Ознакомительная версия.
– Редкая фамилия – Шиллер. Это что, родственник того самого композитора?
– Вы сказали, Антон, композитора? Вообще-то Шиллер – великий немецкий поэт.
– Ох! Простите дурака.
– Ничего-ничего, каждый может оговориться… Вообще-то даже хорошо, что вы напомнили мне о композиторе. Если тут есть какая-то связь… Незадолго до… словом, до несчастного случая Кирилл в разговоре со мной упоминал Шиллера. Мы с ним редко обсуждали личности других рекламщиков, но тут он почему-то разозлился на Шиллера и много чего о нем наговорил. Я, если начистоту, половины не понял. Общий смысл был такой, что Шиллер ведет двойную игру, перед разными людьми предстает в разных обличьях. И еще что у него есть наготове запасное имя – Шуберт. Шуберт – ведь это как раз композитор.
– А при чем здесь композитор?
– Речь о том, что Шиллер в определенных ситуациях называет себя Шубертом. Вроде бы он в Интернете под этим именем публикуется. Ну да, в общем, примерно так… Я не запоминал; если бы знать, что вскоре случится то, что случилось, я бы, наверное, был повнимательнее. Кроме того, Кирилл говорил сбивчиво. Как будто его кто-то разозлил…
Леонид уставился в стену напротив, украшенную его дипломами и сертификатами, словно на телеэкран. Казалось, на этой стене представала перед ним эта недавняя сцена.
– На агентство «Гаррисон Райт» посыпались несчастья, – сообщил он, будто ни к кому не обращаясь, будто забыл, что в кабинете кроме него присутствует еще и сотрудник «Глории». – Погиб Кирилл, избили актрису, которая должна была сниматься в нашем ролике…
– Актрису, говорите?
– Да, такая красивая девушка, Жанна. Очень жаль. Если хотите побеседовать, спросите у арт-директора ее координаты. Я уже сказал, что не занимаюсь творческой частью, мое дело – финансы. Но если так пойдет дальше, это отразится и на моей области…
– Спасибо за ценную информацию. – Антон встал со стула, который прощально вертанулся под ним.
– Я вам помог?
– Посмотрим. Надеюсь, что да.
– Ну, Саша, как подвигается дело Легейдо?
Вот ведь парадокс! Турецкий уже не являлся подчиненным Константина Дмитриевича Меркулова, но продолжал видеть в нем начальника. В одних ситуациях они друзья, но в других – начальник и подчиненный, и с этим ничего не поделаешь. Эта потребность была воспитана в Саше годами, проведенными под меркуловским руководством. Иначе что бы еще сподвигло его с такой готовностью, едва не вытягиваясь в струнку, доложить:
– Дело продвигается, Костя.
– Медленно что-то продвигается, друг ты мой ситцевый.
Ну точно! Несмотря на дружеское обращение, тон Меркулова неоспоримо свидетельствовал о том, что Константин Дмитриевич тоже продолжает рассматривать их взаимоотношения в рамках схемы «начальник – подчиненный». Привычка, ничего не попишешь!
– Как же «медленно», Костя, – так же привычно принялся оправдываться Турецкий, – когда мы только начали? Совсем мало времени прошло, сам понимаешь, мы же не супермены…
– Неужели? А вот я рассчитывал на то, что в агентстве «Глория» работают именно супермены, которые раскрывают все дела в рекордный срок. У «Глории» достаточно опыта. А уж если к испытанным глориевцам примкнул знаменитый Турецкий, у которого, насколько мне известно, за все годы работы в прокуратуре не было ни одного нераскрытого дела, преступника можно было найти за считаные часы. И мне странно, почему этого не произошло.
– Но, Костя…
– Что «Костя»? Я верю в агентство «Глория». Именно поэтому я и привлек вас к работе. А вы меня разочаровываете: темните, копаетесь…
– Нам пока не хватает данных!
– Данных у вас выше потолка. На аэродроме были? Были. С рекламщиками говорили? Говорили. У вас уже должна железно быть пара-тройка полноценных версий. Могли бы уже преступника взять с пылу с жару. А у вас что? Пусто.
Турецкий понурился.
– Пойми, Саша, – смягчился Костя, – на аэродроме работает человек, который в прошлом пострадал от соприкосновения с нашим правосудием.
Я, можно считать, перед ним в долгу… А что касается дела… – перешел он к конкретике, чтобы сгладить тяжелое впечатление. – Как по-твоему, приложили к нему лапу недобросовестные работники экологической милиции?
– Могли, – признал Турецкий, поставив себе на повестку дня побывать в экологической милиции. – Ничего, я их за жабры возьму!
– А что с Ворониным?
– Глухо, как в танке. Супружница у него такая усталая, знаешь ли, баба, злая на весь свет. Не захотела со мной разговаривать. Не исключено, что она знает, куда девался муженек, но скрывает. Но также, Костя, совсем не исключено, что он от нее попросту сбежал. И было от кого! Если она на меня, постороннего человека, который ей слова худого не сказал, вот так за здорово живешь начала кричать, как же она с мужем обращается? И, наверное, считает, что криком, слезами и истериками можно удержать мужчину… Эх, бабы, бабы, эмансипированные вы наши бабы, как же трудно с вами! Вроде все вам дано, и культура, и образование, и профессиональные возможности, только почему-то вы от этого умней не становитесь и едите поедом своих мужиков…
Костя проницательно сощурил водянистые, поблекшие от возраста, но не потерявшие выразительности глаза:
– Чувствую, Саша, что твой монолог вызван не только и не столько мимолетным общением с женой Воронина… Что, опять с Ириной нелады?
Общение по схеме «начальник – подчиненный» незаметно перетекло в дружеское общение, стоило разговору съехать с деловых материй на личные.
– А когда у нас с Ириной были полные лады? – покривил душой Александр Борисович. – Сколько лет мы с ней живем, столько лет она изводит меня своей ревностью. Может, для другого это было бы доказательством ее крепкой любви, но лично я не понимаю народной мудрости: «Ревнует – значит, любит». Любовь – это доверие, а какое может быть доверие, если жена закатывает скандал, стоит мужу оглянуться на чью-то стройную фигуру и привлекательную мордашку? Может, мне глаза себе выколоть? Очки черной краской замазать? В конце концов, я мужчина и мне нравятся женщины, это естественно. Если мне перестанут нравиться женщины вообще, следовательно, перестанет нравиться и Ирина, и я больше не смогу ее удовлетворять, а из-за этого она полностью с ума сойдет…
– Извини, Саша, я, конечно, не лезу в твою семейную жизнь, но признайся честно: разве для Ирининой ревности на протяжении всех этих долгих супружеских лет не было никаких оснований?
– Были, – заявил Турецкий. – И не раз. Мы с Ириной это все обсудили, как разумные люди. Мне, по крайней мере, казалось, что мы оба постараемся держаться в рамках разума. Я сказал: что было, то прошло. Годы наши, видишь ли, уже немолодые, самое время остепениться, зажить полноценной семейной жизнью. Я сам этого захотел. Я честно постарался исправиться. Но теперь выясняется, что Ирину я, такой исправленный, не устраиваю. Она мне не верит. Она постоянно выискивает поводы для ревности, я тебя уверяю, Костя, выискивает на пустом месте! Такое впечатление, что ей уже неинтересно жить, если я ее не обманываю, а она меня не ревнует. И, главное, никаких разумных оснований для ее инсинуаций нет, так, одни эмоции…
– Эмоции – это очень важно, – не согласился Костя. – Особенно для женщин. Женщины со своей чувствительностью, со своей эмоциональной тонкостью улавливают то, что нам, закостенелым крепким мужикам, никогда не понять. Это как накануне землетрясения, когда люди ничего не чувствуют, а животные ощущают первые подземные толчки и убегают из опасного места… Может, Саша, я лезу не в свое дело, но, коль скоро мы уж об этом завели разговор, по-моему, ваш с Ириной брак всегда был сейсмически неблагополучной зоной. Живете как на вулкане, вечно вас трясет. И хотя тебе, должно быть, кажется, что кипящую лаву все время извергает Ира, но подвижки земной коры – это дело исключительно твоих рук. И не спорь! Твои измены, да еще и работа наша собачья, когда не остается времени для самых близких людей… По-моему, если жена ревнует, муж должен уделять ей больше внимания. Тем более она пережила настоящую катастрофу, я имею в виду потерю ребенка…
– Мы пережили, – хмуро уточнил Турецкий.
– Я понимаю. Прости. И все-таки на женщинах такие вещи сказываются сильнее. Будь с ней поласковей, и все наладится.
Турецкий кивком поблагодарил за совет, хотя в душе не ощущал благодарности. Все-таки они с Костей – очень разные люди, и опыт у них различный. Меркулов через всю жизнь пронес всосанное с молоком матери рыцарственное отношение к женщине как к существу слабому, изящному, отличному от мужчины, исполненному красоты – и хотя бы поэтому достойному поклонения или, по крайней мере, снисходительности. А Саша Турецкий – дитя равноправия. Он постоянно наблюдал, что мужчины и женщины хоть и отличаются по очень многим параметрам, но в современной жизни общаются, конфликтуют, конкурируют на равных. Его брак с Ириной также всегда был и оставался союзом равных. Ни один не считал другого слабее себя, ни один не желал уступать другому. Вследствие этого супруги частенько играли в перетягивание каната, стараясь решить вопрос, кто в доме главный… Очень может быть, Турецкий подсознательно считал, что такие властно-силовые упражнения способствуют укреплению их союза. Возможно ли, чтобы он ошибался?
Ознакомительная версия.
