Затем он снял с подставки второй моток, продел в него руку, быстро спустился по лестнице и влез в окно.
Мартин Бек – с виду без всяких признаков жизни – висел на полметра ниже подоконника. Голова у него поникла на грудь, а тело чуть раскачивалось вперед и назад.
Кольберг уперся ногами в пол, перегнулся через подоконник, ухватил обеими руками веревку, подтянул к окну.
Освободив Мартина Бека от веревочной петли и уложив его на пол под окном, он еще раз взобрался по лестнице на балкон, отвязал веревку от перил и сбросил вниз. Снова достигнув окна, он отцепил лестницу.
Потом он взвалил Мартина себе на плечи и начал спускаться по лестнице.
У Гунвальда Ларссона оставалось в запасе шесть секунд, когда он обнаружил, что сделал, может быть, величайшую глупость в своей жизни. Он стоял перед железной дверью, глядел на бикфордов шнур, который надо было поджечь, и у него не было при себе спичек. А поскольку он не курил, то и не носил с собой зажигалки. Когда ему – впрочем, крайне редко – случалось совершить выход в ресторан «Riche» [121] или в «Парк», он имел обыкновение совать в карман какой-нибудь рекламный коробок, но с последнего выхода прошло сто лет, и он успел уже сто раз сменить куртку.
Он, как принято говорить, поскреб в затылке, достал пистолет, снял его с предохранителя, прижал дуло к запальному шнуру, поставив ствол наискось к железной двери, чтобы пуля рикошетом не угодила в какое-нибудь неподходящее место, например ему в живот, и спустил курок. Пуля, как оса, отлетела к лестнице, но свое дело она сделала – подожгла шнур. Весело полыхнули голубые огоньки, а Ларссон, не разбирая дороги, ринулся вниз. Когда он спустился на полтора этажа, дом сотрясся до основания – это взорвалась дверь во втором подъезде, а затем и его собственная, с четырехсекундным опозданием.
Зато бегал он быстрее, чем Хульт, а возможно, и чем Болин, и потому, несясь вверх по лестнице, сумел отыграть одну или две секунды. Железная дверь исчезла или, правильнее сказать, лежала там, где ей и следовало лежать, на площадке, а одним маршем выше была другая дверь, застекленная.
Он высадил эту дверь и очутился на крыше, а точнее говоря, как раз перед дымовой трубой, между обеими студиями.
Эрикссона он увидел сразу. Тот стоял, широко расставив ноги, на крыше студии и держал в руках свой пресловутый «джонсон». Но Эрикссон не увидел Ларссона, его внимание было отвлечено первым взрывом, и поэтому он неотрывно глядел на южную часть крыши.
Гунвальд Ларссон поставил ногу на парапет, идущий по краю нижней крыши, оттолкнулся и перескочил на крышу студии. Тут Эрикссон повернул голову и в упор взглянул на него.
Расстояние между обоими мужчинами составляло всего четыре метра, так что вопрос был ясен. Гунвальд Ларссон взял Эрикссона на мушку, а палец он все время держал на спусковом крючке.
Но Эрикссон ничуть не смутился, он повернулся всем телом и выставил автомат против нападающего. Но Гунвальд Ларссон не выстрелил.
Он стоял неподвижно, нацелив пистолет Эрикссону в грудь, а дуло автомата не прекращало своего движения.
И тут выстрелил Болин. Он сделал блестящий выстрел. Поле обзора ему отчасти закрывала фигура Ларссона, и тем не менее он ухитрился с расстояния более чем двадцать метров попасть Эрикссону в левое плечо.
Автомат с металлическим лязгом упал на крышу. Тело Эрикссона описало дугу, и он рухнул на четвереньки.
К нему подскочил Хульт и ударил его прикладом револьвера по затылку. Раздался зловещий, всхлипывающий звук.
Человек на крыше лежал без памяти, и кровь ручьем бежала из его головы.
Хульт запыхтел и поднял револьвер для нового удара.
– Стоп, – приказал Гунвальд Ларссон. – И без того больше чем достаточно.
Он сунул пистолет в кобуру, поправил повязку на голове и соскреб указательным пальцем правой руки маслянисто-грязное пятно со своей рубашки.
Болин тоже вскарабкался на крышу, огляделся по сторонам и спросил:
– Какого черта ты не стрелял? Я не понимаю…
– А от тебя этого никто и не требует, – перебил его Гунвальд Ларссон. – Кстати, у тебя есть разрешение на этот револьвер?
Болин замотал головой.
– Могут быть неприятности, – сказал Гунвальд Ларссон. – А теперь давайте снесем его вниз.
