– Что такое? – спросил женский голос.
– Я разыскиваю Натали Флетчер.
– Ее здесь нет.
– Вы знакомы с ней?
– Знакома. Ее здесь нет.
– Можно войти?
– Вы знаете, который час?
– Да.
– Приходите в другой раз, – предложила она.
– Я офицер полиции, – сказал я и поднял значок.
Последовала пауза.
– Минуточку, я только накину что-нибудь.
Приблизительно пять минут спустя она подошла к двери и приоткрыла ее на щелку, не снимая цепочки.
– Дайте-ка мне еще раз взглянуть на ваш значок, – попросила она. Я поднес значок к щели.
– Тут написано «в отставке», – заметила она.
– Натали в беде.
– В какой беде?
– Мисс Хауэл, мы перебудим весь дом.
– Меня не интересует весь дом. В какую беду попала Натали Флетчер?
– Вы знаете, где она?
– Вначале ответьте вы.
– Ее хотят допросить.
– По поводу чего?
– По поводу убийства. Мисс Хауэл, пожалуйста, откройте дверь.
Она сняла цепочку и распахнула дверь.
Ей было около сорока. На ней был стеганый халат поверх розовой ночной рубашки. Морковного цвета волосы, завитые, торчащие вокруг узкого личика, похожие на укладку, созданную для невесты чудовища Франкенштейна. Нос узкий и длинный, со вздернутым кончиком. Глаза – бледно-янтарные, кошачьи, она долго смотрела на меня, пока не сказала:
– Проходите. – Ее рост был, вероятно, пять футов семь дюймов: перед ней я вдруг почувствовал себя низеньким. Она заперла дверь. – Туда, пожалуйста, – сказала она.
Я прошел в гостиную, освещенную единственной лампой на приставном столике. Стены были выкрашены в черный цвет. Впервые в жизни я находился в гостиной с черными стенами.
– Садитесь, – предложила она.
Я сел в кресло черной кожи. Прочая мебель в гостиной была также черная. Казалось, я сижу в темноте, хотя лампа давала достаточно света для такой маленькой комнаты. Напротив меня в обитом черной парчой кресле с подголовником расположилась Сьюзан Хауэл.
– Что там с Натали? – спросила она.
– Я сказал вам. Ее хотят допросить.
– Полиция хочет допросить?
– Да.
– Но вы не полицейский.
– Я отставной полицейский.
– И вы хотите, чтобы я поверила, будто полиция поручает отставнику расследовать убийство?
– Практически это бывает. У меня за спиной большой опыт. Департамент часто вызывает меня для консультаций и совета. – Тут я солгал. За четыре года с тех пор, как я вышел в отставку, департамент полиции ни разу не послал мне даже рождественской открытки.
– Я не верю вам, – заявила она.
– Человека, который возглавляет расследование, зовут Дэйв Горовиц, – сказал я. – Он является вторым детективом в двенадцатом участке. Позвоните ему. Он объяснит, что я явился по поручению полиции.
Она обдумывала эту информацию полминуты. Мы оба молчали. Громко тикали настольные часы. Наконец она вздохнула и произнесла:
– Я отвечу на ваши вопросы. Но вначале скажите, кого убили.
– Убит человек по имени Питер Грир. Он работал в похоронной конторе. Он приступал к бальзамированию трупа, когда в него вонзили острое орудие. Скажите, мисс Хауэл, вы случайно не знаете, где находится Натали Флетчер?
– Не имею понятия.
– Когда вы видели ее в последний раз?
– Месяц назад.
– Вы ждете ее сегодня?
– Нет.
– Вы говорили с ней по телефону, с тех пор как видели в последний раз?
– Нет.
– Тогда откуда вам известно, что ее нет дома?
– Что?
– Вы сказали, вам неизвестно, где она находится. Откуда вы узнали, что ее нет на Оберлин-Кресент, 420?
– Я... Я решила, что вы уже там были.
– Почему вы так решили?
– Ну, так поступил бы любой полицейский.
– Мисс Хауэл, – сказал я, – вы можете...
– Я предпочитаю, чтобы в обращении вы употребляли мое настоящее имя, – вдруг сказала она.
– Какое?
– Сузанна Мартин, – сказала она и тотчас добавила: – Ведьма Эймсбери.
– Хорошо, мисс Мартин. Правда ли, что Натали Флетчер посещала черные мессы, на которых совершались кровавые жертвоприношения?
Она вдруг рассмеялась.
– Над чем вы смеетесь? – спросил я.
– Да позволено будет смеяться над глупостью человеческой, – заявила она. Голос ее изменился. А вместе с голосом и выбор слов и выражений.
– Вы знаете, что Натали посещала черные мессы?
– Судить ее, судить о ней я не желаю, – сказала она. – Но если с черными искусствами она имеет дело, то знать о том вы можете и я.
– Ее мать...
– Да прокляты пусть матери все будут! – воскликнула она. – Да разве Сара Аткинсон из Ньюбери не матерью была? И разве судьям донесла не Сара, когда меня все обвинили в колдовстве, что как-то раз в дождливую погоду я к ней пришла пешком из Эймсбери и в дом вошла, а ноги между тем сухими оставались? Когда же мне она сказала: «Мои бы ноги были мокры по колено, отправься я в столь дальнюю дорогу да в дождь». И разве не права была я, ей ответив: «Я с мокрым задом не хожу»? Да прокляты пусть матери все будут, проклятие на голову жены, что видела, как превращалась я в небытие и возрождалась, воплотившись в птицу! И пусть проклятие падет на головы отцов, и на тебя, и на отца твого! Пусть проклят будет Джон Кембал, кому послала я щенков, которые в ничто умели обращаться, и были черными, как сердце Иисуса, они бросались на Кембала, и нипочем им был его топор! «Во имя Иисуса, отстаньте от меня, исчадья ада!» – воскликнул он, и лишь тогда щенки отстали. Однако до сих пор его я проклинаю.
– Мисс Мартин, – спросил я, – зачем завтра приедет Натали?
– Рассказ мой выслушать про черную рабыню по имени Титуба и родом из карибов, о колдовском умении ее, о чарах, о магии вуду, что привезла она с собою из Барбадоса в Салем-Виллидж.
– Боюсь, что ее здесь не будет, – сказал я. – Она съехала с квартиры на Оберлин-Кресент. Квартира пуста.
– Пуста глава твоя, – отвечала она.
– Мать разговаривала с ней вчера ночью. Натали сказала, что переходит в новую жизнь. Вы не представляете себе, о чем речь?
– Постыдно тебе слушать тех, кто ум свой потерял.
– Вы знаете, куда отправилась Натали?
– Сказала бы, коль знала. Но не знаю. Погляди! – воскликнула она и указала на потолок. – На балке Кори-вдовушка сидит, а у нее меж пальцев – птенчик желтый.
Я поднял глаза. На потолке ничего не было.
– Не слышно ль тебе дроби барабана? – спросила она. – Так отчего же не идешь ты? Отчего не идешь?
– Куда? Где я найду Натали?
– Там, где стоит Альден, – сказала она. – С плешивой головой, прикрытой шляпой, стоит он перед судьями, а суд суров к нему. Он продал пороха и пуль индейцам и французам, и с девками индейскими он спит, да и ребенок у него – индеец.
– Этого Альдена Натали знает?
– Спроси Джона Индейца, – сказала она.
Я не знал, Джон Индеец – это реальный человек или воображаемый, но было ясно, что больше задавать вопросы моей хозяйке – Сьюзан Хауэл или Сузанне Мартин – не имело смысла. Когда я спросил, как она узнала, что Натали уже нет на Оберлин-Кресент, Сьюзан сразу обратилась в колдунью. Был ли это бессознательный ход или сознательная тактика, вырвать ее из этого уже не представлялось возможным.
– Хорошо, – сказал я. – Большое спасибо. Больше я вас задерживать не буду.
– Когда я нанесла тебе обиду? – ухмыляясь, спросила она.
Я пошел к двери.
– И больше никаких вопросов?
– Никаких, – ответил я.
– И не прибавишь весу? – снова ухмыляясь, спросила она.
Я вышел из квартиры. Она закрыла и заперла за мной дверь. Я прижал ухо. Если она торопливо звонила по телефону, то я не слышал, как набирали номер. Я вызвал лифт. К сожалению, я мало знал об истории колдовства в Салеме. Но я знал, что Джайлз Кори, обвиненный в колдовстве, был казнен – задавлен насмерть следующим образом: в чистом поле неподалеку от тюрьмы ему на грудь накладывали камни, требуя от него признания. Однако он хранил молчание почти до самого конца. И лишь перед смертью произнес два слова: «Прибавить весу».
Выглядело все очень хорошо.
Преступник сделал одну-единственную ошибку, и мне она была ясна. Совершив ее, похититель покойников превратился в убийцу. Он напрасно убил в морге бальзамировщика Питера Грира. До этого шага его преступление было слишком мелким: ему грозил ничтожный срок, или штраф в тысячу долларов, или и то и другое. Но ему так нужен был труп, что он пошел на убийство. И в этом его ошибка.
Однако, кроме этой (нападение на старушку с собачкой я вынужден рассматривать просто как дополнительную подробность картины убийства), других ошибок он не совершил. И мне по-прежнему было неизвестно, зачем ему понадобился покойник и что он собирался с ним делать. Да, я рассматривал гипотезу, что месса, отмеченная в календаре Натали, была ведовским шабашем, для которого требовалось жертвоприношение кровью, взятой от свежего трупа, – в конце концов, убийца вернул труп, в котором крови не оказалось, и украл новый, с которым бальзамировщик еще не начал работать. Но для кровавых ритуалов обычно требовались живые жертвы: коза, ягненок или – в иных культурах – живой человек. Жертву подводят к алтарю, рассекают горло и ждут, когда жертвенный сосуд наполнится кровью. Подношение в виде умершего человека? В качестве кровавой жертвы? Две концепции противоречили друг другу и казались взаимоисключающими. Кроме того, предположим, что кто-то добывает тепленькое тельце (так сказать), чтобы позднее использовать для кровавого жертвоприношения. Станет ли он убивать при похищении этого тела? В Уголовном кодексе нет особой статьи, по которой отсутствие логики в поведении преступника каралось бы как преступление. Но если похититель покойников хотя бы на минуту задумывался о возможном совершении убийства, почему он просто не похитил живое тело и не совершил убийство на алтаре, как настоящее кровавое жертвоприношение? Нет, на мой взгляд, похищенное тело не предназначалось в качестве жертвоприношения для мессы – ни для черной, ни для какой другой. Тогда зачем его похитили?
