Друзей у нее почти не осталось. Раньше с ней хотели дружить многие, родители устраивали дома детские праздники, всем гостям дарили подарки. Теперь она никого не могла пригласить в гости, тетка не разрешала. Из-за заикания с ней даже поговорить было невозможно.
Лет с шести она ходила раз в неделю к доктору-логопеду, милому старику. Ей нравилось с ним заниматься, но толку от занятий было мало. Наверное, она могла бы этому доктору рассказать, как плохо ей с теткой, но, пока думала, решалась, занятия кончились. Оказалось, что уже год доктор занимается с ней бесплатно. Тетка платить отказывается, он несколько раз говорил с ней, она сказала, что найдет Ике другого врача.
– Так что, прости, деточка, не грусти и, главное, не нервничай. Тогда все будет в порядке.
Конечно, никакого другого врача тетка ей не нашла. Расставшись с доктором, Ика почувствовала себя совершенно беззащитной, никому не нужной.
Тетка постоянно внушала ей, что она урод и нечего вертеться перед зеркалом. Покупала ей одежду, добротную, не дешевую, чтобы никто не подумал о ней, о тетке, будто экономит на девочке-сироте. Но настолько уродливыми были эти юбки, кофты, куртки, сапоги, туфли, что Ику каждый раз тошнило, когда она это на себя надевала, и действительно не хотелось смотреть в зеркало.
Ика не могла заткнуть тетку, которая постоянно говорила гадости про нее и про ее погибшую маму. Она вынуждена была все это слушать и чувствовала себя предательницей, ничтожеством. Гимнастику она давно забросила, стала вялой, сонной, безразличной. Нарочно уродливо остригла волосы. Без конца что-то жевала. За полгода она поправилась на десять кило. Лицо стало отечным, тяжелым, испортилась кожа. Волосы торчали безобразными перьями. Она сутулилась, вжимала голову в плечи. В двух передних зубах образовались дырки, она не пошла к врачу, а тетке, конечно, было наплевать. Зубы почернели и раскрошились.
Ика тихо подыхала от тоски, одиночества, унижения, от безнадежной теткиной ненависти. Единственным человеком, который хоть иногда ее замечал, беспокоился о ней, осталась ее подруга Маринка. Она жила в соседней квартире, когда-то они вместе занимались гимнастикой.
Маринка была на два года старше и выглядела потрясающе. Высокая тонкая блондинка с длиннющими ногами, голубыми глазами, пухлыми губами. В пятнадцать она стала «Мисс Быково». Отправилась в Москву, покрутилась в мире модельных агентств и конкурсов красоты, в итоге вышла замуж за известного певца Валерия Качалова.
В Быково она приезжала довольно часто, навещала родителей.
– Что с тобой происходит? – спросила Маринка, когда приехала в очередной раз. – Ты болеешь? Тебя гормонами лечат?
– Нет. Это я нарочно, – призналась Ика и впервые в жизни рассказала все не подушке, не кафельной стене в ванной, не надгробному памятнику, а живому человеку. Маринка слушала так терпеливо, так сострадательно, что, рассказывая, Ика почти перестала заикаться.
Они сидели ночью на маленькой чистой кухне Маринкиных родителей, курили, пили кофе и дорогой французский коньяк.
– Знаешь что, уматывай ты от нее, – сказала Маринка, – сдашь выпускные и уматывай.
– К-куда? Кому я н-нужна? Г-где буду жить?
– Попробуешь поступить в институт, в Школу-студию МХАТ, например, или в Щепкинское. Ты ведь когда-то хотела стать актрисой. Я с Валеркой поговорю, у него есть знакомые.
– Из-здеваешься? П-посмотри на меня!
– Ну а что? Красоток как раз хватает. Ты будешь характерная. И заикание твое там вылечат, там знаешь, какие классные преподаватели сценречи! Не только заговоришь, запоешь!
– Я б-больше не хочу в актрисы, – зло усмехнулась Ика, – я б-больше вообще ничего не хочу, ни г‑говорить, ни тем более п-петь.
– Ой, да ладно, перестань, не кисни. Подумаешь, тетка! Да она вообще никто, дура старая, злобная. Квартира на нее записана?
– Н-не знаю.
– Надо выяснить. У Валерки есть хороший юрист. Когда она ту большую квартиру продала, куда деньги дела?
– Н-не знаю. Мы на н-них жили.
– Не знает она! А спросить не судьба?
– Т-ты что! Если бы я т-такое спросила, она бы уб-била меня.
– Ничего не убила бы. Ты больше ее не боишься, поняла? Пусть она тебя боится! В любом случае сейчас тебе надо от нее мотать, иначе ты тут с ней окончательно свихнешься. А жить, кстати, первое время можешь у нас. Квартира огромная, будешь помогать мне по хозяйству. Это ведь лучше, чем с теткой.
Да, это действительно оказалось лучше.
…– Слушай, у тебя талант, честное слово, – донесся до нее голос дяди Моти.
Она вздрогнула, огляделась, увидела, что на экране компьютера она все еще танцует и не успела до конца раздеться.
Нацистскую форму Марк взял напрокат в костюмерной какой-то старой киностудии. И полосатые пижамы с номерами тоже были оттуда. В пижамах появлялись Стас и Женя. Егорка играл офицера. В общем, все это был какой-то бред. Все, кроме танца Ики. Когда на ней оставалась только фуражка, начиналась обычная порнуха, и, конечно, без разницы, какая там играла музыка, кто во что был изначально одет. Но Марк говорил, что обязательно должен быть сюжет. Этот фильм он собирался запустить в паутину ко Дню Победы.
– Да, солнце мое, если бы он вами при этом не торговал, его можно было бы назвать художником, – сказал дядя Мотя. – Ну, ладно, красивое кино мы потом посмотрим. Нас, как ты, наверное, уже поняла, интересует другое кино, некрасивое. Мы ведь все равно найдем, но на это уйдет много времени. Так что давай, малыш, помоги нам. А мы поможем тебе. Ты ведь знаешь, где Марк хранит кассеты и диски, на которых сняты клиенты.
– Он не снимал к-клиентов, – сказала Ика и подумала, что все бесполезно. Они действительно найдут сами. И еще ей вдруг пришло в голову, что вот эти костюмы, нацистская форма и полосатые пижамы, так и остались на квартире, где делали кино. Кто их теперь сдаст, неизвестно.
– Детка, если бы он не делал этого, мы бы сейчас не сидели здесь, не общались с тобой. А он, бедолага, не гнил бы в психушке.
– Ну, если вы его н-нашли, у него и спрашивайте. М‑мотайте к нему в психушку и спрашивайте. Я н-ничего не знаю. – Ика как будто проснулась и вступила наконец в осмысленный диалог с дядей Мотей, пока не замечая, что опять заикается.
Молчун Вова между тем копался в кассетах и дисках. Он оказался не таким тупым. В отдельную стопку он откладывал те, которые были помечены маленькими черными звездочками. Это как раз Марк тупой, а Вова, человек-тень, наоборот, умный.
«Конечно, – думала Ика, – даже я обратила внимание на эти звездочки и посмотрела пару кассет. Марк снимал клиентов скрытой камерой. Я знаю, что она установлена в квартире-гостинице, прямо над кроватью. Там такая здоровая модерновая люстра, и вот как раз в ней эта штуковина и спрятана. Марк правда тупой, а думает, что самый умный. Камера включается, когда погасишь верхний свет. Он нас всех предупреждал, что верхний надо гасить обязательно. Если клиент желает при свете, пусть остается бра».
Блондинка Тома шныряла по другим сайтам. Теперь на мониторе был какой-то список. Фамилии, телефонные номера. Дядя Мотя встал, подошел к Томе, покачал головой и тихо присвистнул.
Ика отчетливо вспомнила один из недавних разговоров с Марком. Они лежали в койке, усталые, размякшие после бурной любви, отщипывали виноградины ртом с грозди, и она сказала:
– Слушай, продаются такие диски, по которым можно найти фамилию любого человека по телефонному номеру.
– Продаются, – кивнул Марк, – ну и что?
– А то, что ты ведь запросто можешь узнать настоящие имена клиентов.
– На фига? Мне от них бабки нужны, а не паспортные данные. Шантажом я заниматься не собираюсь, если ты об этом. Я не идиот.
Оказывается, идиот, еще какой. Может быть, он и не собирался заниматься шантажом, но паспортные данные все-таки узнавал потихоньку и заносил в компьютер.
– Ладно, Тома, – услышала она голос дяди Моти, – вытаскивай жесткий диск. Вова, что там у тебя?
Вова взял одну из кассет, помеченных маленькой звездочкой, молча вставил в магнитофон. Ика повернулась к телевизору. Качество пленки было плохое, но можно разглядеть, как голая Женя скачет верхом на каком-то жирном старикашке. И лицо этого старикашки видно вполне четко.
