— В казино, говорите… — с уважением к ее знаниям протянул Турецкий. — А в каком, не помните?
— Говорил, в подпольном, — она пожала плечами. — Только я не знаю, какая в том была нужда. Ведь я же говорила, что их понаоткрывали сколько угодно, и теперь все разрешено, ну… то, что не запрещено. Я правильно понимаю?
— И давно он так?
— Мы еще вместе жили… Он как недели на две завалится играть, так дома и не появляется, не ночует, потом заявится и хвалится, что выиграл. Немецкие марки, можно сказать, показывал.
— Марки?
— Ну да, он их дойчемарки называл. Но мне ни разу не дал. Вот, говорит… говорил, в следующий раз выиграю побольше, и тогда, мол…
— А каких-нибудь его партнеров по картежной игре вы не видели? Не знаете?
— Да вы что! Он ни разу на этот счет и во сне не обмолвился. Только заявлял: «Не жди меня раньше следующего воскресенья».
— Скажите, а за границей он бывал?
— Ну а как же! Он потому и пошел к этому банкиру, можно сказать, работать, к Алмазову, чтоб чаще за границу ездить. У него же открытая виза была, так он говорил. Он и зубы себе там сделал. Мне в милиции показывали… ну… челюсть. Да разве я что-нибудь в этом деле понимаю? Разве увидишь чего? И в рот, извините, я не заглядывала.
— А в Бога он верил?
— Ну, вы тоже скажете!.. Суеверный был, как у них, у спортсменов или шоферов, положено. Бывало, крестился. Даже крестик золотой хотел себе когда-нибудь купить, но при мне дело не доходило, нет.
— Но однако же, получается, что купил?
— Я же говорю, при мне не было, ну а без меня… нет, не знаю.
— Скажите, Нина Васильевна, а ваш бывший муж не страдал от каких-нибудь застарелых, хронических заболеваний?
— Да ну что вы! Здоровый был, как бык, можно сказать… Разве что уж опять без меня чего… Год ведь прошел… Ой, что ж это я в самом-то деле! Был у него! Точно! Этот… остеохондроз был. Он же и из-за него бокс этот свой бросил. Я его даже однажды, помню, уговаривала к доктору обратиться. Да разве ж его заставишь? Так и не пошел. Но это его иногда беспокоило, особенно когда чего тяжелое поднимет…
Итак, один из первых кроссвордов почти разгадал. Пока все сходилось по Градусу: второй труп мог принадлежать шоферу и телохранителю банкира Алмазова Виктору Кочерге.
5
Грязнов оказался в своем офисе.
— Слава, ты чем сейчас занят? Срочное что-нибудь?
— В данный момент разговариваю с тобой.
— Ну-ну. А других, не менее важных занятий у тебя нет?
— Почему же? Есть. Сижу на стуле и жду факс. Устраивает?
— Вполне. Вопрос первый: у тебя имеются какие-нибудь данные на подпольные казино?
— То есть? Говори конкретнее.
— Мне надо знать, кто туда ходит и прочее.
— Ах, вон ты о чем!.. Погоди, я сейчас факса дождусь… Нет, давай-ка лучше ты подваливай ко мне в офис, и мы, возможно, что-нибудь похожее сумеем найти.
— Отлично. Но сейчас ко мне придет один свидетель, я думаю, свидание больше часа не займет, и тогда я…
— Устраивает.
Во второй вопрос Турецкий не стал посвящать Грязнова. Дело в том, что в настоящий момент он ожидал свидетеля женского пола. Того самого, которого вчера, в наступающей темноте, так лихо вычислил Славка.
Татьяна Грибова оказалась точна и прибыла минута в минуту. А когда вошла, Александр Борисович не мог не залюбоваться ею. При дневном свете она выглядела гораздо моложе и выигрышнее. Нет, конечно, вынимать у Грязнова изо рта такую роскошную мозговую косточку может решиться только самоубийца. Это в том случае, если Славка уже положил на нее свой глаз. А ну как нет? Однако лучше пока не рисковать…
Здороваясь и протягивая повестку, Танюша не могла удержаться от кокетства. Но Саша понял его лишь как желание избавиться от смущения: все же не каждый день девушка-заочница в столь высокое учреждение попадает.
Как будущий юрист, Танечка, конечно, понимала всю ответственность этой вполне официальной встречи, и поэтому что-то в ее облике неуловимо изменилось, и она вмиг посерьезнела. Затем слово в слово повторила то, о чем рассказывала вчера, потом охотно приняла предложение собственноручно записать свои показания.
— Александр Борисович, — сказала Татьяна и так проникновенно поглядела на него, что у Турецкого перехватило дыхание, — а ведь мне придется как-то объяснять, почему я не вызвалась в свидетельницы сразу же, едва примчались оперативные работники. Но мне совсем не хочется подводить своего шефа, который мне помогает и разрешает, ну, я ведь вам уже рассказывала… Может быть, мне стоит написать, что я думала… ну, что не только я одна видела взрыв, поскольку там ведь десятки окон… И люди бегали. Вы меня понимаете?
— Воля ваша, Татьяна Павловна, — почти севшим голосом отозвался Турецкий. Ну а что на самом деле он мог бы ей присоветовать? Заложить своего шефа? И чтоб тот ее сразу же уволил?
Грибова, вздыхая и обдумывая каждое слово, вписала еще несколько строк.
— Можно еще, Александр Борисович? Только не для протокола…
— Вообще-то, как вам должно быть известно, следователь обязан вносить в протокол допроса свидетеля все, что тот скажет. Неужели я должен объяснять столь элементарные вещи вам, будущему юристу?
— Да, это я знаю… Но то, о чем я хотела вам сказать, может быть, даже и не свидетельство, а… Ну как сказать? Мое воображение? Как будто во сне видела. И поэтому я, честно говоря, не уверена, что вообще следует об этом говорить… Знаете, а мне сегодня Вячеслав Иванович звонил, — неожиданно переключилась она на проблему, которая, похоже, волновала ее теперь больше воспоминаний о взрыве.
— Это все хорошо, Татьяна Павловна, — поморщился Турецкий и постарался вернуть девушку в нужное русло. — Давайте договоримся так: если ваш, как вы уверяете, сон может представить интерес для следствия, тогда…
— Я поняла, правда, поняла! Александр Борисович, знаете, мне кажется, что та машина уже останавливалась раньше, то есть за углом. Вспомните, какая панорама видна из моего окна… Мне кажется, что все происходящее я как будто увидела боковым зрением… но вспомнила только потом, позже. Я же говорю, что это как сон.
Ну, попробуйте все еще раз себе представить и расскажите мне, что вы там увидите. А я готов вас слушать.
Он и сам не знал, зачем ему нужен этот совершенно идиотский эксперимент. Но привычка обращать внимание на всякий, даже незначительный, фактик сработала помимо желания.
Грибова прикрыла глаза и откинула голову.
— Вот… черный предмет выскочил из-за угла и замер, — заговорила она, будто кем-то загипнотизированная. Это у нее получилось настолько натурально, что Турецкий невольно оглянулся, но никого, естественно, за своей спиной не обнаружил. — Я вижу только часть его. И не уверена, что это машина. Пауза. Наконец предмет начинает двигаться и поворачивает в наш переулок… — Она открыла глаза. — А здесь, Александр Борисович, я уже точно знаю, что выехал большой темный автомобиль, я его вижу в упор, потому что он теперь единственный предмет, который движется, а все остальное замерло. Или просто вымерло. А потом… дальше вы сами уже все знаете…
Бог ты мой! Да ведь это показание может стать ключевым в деле! Ведь если все это — не досужая выдумка, а действительно божественное наитие, то тогда действия сидевших в машине приобретают четкую логику… которая до сих пор никак не просматривалась Турецким.
— Танюша! Золото вы мое! Вам говорили, что вы чудо?! — Турецкий не мог сдержать себя, и его понесло. Еще миг — и он бы ринулся целовать свою свидетельницу, но… та готовность, которую он мгновенно прочел в ее вспыхнувших глазах, немедленно остудила его. И, с трудом переведя дыхание, он продолжил, стараясь, чтобы его волнение не было ею истолковано превратно: — Самое поразительное, Танюша, что ваш сон, или видение, как хотите назовите, может обернуться явью, которая многое поможет решить и понять. Но вы знаете… Словом, давайте я пока не стану вносить эти ваши наблюдения — так? — в протокол. Пусть это до поры останется вашей фантазией. Но у меня к вам будет огромная просьба: при первой же нужде, то есть когда мне это позарез понадобится, вы повторите свой рассказ?
— Да ну что вы, Александр Борисович! Конечно! И когда вам будет угодно. И — где угодно…
«Вот же зараза какая!» — ворохнулось у него в груди.
Нет, конечно, он ей верил, хотя, пока идет следствие, по идее не должен верить никому. Он обязан лишь оценивать показания. Но ведь следователь — тоже человек, хоть и звучит это по-дурацки. А раз так, то и он обладает все тем же стандартным набором достоинств и недостатков, присущих остальным смертным. Разница, пожалуй, лишь в том, что в данный момент перед следователем сидит вызывающе броская женщина, и щеки ее алеют от его похвалы. Или от других, ведомых только ей одной желаний. А Турецкому, разумеется, неведомых.
