Ознакомительная версия.
— Нет, мальчик, мне хорошо. Мне очень хорошо.
— А почему вы плачете?
— Кто плачет? Я плачу? — Светлана Анатольевна шмыгнула носом. — Я не плачу. Я просто неудачно зевнула. Иди домой, мальчик. Будешь приставать к женщинам, когда вырастешь.
Мальчик удивленно моргнул, затем решительно покачал головой и заявил:
— А я не буду к ним приставать. Никогда.
— К таким, как я, конечно, — сказала Светлана Анатольевна. — Ну, иди.
Мальчик повернулся и резво побежал по аллее. Быстрова грустно посмотрела ему вслед, затем вытерла платком глаза, повернулась и собралась зашагать в другую сторону, но в этот печальный момент зазвонил ее мобильный.
— Слушаю вас.
— Светлана Анатольевна, здравствуйте! Сергеев вас беспокоит.
Сердце Быстровой забилось чуть быстрее, чем обычно.
— Да, Борис Сергеевич, слушаю вас.
— Вы сейчас свободны?
— Смотря для кого, — улыбнулась в трубку Быстрова.
— Вы не могли бы сейчас подъехать ко мне?
— Разумеется. Но мне понадобится полчаса на дорогу.
— В таком случае жду вас у себя в кабинете через полчаса.
Сергеев отключил связь. Светлана Анатольевна убрала телефон в сумочку, на губах ее застыла мечтательная улыбка, однако, взглянув на свое отражение в витрине магазина, Быстрова стерла улыбку с лица и пробормотала:
— Идиотка.
Быстрова работала в разведке много лет. Куда бы ни занесла судьба разведчика Сергеева, с ним рядом всегда находилась Светлана Анатольевна. Несмотря на то что она была моложе Сергеева и ниже его по званию (нынче Быстрова была полковником СВР), Борис Сергеевич никогда не обращался к ней на «ты» и всегда разговаривал с ней на равных — своим неизменно ровным и мягким голосом, при звуках которого на губах у Светланы Сергеевны появлялась мечтательная полуулыбка.
Первое время Светлана Анатольевна работала в оперативном управлении Службы внешней разведки — это ведомство планирует и осуществляет операции по всему миру. Отдел, в котором работала Светлана, назывался отделом технической службы. Поначалу она была простым фотографом — если, конечно, в разведке вообще бывают «простые» люди. Ее отдел чем-то напоминал тайные лаборатории в фильмах о Джеймсе Бонде. Начинала Светлана Анатольевна с организации скрытых съемок, усовершенствования микрокамер, вмонтированных в зажигалки и авторучки, обработки полученных изображений и тому подобных вещей.
Со временем деятельность отдела расширилась. Быстрова и другие сотрудники отдела отвечали не только за съемку, но и за создание подслушивающих устройств, а также за всю электронику, применяемую в процессе слежки; позже в ведение отдела передали и химическую лабораторию.
Когда Быстрова возглавила отдел, он превратился в мощную структуру с большим штатом сотрудников самых разных специальностей — от химиков до гримеров. Они создавали «жучки», конструировали миниатюрные батарейки, аппаратуру для микросъемки. Кроме того, в компетенцию отдела входило изготовление фальшивых документов и осуществление маскировки агентов.
Личным изобретением Быстровой был «химический маркер» (или, как шутливо называл его Борис Сергеев, «шпионский порошок») — химическое вещество, действующее на основе ультрафиолетовых лучей и позволяющее с большой точностью определять местонахождение агента.
Несмотря на то что должность заведующей отделом отнимала у Светланы Анатольевны много сил и времени (того самого времени, которого, по утверждению подруг, ей не хватало на организацию собственной личной жизни), работа Быстровой нравилась. Помимо чисто профессиональных пристрастий на то была и одна личная причина, о которой Светлана Анатольевна старалась думать пореже.
В кабинете Сергеева находилось несколько человек. Помимо тех, кого она знала и кому приветливо кивнула, было еще двое. Один — симпатичный мужчина лет сорока пяти, с серыми глазами и насмешливым лицом, другой — коренастый и рыжий, с пронзительным взглядом.
Борис Сергеевич представил ей незнакомцев:
— Вот, Светлана Анатольевна, познакомьтесь. Это Александр Борисович Турецкий, старший следователь Генпрокуратуры. Он будет отвечать за аналитическую работу.
Симпатичный встал, пожал Быстровой руку и с улыбкой сказал:
— Будем знакомы.
— А это — генерал-майор Грязнов, Вячеслав Иванович, — продолжил Сергеев. — Он представляет МВД. На его могучих плечах — вся оперативная работа.
Грязнов улыбнулся, отчего его суровое лицо посветлело и стало добродушным, и так же, как Турецкий, пожал ей руку.
На какое-то мгновение Быстровой стало неловко — все мужчины были старше ее по званию, не говоря уже о возрасте. Но решительный и ироничный характер Светланы Анатольевны не позволил смущению развиться.
— Приятно видеть, что в операции участвуют такие профессионалы, — вежливо сказала она и села на стул, который ей выдвинул Сергеев.
— Светлана Анатольевна, — вновь обратился к ней Борис Сергеевич, — с сегодняшнего дня вы будете работать в непосредственном контакте с Александром Борисовичем и Вячеславом Ивановичем. Они расскажут вам о предстоящей работе.
— Я готова слушать…
Светлана Анатольевна, несмотря на свой высокий статус, любила гримировать оперативников сама. «Чтобы не потерять мастерство», — говорила она окружающим; но на самом деле ей просто нравилось смотреть, как человек преображается на глазах. Иногда достаточно было одного легкого штриха, чтобы лицо человека изменилось до неузнаваемости. В этом было что-то мистическое; а порой воображение Быстровой разыгрывалось настолько, что ей начинало казаться, что она меняет не только внешность человека, но и его личность. Впрочем, все это было лишь игрой воображения.
Еще в детстве Светлана Анатольевна любила рисовать человеческие физиономии, а потом менять их, дорисовывая морщины, усы, очки и другие прически. С возрастом детская страсть переросла в искусство гримера.
— Ну что, Ахмед, расслабь лицо. Сейчас я из тебя настоящего кавказца сделаю!
Молодой оперативник, сидевший в кресле и стойко переносивший все пытки, которым подвергала его Быстрова, усмехнулся:
— Обижаете, Светлана Анатольевна. Я и так кавказец.
— Ты-то?
— Конечно! Я стопроцентный горец!
Светлана Анатольевна, продолжая работу, улыбнулась и весело сказала:
— Не обижайся, Ахмед, но от кавказца у тебя только нос. А на лице вместо суровости сплошная интеллигентность. Не дитя гор, а студент МГУ!
Оперативник качнул головой:
— Это пока я с вами говорю. А вот когда я «объект» перед собой увижу, у меня такая рожа станет, что хоть в фильмах ужасов ее показывай.
— Ну-ну. — Светлана Анатольевна отложила кисточку и придирчиво осмотрела лицо оперативника. — А что это за шрам у тебя на шее, Ахмед? От ножа, что ли?
Оперативник дернул уголком рта и нехотя объяснил:
— Да, было дело. Пару лет назад заложника одного из сарая выносил. Занес его за угол, а он мне вместо благодарности — ножичком по шее. Потом-то выяснилось, что это был один из террористов.
— Надо же, — наморщила лоб Быстрова. — И что, он удрал?
— Почему удрал? Нет. Это я потом увидел, что у меня кровью весь маскхалат залит, а поначалу даже боли не почувствовал. Так, обожгло только слегка…
Несколько минут спустя Быстрова доделала оперативнику лицо и полюбовалась проделанной работой.
— Теперь ты у нас вылитый абрек, — удовлетворенно сказала она.
Руслан Гатиев сидел за столиком в своей любимой закусочной возле гостиницы «Северная» в ожидании шашлыка. Шашлыки здесь были знатные, — пожалуй, самые сочные и мягкие во всей Москве; а исходящий от них аромат углей и дымка напоминал Гатиеву о склонах гор, о ручье с прозрачной водой, в котором они с отцом когда-то мыли руки, когда струйки крови расплывались в воде, розовели и закручивались в пенистые круги. А потом был шашлык из свежего мяса, на который сходилась вся деревня. Эх, было время, была жизнь…
Гатиев вздохнул. На душе у него было неспокойно. Он, как волк, чувствовал опасность всем своим существом. С утра Руслана Шамильевича не покидало ощущение, что за ним кто-то следит. Весь день он пытался определить, откуда исходит опасность, одновременно стараясь не совершать глупостей, и даже отменил две запланированные важные встречи, чтобы максимально обезопасить себя и своих партнеров. Однако к вечеру, изрядно устав от напряжения, он заставил себя успокоиться.
«Даже волков чутье иногда подводит, — сказал себе Гатиев. — А я всего лишь человек».
В закусочную он приехал один: человеческие лица надоедали Гатиеву за день. Заискивающие или недобро поглядывающие глаза, жирные, шевелящиеся рты, и — самое главное — их мысли. Нет, конечно же Гатиев не умел читать мысли людей, но он чуял их грязный запах. И от этого запаха ему к вечеру становилось дурно до тошноты. Поначалу Гатиев думал, что это болезнь, что во всем виноваты нервы, и даже немного волновался по этому поводу. Но однажды он прочел в какой-то умной книжке, что его болезнь называется «мизантропия» и что ею болели все великие люди. После этого он успокоился и возненавидел людей еще больше.
Ознакомительная версия.
