Ознакомительная версия.
— Погоняло твое так и будет: Бухгалтер, — перебил Мустанг. — Считай, что сдал Марику трудовую книжку.
Бухгалтер, теперь уже с большой буквы, опять потупился.
— Ну, а по понятиям, получится?
— Не понял?! — Мустанг буквально опешил, — Растолкуй!
— Ну, вы, как бы, вор…
— И тебе, типа, не удобно, что сбиваешь меня с пути истинного на фраерский?! Ну, ты даешь! Первый раз такого комика вижу.
Роман развивался стремительно и бурно. Они решили пожениться, как только его окончат. Но радужным планам не суждено было осуществиться. Родиона посадили.
Событие это, свалившееся на Тамару, как снег на голову, выбило ее из духовного и физического равновесия. Неимоверных сил стоило взять себя в руки. Выходило, что ни она, да и никто из друзей и близких не знал о его второй жизни (а если и знал, то помалкивал). Родиона привлекли за фарцовку и валютные операции. Срок ему по тем временам светил приличный. И только хорошая характеристика с места учебы, отсутствие судимости и приводов в милицию смягчили приговор. Сыграла свою роль и репутация родителей. Родиона осудили на три с половиной года лишения свободы в колонии общего режима.
Тамара несколько раз ездила его навещать в Коми АССР. И всякий раз, возвращаясь, задавал себе один и тот же вопрос: как она могла просмотреть, не догадаться, что у любимого ею человека существует вторая, скрытая от посторонних глаз, натура, так сказать, вторая сторона медали? Теперь стало понятно, откуда у Родиона постоянно были деньги. Да и любил ли он ее? Говорил, что любил и сейчас любит. А как на самом деле? Все это угнетало и никак не выходило из головы.
В одно из посещений коренастый с квадратной головой прапорщик сообщил ей, что за день до ее приезда произошел несчастный случай, который и несчастным-то назвать нельзя. Родион повесился.
Тамару приковало к месту, превратив в белую, как мел, мумию. Такого просто не могло быть! Родион, всегда жизнерадостный, энергичный. И вдруг… нет. Она отказывалась в это поверить.
Но ее привели в серую камеру-холодильник, показали тело. Закрыв лицо руками, она зарыдала…
Она вспомнила, как во время прошлого свидания Родион обмолвился, что если с ним что-нибудь случится, ей следует встретиться с Грифом, и назвал фамилию. Тогда Тамара не придала этим словам значения, приняла за очередной розыгрыш, как ей казалось, и здесь не унывающего жениха. Теперь же они всплыли в памяти с пугающей реальностью происшедшего.
Эдуард Васильевич Зарецкий, более знакомый в своих кругах под кличкой Гриф, и впрямь походил на эту экзотическую американскую птицу: тонкий с горбинкой нос, длинная худая шея, как, впрочем и вся фигура, седые волосы редким пушком, от виска до виска, охватывают затылок, оставляя совершенно голый череп, и глаза — холодные, немигающие, бесцветные. Все тот же квадратный прапорщик, который встречал Тамару, оставил их наедине в тесной сырой комнате с двумя стульями и расшатанным столом.
— Пятнадцать минут, — бросил он и с лязгом захлопнул дверь.
Гриф молчал, явно не собираясь начинать разговор первым. От его безразлично-спокойного и в то же время, словно рентгеновского, взгляда Тамаре сделалось нехорошо. Он, казалось, просвечивал ее насквозь, влезал в мог и читал мысли. Она сделала над собой усилие, собралась.
— Эдуард Васильевич, — начала Тамара и удивилась своему голосу, — я невеста Родиона, он мне говорил, что можно с вами поговорить… — Она замолчала.
— Догадался, дамочка, догадался, — у Грифа двигались только губы, ни один мускул не дрогнул на застывшем лице. — Он мне про вас рассказывал. А я, старик, пригрел его; молодой, симпатичный, артист, опять же. Поддержку дал.
— Почему? — механически удивилась Тамара.
— Понравился.
— Ну так что же произошло?!
Глаза собеседника сверкнули недобрым огнем, но только на миг.
— Плохим он оказался человеком, твой Родя. Мягко говоря. Настоящим дерьмом.
— Зачем вы так? — Тамара опять едва не разрыдалась.
Но Эдуард Васильевич, видимо, не собирался ее жалеть. Он продолжил:
— Уважаемых, хороших людей подвел. Другими словами, сдал органам, спасая свою шкуру. Вот и скостили срок. А ты думала характеристики повлияли? Ха. Не бывает так. А нам оттуда, — Он поднял указательный палец, — малявку, то есть, письмецо прислали. Тут я ничего сделать не мог. Закон есть закон. А кто не уважает, долго не проживет. Вот теперь и думай, дорогая, что и как.
У Тамары в голове был полный ералаш, а Эдуард Васильевич продолжал как ни в чем не бывало травить баланду. Видно, здорово соскучился по цивильному собеседнику.
— Некоторым не везет, что поделаешь. Была тут недавно история. Один наш зэк, назовем его Васей, решил «сделать ноги». Решил-то решил, но дело больно непростое. Целый месяц вырабатывал план, как залезть в мешок с грязным бельем и выехать из зоны. Пока он собирался, у нас свою прачечную построили. Но Вася не успокоился. Решил уйти через канализацию. Просочиться, значит. У нас тут речушка в нескольких километрах протекает, может, видела. Вот он предполагал в нее и выплыть. И надо ж такому случиться, что когда он… нет, не буду рассказывать эти ароматные тонкости, но в общем, лавиной дерьма вынесло его прямо в выгребную яму. Тут же у нас. На зоне. Но наконец, Васе повезло. Сжалился бог над человеком. Ну в самом деле, бьется, бьется, надо ж как-то помочь, верно? И во время перерыва Вася воспользовался моментом, когда на противоположном конце двора между другими зэками возникла драка, и буквально перелетел через стену. Охранник успел лишь пальнуть в воздух, да что толку. Казалось бы все, свобода! Но тут началось снова… Чтобы добраться до города, надо было миновать лес, километров сорок, не меньше. В лесу Вася умудрился заблудиться. По слухам там на него даже кто-то напал. Не то волки, не то леший. Когда сутки спустя Вася вышел из лесу, ободранный и изможденный, тропинка привела его к уютному дачному домику. И дверь Васе открыл, кто бы ты думала? Тот самый охранник, что прошляпил его в зоне. Можешь себе представить, как оба были рады такой встрече…
А она моргала пушистыми ресницами и чувствовала себя беспомощным котенком, которого собираются топить в реке, если не сказать больше — уже бросили в ледяную воду.
Словно угадывая ее состояние, Гриф почти ласково произнес:
— Совет тебе мой, дамочка. Забудь его, вычеркни из памяти. Не стоил того.
От несправедливой обиды у нее снова задрожал голос:
— Вам легко говорить… — Она поднялась.
— Постой, — уже у двери окликнул ее опять спокойный, ровный, чуть хрипловатый голос. — Твоя фамилия, кажется, Меньшова?
— Да? — уже в который раз удивилась Тамара. — А как вы… — и замолчала, понимая нелепость своего вопроса.
— Ты сама-то откуда родом?
— С Урала. Из Белореченска.
— Федор Терентьевич не твой отец будет?
Тамара только рот открыла.
— Надо же, никогда б не подумал, чтобы вот так. — Губы Грифа первый раз тронула едва заметная улыбка, а в глазах проскочила и задержалась на какой-то миг глубокая, давняя печаль.
— Вы знакомы с ним?! — Это был даже не вопрос, а очередной всплеск недоумения.
— И довольно-таки хорошо. Давно только, кажется, в другой жизни.
— ???
— Если он тебе ничего не рассказывал, значит, так надо было. Это, может, я чего лишнего сболтнул. — Он как-то уже совсем по-другому посмотрел на нее. — Хороший у тебя мужик отец. Увидишь, передай от Грифа поклон. Он поймет… А этого своего забудь. Глазюки-то у тебя отцовские.
Тамара, стараясь не лязгнуть, прикрыла за собой дверь.
Высокая, сухая фигура на стуле не шелохнулась. Только подняла и опустила плечи, как от глубокого вздоха. А возможно, это ей показалось.
Когда на летних каникулах Тамара привезла отцу привет от Грифа, Федору Терентьевичу ничего не оставалось, как все рассказать дочери. Она уже достаточно взрослая и должна понять, если и было что-то в его жизни не так. Весь вечер и добрую половину ночи они просидели на кухне, то и дело наполняя чашки крепким кофе.
Уйдя на фронт в 42-м молоденьким, окончившим военное училище лейтенантом, Федор Терентьевич Меньшов вернулся в 45-м матерым, повидавшим смерть и все ужасы войны капитаном. Вернулся в родной Белореченск (без Урала, с его неповторимой, западающей в душу природой, он просто не представлял себя) и активно включился в бурно налаживающуюся жизнь.
На текстильной фабрике, где до войны он работал учеником, а затем помощником наладчика станков, его приняли с распростертыми объятьями, предложили возглавить фабричный профсоюз. Меньшов отказался и попросился в производство. Под его начало отдали ремонтный цех.
Постепенно налаживался быт. Вместо гимнастерок и шинелей Белореченск теперь давал стране сугубо гражданскую одежду. Меньшов весь ушел в работу. Оставшаяся одна после гибели на фронте мужа мать редко видела и сына. Он сутками пропадал на фабрике. Так продолжалось до 48-го года.
Ознакомительная версия.
