как повода для гневной отповеди.
— А мне плевать на твою работу! Надоело! — пронзительно закричала она. — Мне обрыдло твоё бл*дство, твои вечные загулы! Убирайся отсюда! Куда хочешь! К своим бл*дям!
Не имевший сил оправдываться Маштаков на скорую руку сгоношил себе поесть из того, что нашёл на плите. Попутно отметил правильность формулы, выведенной знаменитым психотерапевтом Литваком, что скандал в семье — аналог секса. Сложив грязную посуду в мойку, покурил у открытой форточки. Мозг отключался, слипались веки. Вынув из шкафа подушку, Миха улёгся в зале на диване, натянул на голову плед. Татьяна тут же с кухонных хлопот переключилась на уборку, яростно загудела пылесосом «Буран». Маштаков молча переместился с постельными принадлежностями в кладовку (гордость хрущевской планировки), стащил там с полки матрас, расстелил его на полу, рухнул и вырубился.
Продрых он без малого двадцать часов. Очнувшись, последовательно, одно за другим восстановил в памяти события пятницы. Впервые после происшедшего его обуял страх. Покинуть убежище понудила лишь физиология.
Когда он, опухший, выполз из кладовки, Маришка округлила глаза:
— Папа, а от кого ты там сп”ятался? От цыганей?
Приведя себя в порядок и позавтракав, Миха отравился с младшей дочкой на улицу. В экипировку обоих вошли шерстяные носки и резиновые сапоги. Маштаков прихватил перочинный нож, пару ровных реек, моток медной проволоки и кусок полиэтиленовой пленки. Большая парусная регата по бассейну ручьев, изрезавших холмистый глинистый ландшафт микрорайона, продолжалась несколько часов. Вернулись промокшие. Разрумянившуюся Маришку переполняли эмоции. Миха улыбался, не чувствуя при этом дрожи в губах. Напряжение немного отпустило его.
За подходившую к концу рабочую неделю он так и не сподобился рассказать жене, что с ним стряслось в Соломинских Двориках. Сначала, дуясь, не говорил из принципа, когда отошёл — язык не повернулся, а после рассудил: «Зачем грузить человека своими проблемами, когда у неё своих — выше крыши, мне всё равно от исповеди легче не станет».
Выпить ему, разумеется, хотелось. И не символически, а до отруба. Но срабатывал непонятный механизм самосохранения. Впрочем, очков благопристойное поведение не прибавило, Татьяна не сняла бойкота. Более того, в среду она сделала программное заявление о намерении возобновить бракоразводную процедуру.
На носу маячило два свободных выходных, которые во избежание срыва надлежало наполнить неким позитивным содержанием. От дежурств Маштакова освободили до окончания служебной проверки. Вообще последние дни на работе с него чуть ли не пылинки сдували. Два раза Миха посетил кабинет психолога УВД, где послушно разгадывал замудреные тесты, от балды отвечал на вопросы личного и даже интимного характера. Результатом не поинтересовался, рассудив: «Сочтут необходимым — доведут».
У КПП Маштаков глянул на часы. Послеобеденная пятничная «учёба» в актовом зале была в самом разгаре. Оставалось надеяться, что плотность массовки достаточная, и его не хватились. Из-за некстати закрытых ворот пришлось терять минуту на преодоление вахты, оборудованной турникетом. Только Миха открыл дверь, от окошка к нему метнулась женщина в поношенном демисезоне и давно вышедшем из моды мохеровом берете.
— Николаич, я думала, ты не придё-ошь! — лицо у Валюхи было зарёванным, по брыластым щекам размазана тушь.
— Что стряслось?
— Николаич, Ви-итя по-омер! — женщина заблажила не хуже профессиональной плакальщицы. — Витенька-а-а мо-ой!
— Как?! Когда? — Маштаков изумился так неподдельно, словно Витёк владел тайной бессмертия.
— В Москве-е своей прокля-атой! — пронзительный голос Валентины достиг верхнего регистра.
На её рулады из скворечника вахты выглянул молоденький угреватый милиционер.
— Это со мной, — оперативник под локоть протащил женщину через скрипучую вертушку.
Двор пустовал, только перед гаражом кучковались водители. Обретя точку опоры, Валюха повисла на Маштакове, который в прямом смысле волок её на буксире.
— Э-э, подруга, так не годится! — перед ступенями крыльца Миха встряхнул страдалицу. — Перебирай конечностями, я — не вьючный мул.
В фойе на стене напротив дежурной части висела большая фотография в траурной рамке. Со снимка в фас смотрело широкое лицо славянского типа с крупными крестьянскими чертами. Надпись, исполненная плакатным пером на прикрепленном ниже ватмане оповещала, что старший инспектор ДПС лейтенант милиции Бурлаков И. В. героически погиб на боевом посту при задержании особо опасных преступников. На полу под фото был рассыпан ворох гвоздик, частью уже подзавявших.
Управляя неуклюжими маневрами Валюхи, Маштаков сумел вписаться в поворот, обогнув декоративную решётку.
«Могла бы здесь и моя фотка красоваться, а все бы мимо шныряли по своим делам. Каждому своя рубаха ближе. Кому интересно — кто такой этот Бурлаков И. В.? Есть у него жена, дети? Кто кормить их будет? Написано — “героически”! А вот интересно — кто-то верит в это “героически”? Был живой Бурлаков И. В. — все как один думали: “у-у-у, мордоворот, гаишник, кроила, взяточник”, а теперь, будьте любезны — “на боевом посту”. Параша какая-то!» — в голове толкался неподвластный логике винегрет из ошмётков мыслей.
До третьего этажа путь предстоял неблизкий. На финише Миха выдохся, хотел даже посадить тётку на пол, сил не оставалось её тягать.
В кабинете он опустил груз на стул. Не раздеваясь, плеснул в кружку из чайника. Валюха выхлебала воду истово, со всхлипами. Опер скинул куртку, кепку, по стенке протиснулся за свое рабочее место. Пока усаживался, хмуря брови, прочёл жирный заголовок передовицы свежего номера «Уездного обозрения», аккуратно разложенного на столе. «ЧЕРНАЯ ПЯТНИЦА НА ТРАССЕ МОСКВА-УФА».
«Балбес Андрейка прогнуться решил», — Маштаков свернул газету и зашвырнул её в тумбочку.
Он специально утром не купил «Обозрение». Знал, что распишут щелкопёры под дуб и под ясень.
— Ну, рассказывай. — Миха выложил пачку «Балканской звезды». — Только без воплей. Если хочешь — кури.
Валентина приняла сигарету, заплямкала губами, тычась кончиком сигареты в зыбкий огонёк зажигалки, протянутой оперативником.
То, что Витёк в середине февраля укатил в столицу, Маштаков знал. После того как ему удалось замять историю с двухкамерным холодильником Indesit, который Сидельников пытался взять в кредит по чужому паспорту, агент самыми страшными словами поклялся впредь не чудить. Добросовестно отработал по камере киллера Красавина, вытянул из него кой-какие нюансы, материально не осязаемые, но колоритные. Из тех, что вселяют в следователей и сыщиков внутреннее убеждение в правильности принимаемых ими решений. По цветной информации Сидельникова следственный отдел возбудил многоэпизодное дело по мошенникам Сабонису и Гоге из Острога. Словом, старался Витёк за всю мазуту.
Но оставался московский косяк. Покушение на грабёж норковой шапки на мини-рынке у метро «Измайловский парк». Гемор сам собою не рассасывался, свояку Волохе по почте пришло уже три повестки, одна другой страшнее. «Будете подвергнуты принудительному приводу! Мера пресечения будет изменена на арест!» — стращали приписки от руки. Последняя цидулка с какого-то перепугу имела судейские атрибуты —
