Трое бомжей тихо пировали в песочнице. Облезлый кобелек мочился на чье-то колесо. Бабка рылась в мусорном контейнере. На спортивной площадке одинокий пожилой дурак бегал трусцой по кругу. Миха смачно сплюнул под ноги, матюкнулся для бодрости и остановился у подъезда. Посмотрел на окна. За шторами был свет. Значит, спать еще не легли. Но это теперь без разницы.
Стандартный домофон для думающего человека не проблема. Всегда рядом с аппаратом можно найти код, нацарапанный чьей-то глупой рукой.
Подойдя к двери, он прислушался. В квартире было тихо. Достал набор отмычек. Домушником Миха никогда не был и быть не собирался, но пользоваться отмычками умел, и обучал этому искусству своих питомцев в «Викинге». На всякий случай.
Замок, правда, оказался элементарным. Дверь открылась легко и беззвучно. В маленькой прихожей горело тусклое бра. Расположение комнат Миха изучил заранее. Серый, после того, как побывал здесь, набросал план на бумажке и оставил Шаме.
Налево в глубине узкого коридора дверь на кухню. Она закрыта. За ней слышны голоса, мужской и женский, звяканье посуды. Двое говорили так тихо, что слов Миха разобрать не мог.
«Сидят на кухне. Наверное, чай пьют. А девка, значит, заговорила, — подумал Миха, — ну ладно. Теперь это по фигу».
Направо кабинет, дальше проходная гостиная, за ней спальня. Девка обычно лежит в кабинете. Но сейчас сидит на кухне. Не забыть снять с нее перстень. Плохо, что окно открыто. Нельзя застрелить из одного пистолета сразу двоих. Вдруг кто-нибудь из них успеет крикнуть. Третий этаж. Во дворе могут услышать.
Миху тормозило. Он не хотел себе в этом признаться, но его тормозило. Ему стало страшно. Одно дело в лесу, в компании своих пацанов, истреблять безродных бомжей, точно зная, что за это ничего тебе не будет. И совсем другое — действовать в одиночку, в центре Москвы. Войти в квартиру, убить двух человек, известного режиссера и его внучку, а потом еще перстень снимать, уматывать через лестничную площадку, через двор. Легко было обсуждать это, сидя с Шамой в машине с темными стеклами.
Перед глазами у него вдруг ясно возникло лицо Шамы. «Перчатки не забудь. Там не должно быть твоих пальцев».
Миха похолодел. Упаковку с резиновыми перчатками он оставил в машине. И пальцы его тут уже есть, на замке, на дверной ручке. Вот сейчас он откроет дверь кухни, и тоже останутся отпечатки. Значит, придется еще задержаться, вытереть все, к чему успел прикоснуться.
Он медлил всего минуту. Голоса затихли. Он протянул руку, чтобы открыть дверь, но она открылась сама, легонько толкнув его в плечо. Прямо перед ним появилась незнакомая женщина, худая блондинка лет тридцати.
«Американка! — шарахнуло у него в голове. — Шама предупреждал. Я забыл! Я должен был посмотреть, стоит ли у подъезда черно-серый „Форд“ с красным номером. И если стоит, ждать, когда уедет».
Она замерла в дверном проеме. На подоконнике сидел и курил мент. Миха сразу узнал его. Дважды видел в «Кильке». Этот опер занимался убийством писателя.
Допрашивал всех официантов, барменов, швейцара Иваныча.
Паника тошной горячей волной поднялась от живота к горлу. Миха увидел, что опер уже вытащил из расстегнутой кобуры свою пушку. Если сейчас пальнуть в упор в американку, все равно мент успеет уложить его.
Не думая, что будет делать дальше, повинуясь уже не рассудку, а какому-то киноинстинкту, который выработался у него благодаря телевизору, видику, компьютерным играм, Миха схватил американку за волосы, прикрылся ею, как щитом, приставил дуло с глушителем к ее голове и произнес хриплым, чужим голосом:
— Не двигайся. Я прострелю ей башку! Брось пушку.
По закону жанра следовало поудобней прихватить заложницу и медленно отступать с ней назад, к двери.
Но тут она заговорила. Она обращалась к Михе так спокойно, словно он не вцепился рукой в ее белые патлы и не было никакого дула с глушителем у ее виска, словно они просто сидели и разговаривали.
— У вас розовые пятна на коже. Это солнечная крапивница. Вам нельзя загорать, а вы жаритесь на солнце. Может начаться рак кожи.
Если бы она дернулась, крикнула, Миха пальнул бы наверняка. Слишком много всего неожиданного сразу, слишком сильный шок. Когда она обратилась к нему на вы, сказала про розовые пятна и про рак, которого он боялся больше всего на свете, это тоже был шок, но уже совсем другого рода.
— У вас дрожат руки, дрожат коленки, вы тяжело дышите. Вам плохо. Аллергию могут вызывать разные масла, в том числе оружейная смазка. На правой руке пятен больше, смотрите, они появляются прямо на глазах. Сочетание химического аллергена и стресса. Вам нельзя держать пистолет, тем более с глушителем. Близкий контакт аллергена с кожей провоцирует рост раковых клеток еще быстрей, чем ультрафиолетовые лучи.
Миха не мог не слушать ее. Она говорила, как хороший, умный доктор. Она говорила о его здоровье. Она обращалась к нему на вы. Миха очень дорожил своим здоровьем, и ему нравилось, когда к нему обращались на вы. Голос ее звучал нежно, сочувственно. Она не дергалась, не пыталась вырваться. Он внимательно слушал ее. Тревожно косился на свою руку и не заметил, что дуло сместилось, уже не упиралось американке в висок, а смотрело чуть в сторону. Он отвлекся и пропустил самое важное: опер успел бесшумно соскользнуть с подоконника.
В следующее мгновение Миха взвыл от боли, согнулся пополам, выронил пистолет, отпустил американку, стал хватать ртом воздух. Перед глазами плавали огненные круги, в ушах звенело. Опер применил какой-то очень знакомый болевой прием, и Миха пытался понять, какой именно. Он сам знал кучу приемов, учил им своих пацанов в «Викинге». Теоретически он мог бы сейчас попробовать отбиться, уложить здесь всех к едрене фене. Герой какого-нибудь боевика точно отбился бы. Но героям боевиков не бывает больно. А Михе было дико больно, жалко себя и страшно. Ну отобьется, уложит. А дальше что?
Американка молча быстро обыскала его, вытащила маленький набор отмычек и ключи от машины. Опер держал его на прицеле.
Еще через минуту Миха лег на кухонный пол, лицом вниз, прижался щекой к холодному кафелю. Он видел перед собой облезлые ножки табуреток, слышал голоса, но все в тумане. Руки его были вывернуты назад. Американка связывала их обычным бинтом. Майор сидел рядом на корточках и держал дуло у его головы. В левой у него был телефон. Он вызывал группу, потом говорил с какой-то Зинаидой Ивановной. Отложив трубку, он обратился к Михе.
— Кто тебя прислал?
Миха молчал. Ему вдруг все стало безразлично, захотелось спать, такая тоска навалилась. Он подумал, что если заснет, то проснется уже дома, в своей постели, как будто ничего не было.
— Я ведь пальну сейчас, — сказал майор, — кто тебя прислал? Ну, быстро!
— Пальнет, — подтвердила американка, — давай, дружок, колись. У тебя нет вариантов. Скажешь, кто прислал, останешься жив.
Миха затылком чувствовал твердый холодок дула. Опер мог правда замочить его здесь и сейчас. Ничего ему за это не будет. Оперу очень этого хотелось, от него волнами исходила смертельная угроза. У Михи волоски на всем теле поднялись дыбом.
— Я не хотел, — пробормотал он, — я только перстень взять.
— Какой перстень? Чей? — опер вжал дуло в затылок еще крепче.
— Друг попросил, — Миха зажмурился, — честное слово, я не хотел.
— Как фамилия друга? Ну? Быстро!
— Приз, — простонал Миха, жалобно растягивая «и».
— У кого ты должен был взять перстень?
— У девки. У этой… которая…
— Которая — что?
— Не знаю… убери пушку… убери, скажу.
Дуло отлипло от затылка, но все равно было рядом. Говорить Миха уже не мог. Только выл, тонко и протяжно. Они больше не задавали вопросов. На кухне появился еще один человек. Миха приоткрыл глаза, увидел застывшие мужские ноги в обтрепанных джинсах и байковых тапках. Майор поднялся, они оставили Миху лежать, отошли, исчезли из поля зрения, но были где-то рядом. До Михи доносился их невнятный шепот. Потом послышалось шарканье, и старческий испуганный голос забормотал:
