Ознакомительная версия.
— Если Додик — сын авторитетного бизнесмена Табунова, так, выходит, ему все можно? Даже кормить своего крокодила законопослушными гражданами?! Я от всех этих переживаний выгляжу ужасно, так похудела, что буквально превратилась в щепку!
Галантный полисиано, разумеется, возразил: легкая субтильность придает Ирочке лишь дополнительную пикантность, а что касается щепок…
— Мой дедушка постоянно вспоминал свою малую родину — деревню, березку под окошком дома своего, пруд, в котором он разводил карпов на продажу… «Эх, — говаривал дедушка, когда его прихватывал радикулит, — сейчас бы на русскую печку, и всю хворь как рукой бы сняло!» А бабушка так прямо плакала: «Я согласилась бы жить не то что в нашем деревенском доме, а даже в бане, что стояла у пруда с карпами. Все лучше, чем в тесной городской квартиренке…»
Ирине Степановне было не до ностальгических воспоминаний престарелых родственников любезного друга, и она тонко ему намекнула, что если кому квартира со всеми удобствами не по душе, тому нечего было бросать свою малую родину и переться в город.
Любезный друг не то чтобы в ответ огрызнуться, а, вот что значит — галантный кавалер, напротив, опять рассыпался в комплиментах прекрасному полу: мол, он всегда восхищался женщинами — их мысли парят в области возвышенного и прекрасного. Любовь, дети, семейные радости и хлопоты — вот сфера их интересов. А все грубое, низменное, нечистое, особенно такое грязное, как политика, недостойно их внимания. Тем не менее и прекрасным дамам следует иметь в виду, что наибольшее количество щепок летит не при рубке леса, а в период судьбоносных государственных преобразований. В дни молодости радикулитного деда знаменитый государственный деятель, который блистательно опроверг аксиому, будто гений и злодейство — две вещи несовместные, придерживаясь убеждения, что владыкой мира будет труд, объявил: «Мир хижинам — война дворцам!» У обитателей хижин всегда был, а к тому времени вырос еще больше, огромный зуб на владельцев дворцов. Хотя дед жил не во дворце, но по сравнению с окружающими хижинами и халупами его дом таковым кому-то мог и показаться. Не дожидаясь, когда к нему придут с войной, дед, бросив дом, баню, справное хозяйство и пруд с карпами, пробкой (в данном случае пробка — синоним щепки) вылетел в город. А в начале благословенных демократических реформ прославились двое других знаменитых государственных деятелей, о которых в народе сложилось неоднозначное мнение. Одни россияне выражали это мнение чаще в устной, непечатной форме, а другие граждане, в основном с двумя или более гражданствами, напротив, находили их деяния достойными всяческих похвал. Один неоднозначный госдеятель вскоре перехитрил сам себя и сошел с дистанции, зато второй выбился типа в цари, постановил, что владыкой мира снова должен стать не труд, а капитал, провозгласил мир дворцам и пожелал в ускоренном порядке вырастить их владельцев. А хижинам он войну не объявлял, но заново построить ранее разрушенные дворцы можно было только за счет проживающих в хижинах. Других средств и возможностей не имелось. Ну, обобрать кого-то — дело не хитрое, вот вырастить что-то путное, да еще рекордными темпами, не так легко… Вы-то сами сколько навоза навалили на свой участок, чтобы вдоволь покушать свежий лучок и редисочку? То-то и оно! Пахнет отвратительно, скажем больше — дико воняет? Ничего не поделаешь, приходится терпеть: без навоза приличного урожая не соберешь… Теперь понятно, почему полиции и юстиции дан строгий приказ: не трогать авторитетных бизнесменов типа господина Табунова? А Додик с крокодилом — плоть от плоти его… В утешение могу сказать только одно: удастся вам каким-то боком прислониться к господину Артюнянцу — вы спасены. И если это произойдет, я готов изменить свое скептическое отношение к нашим современникам и ко всему человечеству в целом. Потому что господин Артюнянц — это могучий дуб, чудесным образом, буквально за одну ночь, выросший на упомянутым образом удобренной почве, а господин Табунов со своим отпрыском — лишь мелкая поросль в тени его ветвей. Ну а мы с вами и вовсе мошки, которые служат кормежкой для хищных трав, кустарников и древовидных… Кстати, недавно я посетил дедушкины пенаты. На месте бывшего дома там громоздятся погорелые развалины: алкаши сожгли по пьяни. От бани не осталось и следа. Окрестные, давно не паханные пашни, теперь принадлежат неизвестному ООО, зарегистрированному на Кипре. А в пруду вместо карпов водятся дырявые ведра, рваные сапоги, старые автомобильные шины, пластиковые бутылки и разводы солярки… В заключение верный друг все же сообщил и хорошую новость. Оказывается, Додик вернется из узилища не сегодня-завтра, а не раньше, чем через месяц-полтора. У семейства Федотовых-Артюнянц еще остается время для принятия верного решения.
Воскресный день выдался чуть ли не на африканский манер. Уже с утра солнце жарило так, что пот смывал макияж с лиц прелестниц, устремившихся на пляж, к берегам тихоструйной речки Тамерланки. Но Ирине Степановне с Дуней некогда было нежиться в ее прохладных водах. Мужественно отказавшись от сарафанов, они нарядились в свои лучшие, увы, закрытые платья. Господину Артюнянцу сразу следует понять: его родственницы не вертихвостки, а женщины высокой морали, и не какие-то там голодранки, а как-никак принадлежат к среднему классу.
Пока ехали на электричке до Малинской, а потом пешком добирались до владений олигарха, с путешественниц сошло сто потов, но Ирину Степановну экстремальность погоды только радовала: в такую жарищу и духотищу Артюнянц не сидит в своей городской резиденции, а наверняка выехал в загородную. В виду крепостных стен, окружавших артюнянцевское поместье, его новоявленные родственницы спрятались за кустики, обновили там смытый потовыми ручьями макияж и предстали перед окуляром телекамеры у парадных ворот латифундии во всеоружии красоты. Только напрасны были все приготовления и последующие уверения, их вовсе оказался недостоин охранник, сидевший у телемонитора. Как ни потрясали незваные гостьи своими новенькими паспортами перед сторожевой оптикой, ничего хорошего они так и не вытрясли. Невидимый страж разговаривал с настырными посетительницами не очень-то вежливо, да что там — очень невежливо: просто предложил им убираться вон. Да еще сопроводил свое предложение упоминанием, правда безадресным, каких-то шаромыжниц, которых черт носит по улицам в такое пекло.
И пошли они, солнцем палимы, повторяя: «Суди его сталинским “особым совещанием”, а еще лучше — чекистской “тройкой” какого-нибудь реинкарнированного Эдмунда Феликсовича Дзержинского».
Не отошли отвергнутые родственницы и на двадцать метров от входа в обитель торжества богатства и власти, как рядом с помпезными воротами с тихим шуршанием открылась калитка, из нее вышел рослый молодой человек в псевдовоенной форме. Этот как бы типа военный догнал быстрым шагом уныло ковыляющих по дороге скорби униженных и оскорбленных женщин, вежливо с ними поздоровался, представился помощником начальника артюнянцевской службы безопасности и извинился за грубость своего подчиненного. Он сочувственно выслушал жалобы изгнанниц от парадного подъезда на зазнавшегося богатого родственника, на наглого охранника. Обвинения в адрес господина Артюнянца дипломатично не поддержал, даже сделал вид, что их вовсе и не слышал, а поведение охранника еще раз осудил, пообещал строго ему выговорить, но вместе с тем отчасти и оправдал. Разве охрана действует по своей воле? Приказано никого не пропускать, вот и не пропускают. И хозяина запрещено беспокоить по пустякам. И вообще увидеть господина Артюнянца, не говоря уже о том, чтобы с ним поговорить, для любого смертного, если он только не в ранге министра, — задача из разряда очевидно невероятного. Окончательно испортив настроение несолоно нахлебавшимся гостьям, вежливый помначохраны вдруг подал им надежду на благоприятный исход их дела, но надежду такую слабую-слабую, как тусклый-тусклый свет в конце длинного-длинного тоннеля.
Десять раз оговорившись, что ничего определенного обещать не может, он все же пообещал о них как-то помнить и что-то неопределенное предпринять. А чтобы извещать о результатах этих хлопот, ему неплохо бы знать номер телефона хотя бы одной из очаровательных новых знакомых. При этом добрый секьюрити поедал глазами Дуню, так что не оставалось никаких сомнений, чей именно телефончик он хочет заполучить. Ирине Степановне понравилось, что молодой человек не наглеет, ведет себя культурно, соблюдает приличия и вежливо уделяет внимание обеим дамам — и дочке, и матери. Но главное — он важное лицо в службе безопасности господина Артюнянца, и если не получилось, говоря словами полицейского друга, прислониться к боку самого олигарха, то притулиться поближе хотя бы к его охраннику — тоже дорогого стоит. Поэтому Дуня получила от мамы карт-бланш на знакомство, встречу, а в дальнейшем и на дружбу с Геннадием Цаплиным, как позже выяснилось, увы, не помощником начальника службы безопасности, а всего лишь почти помощником помощника начальника охраны артюнянцевской латифундии. Но на безрыбье и рак рыба!
Ознакомительная версия.
