Ознакомительная версия.
Мелькнула было у Грязнова такая мыслишка, и растворилась в не остывшей еще жаре уходящего дня. Почему-то так ему показалось. А вот почему, не мог пока понять Вячеслав Иванович…
Один вопрос сидел занозой: почему поругались Калужкин с Грибановым? Ведь мог же участковый заговорить на эту тему с женой? Если пришел домой рассерженный или расстроенный? Иной раз обида сама с языка срывается. А тут — на всю станицу! И кругом — свидетели, как нарочно…
— Здравствуйте, Лидия Ивановна, — степенно произнес Грязнов. — Позвольте представиться вам и попросить вас ответить на несколько вопросов, касающихся гибели вашего супруга. Я объясню свое присутствие здесь, если разрешите…
— Здравствуйте, Вячеслав Иванович, — просто ответила женщина и стала вытирать руки фартуком. — Заходите, пожалуйста…
— Откуда вы знаете меня? — удивился Грязнов.
— Слухи… — печально улыбаясь, ответила женщина. — Народ говорит: какой-то важный чин из московской милиции гостит у Дуси Мамонтовой. И, мол, опрашивает потерпевших родственников. А зачем — известно. Вот уже, видно, и до Москвы наш беспредел докатился…
— Смотри-ка, что языки творят! — усмехнулся Вячеслав Иванович. — Вы — третья, к кому зашел, а уже говорят бог знает что. Нет, Лидия Ивановна, Москва тут ни при чем. И вашего супруга, как я могу предположить, вовсе не Калужкин убил. Но кто-то очень умный ловко сработал под него. Вот кто — это и есть главный вопрос. Так я могу кое о чем спросить вас?
— Конечно, проходите в сад. Извините, ничем вкусным угостить не могу, потеряли кормильца…
— А что же начальство по этому поводу думает?
— Да что оно думает? Я вот узнала, что к Дусе братец пожаловал, хотела было подойти, поплакаться, а потом раздумала. Человек отдохнуть приехал, усталый, а тут — я со своими бедами… Про пенсию-то пока одни разговоры…
— Но это же форменное безобразие! — всерьез рассердился Грязнов.
— Ничего не поделаешь, — устало отозвалась женщина, садясь на табуретку напротив у садового столика и пряча руки под фартуком. «Красные, после стирки, стесняется, — горько подумал Вячеслав Иванович.
— Да что ж мы с нашими женами-то творим?!» Чуть слеза не прошибла. Нахмурился, голову опустил.
— Я обещаю вам, Лидия Ивановна, сегодня же позвонить генералу Привалову. Это ж, черт возьми, что такое! — воскликнул с гневом. — Погиб-то ведь Андрей Захарович, как мне сказали, девять месяцев назад! Неужели, до сих пор?!
— Как видите… Ну, спрашивайте, скажу, что знаю. Со мной ведь те следователи, что приезжали на труп, не соизволили даже и словом перекинуться, не то что снять какие-то показания. Да им и не нужно было ничего. Они заранее все знали…
— М-да… — Грязнов покачал головой. — Так если можно, я спрошу у вас. Не знаете, почему поругался ваш муж с Калужкиным? Что там за угрозы были и насколько они серьезны? Он не говорил вам?
— Да он и не сказал бы, оберегал семью. Сам по ножу ходил… А чего знаю? Слышала, он по телефону разговаривал. С Замотаевкой, с отделом милиции. Какие-то Андрюша списки имел. Я не лезла, но теперь, думаю, он компромат по наркотикам собирал. Помню, несколько раз прозвучало имя Ахмет, а других он не называл.
— Ахмет? — Грязнов вспомнил бородатого слугу, или кто он там, старший охранник в доме Дадаевых, который «хорошо знал» автомат.
Но это было то, что лежало на поверхности. И, кстати, если посмотреть на Ахмета посерьезнее, то этот тип, похожий на ваххабита, вполне мог и сам держать в руках АК.
Нельзя исключить, что о нем как раз и получил какую-то информацию участковый уполномоченный. Или доктор ему в чем-то конкретном отказал? Или, наконец, служит этот похожий на боевика бородатый Ахмет толковым «казачком» у некоторых лиц, не заинтересованных в том, чтобы процветала «империя Дадаевых»? Но тогда следующим трупом наверняка станет младший брат Рахим. Правда, свалить уже и это преступление на Калужкина им не удастся, на нарах тот парится. Ничего, значит, найдут следующего козла отпущения. Так что теперь, размышлял Грязнов, стоит ли подождать дальнейшего развития событий или поделиться соображениями с генералом? Можно ж ведь и пробить этого Ахмета по соответствующим службам. Фамилию бы только узнать. Наверняка где-нибудь засветился. А кадр, между прочим, очень любопытный… Однако почему все же так громко, на всю улицу, поругались Грибанов с Калужкиным? Вот что надо обязательно узнать. Есть же у Антона адвокат, Алексей говорил. Правда, таким вот, назначенным или прикрепленным судом адвокатам верить не приходится, но было бы очень важно узнать, какую цель преследовали эти двое поссорившихся? И не у кого, кроме самого Калужкина. Алексею надо звонить, вот что… пусть-ка тот опер, которого он обещал, поговорит с задержанным…
Это была хорошая идея. И повод, кстати, есть. Надо же думать о судьбе осиротевшей семьи участкового уполномоченного!.. Ничего более важного вдова так и не припомнила. Мельком сказала еще про браконьеров, иногда открыто угрожавших участковому, но Грибанов на такие угрозы обычно внимания не обращал, они, мол, в порядке вещей. Да и не стали бы убивать человека за какую-нибудь рыбину, все ж не чужие люди проживали в станице. Казалось бы, ничего путного не добился сегодня Грязнов, но даже и одного упоминания Ахмета из дома Дадаевых ему пока хватало. Итак, есть уже три повода для телефонного звонка Алексею…
Можно было отправляться домой, имея в виду, что там уже наверняка его дожидалась гражданская жена несчастного Калужкина, строптивого и обиженного, на которого было так удобно вешать всех собак… Лидия Ивановна, прощаясь, посмотрела с такой надеждой, что Вячеславу Ивановичу стало просто стыдно за то, что он — здоровый мужик и далеко не дурак, ничем не может прямо сейчас помочь этой усталой, но еще сохранявшей свое обаяние женщине с двумя шумными ребятишками… Выйдя на пустынную еще улицу, Грязнов почувствовал, как потекли по спине струйки пота, — неистовую жару сменила вечерняя духота. Чувствовалось, что где-то в стороне, в предгорьях Кавказа, скапливалась духота и скатывалась по отрогам гор на равнину, неся за собой грозу и ливень. Последнего давно уже не хватало кирпично окаменевшей и растрескавшейся земле. Но пройдет ливень, и дороги превратятся в лужи, наполненные липкой, жидкой глиной. И тогда в туф лях-сандалиях здесь делать станет нечего, и придется натягивать на ноги высокие, с пиратскими раструбами, рыбацкие сапоги, — мельком видел их в закутке у Дуси Вячеслав Иванович.
Усмехнулся: «Вот я уже и одежонку ее мужа потихоньку приспосабливаю… А что дальше будет, один Бог знает…» Он и сам не знал толком, но одни мысли о Дусеньке, старательно хлопочущей вокруг него, вызывали у Вячеслава Ивановича теплые и нежные чувства.
«Неужто в самом деле втрескался? — удивлялся он. — Надо же!..» Да вот и Санька-хитрец так поглядывал и подмигивал, что даже ничего не значащие слова в разговорах с женщиной неожиданно приобретали для них обоих важное значение… «Ишь, как забрало…»
Дома Грязнова ожидала маленькая и худенькая, словно девушка-подросток, Катя Нефедова. Вячеславу Ивановичу показалось, что даже условная какая-то связь крепыша и драчуна Калужкина с этой гражданской женой выглядит насмешкой над здравым смыслом.
Ну куда уж ей, этой малышке, да защищать своего «мужа»! Что она может, кроме как заплакать?.. А с другой стороны, если уж все станичники и с ними злая и неуступчивая, несправедливая власть поставили на ее Антоне жирный крест, то именно для нее особенно важно, чтобы этот крест не превратился в могильный. Ибо «эти» все могут…
«Да, — подумал Грязнов, слушая ее приглушенные скорбные причитания, — тяжко ей искать справедливость. Тут и сильные люди пасуют…» Казалось ему, что в его душе давно уже тихо скончалось бесполезное сочувствие к терпящим крах, невозможно со всеми без исключения сопереживать, сердца не хватит. Но вот поговорил с одной вдовой, теперь с другой, пусть и не вдовой пока, но, очевидно, что все дело к тому идет, и на душе так смутно и мрачно, будто ни просвета впереди.
Словно обрадовавшись, что московский гость готов внимательно ее выслушать, Катя — ее и Екатериной-то называть было бы странно, а ведь у нее — восьмилетний сынишка, — всхлипывая и сбиваясь, пыталась подробно пересказать все мытарства, которые пришлось пережить несчастному Антоше, Тошеньке… Надо же, как…
И еще одна человеческая трагедия замаячила перед внутренним взором Вячеслава Ивановича.
Катя давно знала соседа Антона, еще в те времена, когда тот был женат на своей Розе, родившей ему двоих детей — дочь и сына. Красивая она была — жена Калужкина, а судьба словно по-своему распорядилась. Не стала вдаваться в подробности Катя, но Грязнов понял, что не было в семье Антона Сергеевича нормальных отношений. Родить-то Роза родила, но, пользуясь вечной занятостью мужа, стала погуливать налево. Однажды он поймал ее не на самой, правда, измене, но на полной готовности изменить ему, и поступил сугубо по-мужски: любовнику так начистил морду, что тот после неделю отлеживался, синяки замазывая, а женушку ударил один только раз, но его хватило, чтобы между супругами вспыхнула непреходящая ненависть. Роза перестала обращать внимание даже на детей, как позже выяснилось, ненужных ей. Дети росли с отцом, пока не случилась трагедия — и в один год. А Роза пошла работать в «маркет», и скоро прославилась своими гулянками среди посещавших магазин станичников. Калужкин замкнулся в себе, а жена его однажды заявила, что работа в местной торговле ее не устраивает и она поедет искать себе место в Замотаевке. Но там она, как говорится, замечена не была. И вскоре одна из бывших подруг Розы получила весточку, в которой беглянка сообщала, что поехала в тур по Европе, познакомившись аж в Москве с одним «приятным» иностранцем. Сообщила и пропала с концами. Кем был тот иностранец, никто не знал, но потом в разных газетах и по телевидению стали сообщать, что в России раскрыта целая сеть преступников, вербовавших девушек и женщин якобы для работы в заграничных ресторанах, в домах богатых людей, а на самом деле отправляемых в публичные дома Турции, Греции и других стран. Подобные сообщения, естественно, вызывали нездоровый интерес у станичников. А когда подруга Розы высказала предположение о том, что и симпатичная, разбитная Роза с ее авантюрным характером вполне могла попасться на удочку вербовщиков и сгинуть в чужих краях, в станице начали горячо обсуждать и этот, совершенно справедливый слух. Калужкин, и без того не проявлявший доброжелательности к соседям, вовсе замкнулся в себе, и каждое нарушение его «прав» принимал в штыки, обостряя накалявшуюся обстановку вокруг его имени. Вокруг имени человека, от которого жена предпочла сбежать в публичный дом, так ей осточертел муженек. Народ отворачивался от бедолаги.
Ознакомительная версия.
