— Ради бога скажи, что случилось.
Джанни налил второй бокал и впервые после прихода взглянул прямо в лицо девушки, искаженное, словно от боли. Потом перевел бессмысленный взгляд на бокал, и в его глазах отразилось удивление от того, что он опять оказался полным. С тем же удивленным выражением он выпил его и заговорил — теперь слова ворочались на его языке, как тяжелые поленья.
— Синьор Бокал, — бормотал он, — ты меня слышишь? Она ни о чем не подозревает. Ты понимаешь, Бокал, она не хотела причинить боль отцу. Поэтому мы видели фотографии не нашей маленькой зеленоглазой бабочки, а этой шлюхи, ее мачехи. Ты мне веришь, Бокал? Тем более, что на конверте было написано «К. Н. Б.» — Клод Никольсон Бургер.
Марина опустилась в кресло, белая, как бумага, и закрыла глаза.
— Фотографии… — чуть слышно произнесла она.
— Да, фотографии. Как ни жаль огорчить тебя, моя славная иллюзия… Твои чудные фотографии лежат на столе в полиции, и парни здорово веселятся.
Он грохнул о полупустой бокал и поднялся, пошатываясь.
— Я еще держусь на ногах, моя девочка. И мне весело до омерзения.
Марина подняла на него глаза, полные слез.
— Ну, что с тобой, сокровище? — заговорил он почти твердым голосом. — Ты не ожидала? Давай, выкладывай новую историю.
Она медленно покачала головой.
— Это уже не важно. Ты мне все равно не поверишь. Больше не поверишь.
— Ну, почему же?! — взорвался Джанни. — Ведь я тебе поверил два раза!
Марина отвела глаза в сторону.
— Теперь это не имеет значения. Тем более, что эта история настолько абсурдна и невероятна.
Неожиданно и для себя, и для Марины Джанни ударил ее по лицу и закричал:
— А я хочу ее послушать! Хочу знать, что ты способна еще придумать.
И тут он увидел в глазах девушки такую пронзительную боль, что не выдержал и закрыл лицо руками.
— Я виновата, — сказала Марина и вытерла тонкую струйку крови, стекавшую из уголка дрожащих губ. — Мне было страшно, что ты не поверишь. Но теперь все равно.
Джанни опустился в кресло и втянул голову в плечи.
— Куда девался этот проклятый бокал?
— Если я скажу тебе, что не имею никакого отношения к этим проклятым фотографиям, ты же мне не поверишь?
Джанни не ответил.
— Но они существуют, и я их тоже видела. Боже, какой ужас! Я видела их, я видела на них себя.
— Теперь займемся метафизикой или фантастикой, — снова взорвался Джанни. — Может быть, тебя напоили или напичкали наркотиками, или еще чем-нибудь?.. В общем, новая версия, достойная пера Эдгара Алана По. Представляю сцену: Перелли-шантажист. «Что я получу за фотографии?» А ты, белокурая героиня, богатая наследница: «Какие фотографии, синьор?» А он: «Вот эти, красотка». Снова ты: «О, небо, какой ужас! Но я здесь ни при чем!» А он с сатанинским смехом: «Вы ни при чем? Но это ваши или нет? Выкладывай деньги!»
За его спиной послышался тихий голос Марины:
— Это не важно, Джанни. Главное, ты мне не веришь. Ужасно, что все так кончилось, — и девушка медленно направилась к двери. Джанни обернулся и грубо схватил ее за руки.
— Ты куда?
— В полицию, — спокойно ответила она. — Можешь пойти со мной, если хочешь…
В это время раздался резкий телефонный звонок. Джанни усадил девушку в кресло и снял трубку, не спуская с Марины глаз.
— Привет, — раздался звонко голос Вальтера. — У меня хорошие новости для тебя. Насчет Марины Бургер.
Голова Джанни закружилась.
— Речь идет о тех самых фотографиях. Полиция очень внимательно изучила их. Даже я, не специалист по фото, заметил что-то неладное.
Джанни крепко прижал трубку к уху и затаил дыхание.
— Ты слушаешь меня?.. Так вот, эти фотографии ни что иное, как банальный фотомонтаж.
— Что?! — Джанни растерянно взглянул на Марину.
— Фотомонтаж. Лицо девушки, а остальное… Краст вызвал экспертов, и они подтвердили это. Старик совсем обалдел.
— Вальтер, почему ты говоришь это мне?
— Не хочу, чтобы ты натворил глупостей. Франко кретин, что показал тебе эту мерзость. Слушай, Джанни, я уверен, что девушка у тебя. Подожди, не возражай. Я считаю, что Марина в опасности. И если она у тебя, не отпускай ее, пока все не прояснится. Осталось уже недолго. Вечером приходи в редакцию. Пока! — И не дождавшись ответа, Вальтер повесил трубку.
Джанни несколько минут стоял в растерянности. Потом поднял глаза и встретил тревожный взгляд девушки.
— Марина, любимая… прости меня… — голос его прерывался. Он обнял девушку и бережно поцеловал ее и пораненную губу.
Наступило молчание. В комнате что-то изменилось: легкая пелена отчуждения и неловкости плавала в воздухе. Девушка прошла к окну и принялась рассматривать вечереющее небо над большими серыми зданиями. И вдруг, не оборачиваясь, произнесла:
— А ты сделал то, о чем я тебя просила?
Услышав этот чужой и какой-то отрешенный голос, Джанни не сразу понял, о чем она спрашивает. Потом спохватился и, будто обрадовавшись, быстро заговорил:
— Ты хочешь знать, ходил ли я на встречу с Джерри? Да, я там был. Я вошел в бар и сразу увидел его за столиком в глубине зала. Я сел рядом и поздоровался, но он посмотрел на меня так, будто не узнал, и добавил, что я ошибся. Тогда я незаметно огляделся и увидел подозрительного типа за соседним столом, который делал вид, что читает газету. Мне стало ясно, что за Джерри следят, я извинился и ушел. Вот и все. — Он закончил и принялся чертить пальцем замысловатые знаки на столе.
— У Саркиса были твои фотографии? — спросил он после недолгого молчания.
Девушка подошла ближе и улыбнулась, лукаво и снисходительно.
— Понимаю… Конечно, были. Прошлым летом на море меня много фотографировали: он, папа и Джерри.
«Саркис, папа и Джерри», — как эхо повторил он шепотом. «Саркис, папа и Джерри…»
Вальтер вошел в телефонную будку и набрал номер редакции.
— «Рома-Сера»? Будьте добры. Франко Мартини. Спасибо, я подожду.
Наклонив голову и прижав трубку плечом, он достал сигареты и закурил.
— Франко? Да, это я… Краст отыскал фотографа, и тот раскололся. Сказал, что недели две тому назад, незадолго до убийства Перелли, он получил по почте две серии фотографий с инструкциями и аванс. Фотограф сделал монтаж и отправил на указанный номер почтового ящика отделения Сан-Сильвестро. После этого получил вторую половину обещанной суммы. Больше он ничего не знает. Краст уже послал людей за заказчиком. Бедняга Краст, это дело совершенно измотало его: идет по следу контрабандистов и попадает на семейство Бургер, ищет Марину Бургер и попадает на Брюни и Кохана… Ах, да, самое главное: состоялась встреча Кохана и Брюни.
— …
— Хотя за Коханом следят, ему удалось встретиться с корсиканцем. Краст получил сведения из надежного источника. Кажется, историческая встреча произошла в темном зале кинотеатра, и филеры не смогли в ней участвовать. И по всей видимости, заключено перемирие.
— …
— Да, весьма странно. Кстати, у тебя есть новости? — И он сосредоточенно выслушал все, что сообщил монотонным голосом Франко.
— …И оба одинаковые? Вот идиоты… Слушай, если придут за ними из дома Бургера, придумай что-нибудь: еще не готово или что-нибудь в этом роде. Но ни в коем случае не отдавай.
— …
— Любой ценой. Подкупи нотариуса или хозяина. Понял? Отлично! А что еще?
По мере того, как он слушал Франко, на лице Вальтера появлялось озабоченное выражение — картина начала проясняться, но недоставало самого последнего штриха. Франко задал какой-то вопрос, и Вальтер очнулся.
— Что ты сказал?.. Это долго объяснять. Я сейчас звоню с улицы. Джанни не появлялся в редакции?
— …
— Понял. Когда придет, пусть дождется меня. Я позвоню еще раз.
Он вышел из душной тесноты кабины и вошел в бар. Бармен, увидев его, приподнял треугольную бутылку старого романского:
— Как обычно?
Вальтер кивнул и задумчиво проследил за золотисто-коричневой жидкостью, которая медленно выливалась в бокал.
— Ты материалист, Джино? — спросил он.
— Конечно, синьор, — ответил бармен.
— Очень хорошо, — Вальтер отпил коньяк.
— Материализм, дорогой Джино, это единственная искренняя форма идеализма, которая осталась в этом собачьем мире.
Когда он вышел, прямо перед дверью бара затормозила роскошная машина, и первое, что бросилось Вальтеру в глаза, было лицо Барни Кохана, сидящего за рулем. Вальтер оглянулся по сторонам и немного поодаль увидел черную «Альфа Ромео», через ветровое стекло которой на него смотрели двое мужчин. Помедлив, он подошел к машине Кохана; гангстер распахнул дверцу и указал на сиденье рядом с собой.
— Прошу, — коротко бросил он; в его голосе не было ни сердечности, ни враждебности.
