– Между прочим, та самая малышка, – сказал дядя Мотя и тяжело вздохнул.
– К-какая – та с-самая? – спросила Ика.
Дядя Мотя, Тома, Вова уставились на нее, и повисла тишина. Ее нарушали только хриплые стоны старика, звучавшие из колонок видеосистемы.
– Та самая, которую задушил маньяк, – произнес наконец дядя Мотя, – странно, что ты до сих пор этого не знаешь.
Глава двадцать восьмая
Едва Борис Александрович вошел в школу, к нему кинулась учительница начальных классов, пожилая, очень полная Вера Евгеньевна.
– Горе-то какое! Единственный ребенок у матери. Вот так живешь, живешь, нервничаешь из-за всякой ерунды, забываешь, что такое настоящая трагедия. Сейчас там, в учительской, сидит следователь, допрашивает Карину Аванесову, подружку ее. Ой, не знаю, не знаю, вряд ли они найдут убийцу. Вчера был сюжет в криминальных новостях, я еще смотрела, думала, хорошо, что это в области, не у нас. Там имени не назвали, только сказали: девочка-подросток, от двенадцати до четырнадцати. И никаких подробностей. Кстати, следователь тот самый, которого показывали по телевизору, только что пришел, сначала два милиционера приехали, оперативники, а потом следователь. Он ничего, нормальный, лицо интеллигентное.
Они вошли в учительскую раздевалку. Борис Александрович машинально поставил на пол портфель, снял плащ, стянул шарф. Стал запихивать его в рукав, но все не мог попасть. Шарф, словно живой, то и дело выползал из рукава, падал на пол. Борис Александрович смотрел на учительницу. Он только сейчас заметил, что у нее распух нос, покраснели глаза, и слезы текут по щекам.
В школе было тихо. Четвертый урок еще не кончился. Борис Александрович пришел к пятому. Он наконец нормально выспался, даже проспал немного, и до школы почти бежал. Одышка до сих пор не прошла.
– Я ведь помню ее совсем маленькой, невозможно представить, – бормотала Вера Евгеньевна, всхлипывая и сморкаясь, – говорят, это какой-то маньяк. Он уже давно орудует, убивает женщин и девушек в зеленом. На ней как раз была зеленая куртка.
– Подождите, – сказал Борис Александрович, продолжая воевать с шарфом, – подождите, я не понимаю, о чем вы говорите. Какая зеленая куртка? На ком – на ней?
На самом деле, он уже все понял, но не хотел верить. Куртка на Жене Качаловой была действительно зеленая, вернее салатная, с капюшоном, отороченным серебристой норкой.
Вера Евгеньевна охнула и всплеснула руками.
– Так вы еще ничего не знаете?! Ну да, вы же только что пришли. Уже вся школа знает. Горе-то какое, господи! Женечку Качалову нашли в лесу, возле кольцевой дороги. Убитую.
Взорвался звонок, и через мгновение коридоры наполнились гулом и грохотом. Так шумно, как в школе на переменах, бывает только на аэродроме, когда взлетает реактивный самолет, или на берегу океана, когда гудят волны. Борис Александрович привык к этому шуму, любил его, но сейчас детские голоса и топот множества ног разрывали ему мозг. Он двинулся вперед по коридору, все еще комкая в руке шарф. Мимо носились малыши. Это был этаж первоклашек. Покачиваясь, загребая ногами, словно шел по воде, стараясь никого не задеть, он добрел до учительской. Она находилась в «аппендиксе», в глухом конце коридора, вдали от классов. Здесь было значительно тише.
– Вы только не волнуйтесь, – прошептала на ухо Вера Евгеньевна и отдала ему портфель, который прихватила из раздевалки, – если что, у меня есть валерианка в таблетках и валокардин.
– Спасибо.
Дверь открылась. Из учительской вышла Карина Аванесова, красная, мокрая, с открытым ртом и блестящими от слез глазами. Увидев Бориса Александровича, она вдруг схватила его за руку, как будто боялась упасть, и прошептала:
– Не говорите им про дневник, умоляю!
– Кариша, – Вера Евгеньевна обняла ее за плечи, оттащила от старого учителя, – деточка, как ты себя чувствуешь?
– Голова кружится, – хныкающим голоском пожаловалась Карина.
– Пойдем, я отведу тебя к медсестре.
Они прошли несколько шагов по коридору. Учительница поддерживала девочку за локоть.
– Борис Александрович, – Карина остановилась, оглянулась.
– Что? Что ты хочешь сказать? – спросила Вера Евгеньевна.
– Борис Александрович, – повторила девочка и больше ничего не прибавила.
В дверном проеме появился рыжий парень в джинсах и свободном сером свитере, скользнул взглядом по лицу старого учителя.
– Проходите, пожалуйста.
Никого из учителей в комнате не было. Рыжий оказался старшим лейтенантом ГУВД Антоном Горбуновым. Кроме него в учительской находились еще двое. Один, полный, лет тридцати пяти, в милицейской форме, с майорскими погонами, стоял у окна и тихо разговаривал по телефону. Второй, худощавый, в штатском, с седым ежиком, сидел за столом и быстро писал что‑то.
– Здравствуйте, Борис Александрович, присаживайтесь, – произнес седой, продолжая писать, – меня зовут Соловьев Дмитрий Владимирович. Я следователь ГУВД.
«Через пятнадцать минут у меня урок в десятом “А”, – подумал Борис Александрович, – наверное, уже отменили».
– Этого не может быть, – произнес он вслух и удивился звуку собственного голоса, как будто говорил не он, а кто-то другой.
– Простите? – Следователь вскинул глаза, отложил ручку.
– Когда? – Борис Александрович хрипло откашлялся. – Когда это произошло?
– В ночь с воскресенья на понедельник. Между двенадцатью и часом.
– Убийство? Ее убили? Господи! Нет, подождите, этого не может быть, это какая-то нелепая ошибка.
– Борис Александрович, когда вы видели Женю Качалову в последний раз?
– Я видел Женю… Да. Мы с ней встречались в воскресенье, поздно вечером, около десяти. А скажите, вы уже беседовали с ее дядей? Он знает?
– С дядей? – Следователь слегка шевельнул бровью. – У Жени есть дядя?
– Брат ее матери. Старший. Как раз вчера вечером приходил ко мне домой, поговорить о Жене. У девочки огромные проблемы, и он единственный знает о них. Женя сама рассказала ему. Я тоже знал, случайно. Мне она не рассказывала, просто так получилось. Но это требует особого разговора. Это потом. – Борис Александрович испугался, что сейчас совсем запутается и запутает их, заговорил слишком быстро, скороговоркой: – Дядю зовут Михаил Николаевич. Он долго был за границей, теперь вернулся. Вы обязательно должны с ним связаться. Нет, погодите. Вы сказали, все произошло в ночь с воскресенья на понедельник? Получается, что мы с ним говорили о Жене, когда ее уже не было? То есть он ничего еще не знал? Ну да, именно так получается.
В комнате повисла тишина. Все трое смотрели на старого учителя. Он стоял посередине, с портфелем в одной руке, с шарфом в другой. Он вдруг замолчал, несколько раз чихнул, закашлялся, прижал ладонь к груди. Портфель и шарф упали на пол. Лицо побелело, на лбу выступил пот. Дыхание сделалось частым и хриплым.
– Вам нехорошо? – спросил следователь.
Борис Александрович принялся шарить в карманах в поисках баллончика. Руки дрожали. Он вытащил упаковку бумажных носовых платков, очки, ручку. Все падало на пол, он как будто не замечал. Баллончика в карманах не оказалось. Его там и не могло быть. Он положил его в карман плаща в последний момент.
– Пожалуйста… там… в раздевалке… мой плащ, – прохрипел он сквозь одышку.
– Что? Лекарство? Что у вас? Сердце? – Рыжий лейтенант бросился к двери.
– Баллончик с вентолином, – успел сказать ему вслед Борис Александрович и опять захлебнулся кашлем.
– Может, «скорую»? – спросил следователь. – Да сядьте хотя бы.
Борис Александрович опустился на стул, расстегнул ворот рубашки. Соловьев стал поднимать все с пола. Портфель, шарф. Пачка платков, очки, ручка и еще одна вещица. Розовая пластмассовая заколка в форме бантика, с мелкими блестящими стразами. Ее он взял двумя пальцами, поднес к свету. Полный майор тут же подскочил к нему и чуть слышно присвистнул. В замочке заколки застрял закрученный спиралью каштановый волос.
