолага. Во сне все проходит. Авось проснешься и заговоришь.
***
— Я был уверен, что это он, до последнего момента я был уверен, — пробормотал Григорьев, налетев на Кумарина в фойе гостиницы.
— Андрей Евгеньевич, да что с вами? Вы мне ногу отдавили, идете, как сомнамбула. Больно, между прочим, теперь вот буду инвалидом по вашей милости. — Кумарин сделал несколько шагов, нарочно прихрамывая.
— Простите, Всеволод Сергеевич, я не нарочно. — Григорьев совсем растерялся и расстроился.
— Еще не хватало, чтобы вы это сделали нарочно! — Кумарин покачал головой. — Ну и видок у вас!
Григорьев повернулся к зеркалу, потрогал двухдневную седую щетину, пригладил волосы.
— Да, действительно, краше в гроб кладут.
— Пойдемте выпьем.
Кумарин развернулся и направился к бару. Григорьев едва поспевал за ним.
— Всеволод Сергеевич! Вы хромать забыли.
Кумарин только хмыкнул в ответ. Они уселись за крайний столик. В баре было пусто, тихо играл старый джаз. Звезда времен Второй мировой войны Пегги Ли пела нежный, давно забытый шлягер «Я так мало знаю о тебе». Григорьев прикрыл глаза, стал подпевать про себя, едва заметно шевеля губами, слегка покачивая головой в такт музыке. Кумарин заказал коньяк.
— Что же произошло в последний момент? — спросил он, когда кончилась песня.
— А? — Григорьев растерянно моргнул.
— Когда вы отдавили мне ногу, вы сказали: «Я до последнего момента был уверен, что это он», — напомнил Кумарин.
— Рейч не нашел ни одного снимка. Негативы тоже пропали. Никаких следов взлома, ничего. Трех альбомов и двух коробок с негативами просто не оказалось в сейфе. Он готов был показать, продать. Но все исчезло, включая фотографии девяностых. Рейч был в шоке, у него чуть не случился сердечный приступ. Я даже хотел вызвать ему «скорую».
— То есть все выглядело вполне натурально? — уточнил Кумарин.
— Ну да, да. Либо он гениальный актер, либо я полный идиот. Я кое-как успокоил его, стал спрашивать подробно, что именно пропало. Я хотел его проверить. Дело в том, что я знал совершенно точно: снимок, из-за которого Макмерфи сейчас в отпуске, был именно у Рейча. Он приобрел его в девяносто восьмом, у некоего Карима. — Григорьев хлебнул коньяку, немного успокоился. — Этот Карим был главной и единственной нашей зацепкой.
— Вы мне о нем не рассказывали, — нахмурился Кумарин.
— Не успел, — Григорьев кивнул барменше и попросил сделать ему большую чашку чаю с мятой и ромашкой. — Карим — вполне добропорядочный гражданин США арабского происхождения, — сказал он, когда девушка отошла, — сотрудник крупной фармацевтической фирмы. Хозяин виллы, на которой Макмерфи встречался с бандитами. Коллекционер. Собирал личные вещи знаменитых злодеев.
— Интересное хобби, — заметил Кумарин, — даже интересней, чем у Рейча. Он хотя бы изучает историю.
— Я видел кое-что из его коллекции. Например, расческу Чикатило, грязный носок молодого Сталина. До сих пор пованивает.
— Вы издеваетесь?
— Ничуть. Лет пятнадцать назад он специально летал в Россию, в Ростов-на-Дону за расческой и в Туруханский край за носком. С середины девяностых Карим через Интернет активно общался с Рейчем, хотел купить у него чуть ли не всю его коллекцию. Рейч навел о нем справки и предложил обмен. Встреча Макмерфи с египетским доктором Абу-Бакром и чеченским полевым командиром Хасановым была заснята по инициативе Абу-Бакра. Хозяин виллы отпечатал несколько кадров, привез Рейчу и получил за это бритвенный прибор, принадлежавший Геббельсу. Собственно, этот прибор окончательно убедил руководство отправить меня в гости к Рейчу. Редкий экспонат Обнаружили при обыске на вилле Карима, упакованный в стеклянный сундучок, снабженный биркой с пояснениями, как и все прочие экспонаты. Самого Карима нашли мертвым. Только тогда и стало известно о его странном хобби.
— Наверное, к нему явился Сталин за носком.
— Или упыриха Майнхофф за своей пудреницей. А может, все злодеи сразу. В общем, он повесился в ванной. Самое неприятное, что никто из нашего департамента не успел с ним до этого побеседовать. Негативы той съемки скорее всего остались у Абу-Бакра.
— Так, может, это вообще работа Абу-Бакра, от начала до конца?
— Ему это ни к чему. Хлопот много, выгоды никакой. Снимков афганского периода у него не было, во Франкфурт он не летал, ни он, ни его люди в дом Рейча не приходили. Ограбление исключено.
— Ну тогда надо трясти голубую фею мужского пола, — пожал плечами Кумарин, — тут возможны три варианта: он сам провернул все это, либо продал кому-то, либо просто проворонил, оставил случайного гостя наедине с коллекцией.
— Совершенно справедливо, — кивнул Андрей Евгеньевич, — но когда я очень мягко высказал последнее из этих трех предположений, Генрих впал в ярость. Случайных гостей у них в доме не бывает. Без него Рики в голову не пришло бы залезать в сейф, показывать кому-то альбомы. А в его присутствии вынести их из дома незаметно просто невозможно.
— Ну хорошо, он помнит, кому в последнее время показывал снимки?
— Отлично помнит. Никому.
— А с Рики вы пытались обсуждать это?
— Пока нет. Завтра днем они оба отправляются в Ниццу. Боюсь, мне придется тоже туда слетать. Мы не договорили.
— Боитесь? — Кумарин засмеялся, так громко, что стали оборачиваться официанты и повар высунулся из дверного проема.
— Дней на пять, может, на неделю, — добавил Григорьев, немного смущенно, не понимая, что сказал смешного.
— Боится он, — фыркнул Кумарин сквозь смех, — совсем вы очумели, Андрей Евгеньевич. Любой нормальный человек на вашем месте радовался бы. Французская Ривьера, море, горы, красота немыслимая, лучшие в мире рыбные рестораны, вина, чудесные отели. Народу, правда, много. Конец августа. Кстати, вы номер себе уже забронировали?
— Нет. Рейч со своим мальчиком будут жить в Вильфранш, это маленький городок, в двадцати минутах езды от Ниццы.
— Изумительное место. Но там всего четыре отеля, вы знаете об этом?
— Понятия не имею. Рейч сказал, что они будут жить в отеле «Марго».
— А где собираетесь жить вы?
— Пока не знаю. Я как раз хотел завтра утром, после завтрака, зайти в ближайшее турагентство.
Григорьеву принесли чашку чая с ромашкой и мятой. У барменши блестела серьга в ноздре, фальшивый бриллиант. Она улыбнулась, покосившись на смеющегося Кумарина, и подмигнула Григорьеву, в прошлый раз он дал ей щедрые чаевые.
— Ладно, — вздохнул Кумарин, отсмеявшись, — расслабьтесь. Я все равно туда собирался, неделей раньше, неделей позже, не важно. Полетим вместе. У меня, как у всякого нормального российского олигарха, есть вилла на Лазурном побережье, как раз неподалеку от Вильфранш. Слушайте, вы бы хоть спасибо сказали. Я приглашаю вас в гости.
— Спасибо, — Григорьев принужденно улыбнулся, — но я должен поставить в известность Макмерфи, и не только его.
— Ставьте, ставьте на здоровье. Никто вам слова не скажет. Мы теперь союзники. Да, а как же колечко Магды Геббельс? Может быть, вы зря пренебрегли этим предложением? Вдруг оно принесло бы Маше удачу?
— Отстаньте, — махнул рукой Григорьев, — я пошел спать.
* * *
— Понимаете, мы с ее мамой, с моей дочерью, не разговариваем десять лет, с тех пор, как умерла ее мать, моя бывшая жена, — всхлипывая, объяснял режиссер Дмитриев.
Он вцепился в Машину руку просто потому, что она оказалась рядом. Он был растерян и подавлен, не успел запомнить номер телефона, продиктованный в криминальных новостях, обратился к девушке администратору, но она отмахнулась и убежала. Пора было идти в студию, начиналась передача, прямой эфир, и никто не интересовался несчастным стариком, который, ко всему прочему, осип от волнения и мог говорить только шепотом.
