Он секунду поколебался.
– Да. Мы поссорились.
Беата вздохнула:
– Так я и думала. Я спросила потому, что хотела знать, можно ли одновременно быть полицейским и иметь семью.
– Это вечный вопрос, – в свою очередь вздохнул Мюнстер.
– Знаю, – проговорила Беата Мёрк. – А ты можешь дать мне хороший ответ – все-таки уже не первый год во всем этом варишься?
Мюнстер задумался.
– Да, – ответил он. – Можно.
– Так просто?
– Так просто.
– Отлично. Ты снял камень с моей души.
Мюнстер откашлялся, но так и не придумал, что бы еще сказать. Беата Мёрк задумчиво смотрела на него.
– Может быть, сменим тему? – спросила она через некоторое время.
– Пожалуй, это будет лучше всего.
– Давай обсудим мои личные размышления? В смысле, по поводу Палача.
– Почему бы и нет?
– Ну, если ты не считаешь, что уже поздно.
– Поздно? – удивился Мюнстер.
«Единственное, что мешает ей соблазнить меня, – это она сама, – подумал Мюнстер. – Надеюсь, она достаточно тверда. Иначе мне трудно будет смотреть самому себе в глаза завтра утром».
– Хочешь еще вина?
– Нет, черт побери! – воскликнул Мюнстер. – Только черного кофе.
27– У Мельника желчнокаменная болезнь, – сообщил Кропке.
– Какого черта! – воскликнул Ван Вейтерен. – Впрочем, чему удивляться…
– Поэтому рапорт задерживается, – пояснил Баусен. – Он звонил из больницы.
– Сам звонил? – переспросил Ван Вейтерен. – Неплохо. Ну что, чем займемся сегодня?
Полицмейстер вздохнул.
– А ваши предложения? – невесело проговорил он. – Видимо, будем продолжать сбор сведений. Скоро каждый житель Кальбрингена даст показания… Впечатляющая документация. Можно попробовать продать материалы в Архив народной памяти, когда закончим…
– Если мы когда-нибудь закончим, – вставил Кропке. – Так как идут дела с топором?
Ван Вейтерен выложил на стол сигарету и зубочистку:
– Ничего особенного. Хотя, мне кажется, это не имеет особого значения. Не думаю, что нам это что-то даст – даже если удастся разыскать магазин, в котором он куплен…. если такие штуки вообще продаются в магазинах. Требовать от продавца, чтобы он вспомнил, кто купил топорик лет двенадцать – пятнадцать назад, если даже предположить, что преступник сам его покупал… Нет, я считаю, что эту улику пока придется отложить.
– А дети Симмеля? – спросила инспектор Мёрк, оторвавшись от своих бумаг.
– От них толку мало, – сказал Баусен. – В последние десять лет ни он, ни она особых отношений с родителями не поддерживали. Встречались на Рождество и на юбилеи. Это скорее характеризует их с положительной стороны. В Испании навещали родителей один-единственный раз.
Ван Вейтерен кивнул и убрал зубочистку.
Кропке поднялся.
– Ну ладно, – сказал он. – Пойду к себе в кабинет, сделаю сводку. Или у начальства есть для меня другие задания?
Баусен пожал плечами.
– Будем работать дальше, – произнес он, бросив взгляд на Ван Вейтерена.
– Да, – решительно кивнул Ван Вейтерен и закурил. – Только не думайте, что тут есть что-то необычное. Дело идет туго, у нас нет никаких вразумительных зацепок, никаких подозрений, только масса бессвязных сведений… но рано или поздно все сдвинется с мертвой точки. Все пойдет, надо только набраться терпения.
«Или же так и не пойдет», – подумал он про себя.
– Мельник сказал, когда будет готов рапорт? – спросила Мёрк.
– Точно не сказал, – ответил Кропке. – Скорее всего, ему понадобится еще несколько дней. Похоже, он очень педантичный…
– Да уж, он такой, – сказал Ван Вейтерен.
– Хорошо, – сказал Баусен. – Тогда мы продолжаем… продолжаем заниматься тем, чем занимались.
«А чем мы, собственно, занимаемся?» – подумал Мюнстер.
Поселок Киркенау был невелик. Железнодорожная станция и несколько домов в долине реки Гэссе, которая в этой низменной плодородной местности разливалась в целое озеро. Ван Вейтерен не увидел ни магазинов, ни почты, ни школы, а унылая каменная церковь у дороги казалась такой же забытой богом, как и весь поселок.
Дорога в институт Селдона уходила в другую сторону, вверх по склону через полосу хвойного леса – примерно десять минут езды на машине. Припарковавшись возле каменной стены, он задался вопросом, не располагается ли здесь поблизости какой-нибудь туберкулезный санаторий. Воздух был чистый и насыщенный кислородом, и ему не составило труда подавить в себе желание выкурить сигаретку, прежде чем войти в ворота.
Эрих Мейесе оказался человеком высоким и стройным, с ранней лысиной, из-за которой довольно сложно было определить его возраст. «Все же не больше тридцати пяти», – подумал Ван Вейтерен, у которого где-то были записаны точные данные – на случай, если они вдруг пригодятся.
Мейесе пожал ему руку, широко улыбнулся и предложил присесть в одно из больших роскошных кресел, стоявших у высокой сводчатой двери балкона.
– Чай или кофе? – спросил он.
– Кофе, – ответил Ван Вейтерен.
Доктор на мгновение исчез за дверью. Комиссар сел в кресло и стал смотреть на парк. Большой, ухоженный, тщательно подстриженный газон, украшенный кое-где старыми узловатыми фруктовыми деревьями. Подметенные дорожки, мощные белые деревянные скамейки. Несколько теплиц возле каменной стены. Откуда-то появился садовник или кто-то в этом духе, прошел, волоча за собой тележку с компостом, а слева, чуть вдалеке от низенького желтого деревянного павильона, к дому приближались две медсестры в черном, везущие… что-то типа повозки.
Ван Вейтерен сглотнул.
В повозке сидели два существа, и только через несколько секунд он осознал, что это люди.
– Сюда к нам не попадают все подряд, – пояснил Мейесе. – Мы принимаем только в самых тяжелых случаях. Мы не претендуем на то, что сможем их вылечить, просто стараемся обеспечить им достойное существование. Разумеется, насколько это возможно.
– Понимаю, – кивнул Ван Вейтерен. – Сколько у вас пациентов?
– По-разному, – ответил Мейесе. – Обычно человек двадцать пять – тридцать. Большинство из них остаются здесь на всю жизнь – для этого мы и существуем.
– Вы – последняя остановка?
– Да, можно и так выразиться. У нас есть своя философия… не знаю, знакомы ли вы с идеями профессора Селдона, господин комиссар?
Ван Вейтерен покачал головой.
– Ну ладно, – улыбнулся Мейесе. – Обсудим это в другой раз. Предполагаю, что вы приехали к нам не для того, чтобы обсуждать методы лечения тяжелых психиатрических расстройств.
– Нет. – Комиссар откашлялся и достал из портфеля блокнот. – Вы дружили с Морисом Рюме… еще в Арлахе, если я правильно понял?
Мейесе кивнул:
– Да, я познакомился с ним лет пять назад, через жену. Она и Беатрис – Беатрис Линке – подруги детства, учились в одной школе.
– Когда вы впервые встретились с Морисом Рюме?
Доктор Мейесе задумался.
– Точно не могу сказать, когда нас представили друг другу, но зимой восемьдесят восьмого или восемьдесят девятого мы начали общаться… во всяком случае, время от времени.
– Фрёкен Линке тоже работает здесь, не так ли?
– Да, в последние полгода…
Комиссар сделал небольшую паузу.
– Это вы устроили для нее это место?
– Вовсе нет, – рассмеялся доктор Мейесе. – Таким весом я, к сожалению, не обладаю. Естественно, добавил от себя доброе словечко, и все… а почему вы об этом спрашиваете?
Ван Вейтерен пожал плечами, но не ответил.
– Что вам известно по поводу того, что в Арлахе Рюме злоупотреблял кокаином?
Мейесе снова посерьезнел и провел рукой по своей лысой голове:
– Мне мало что известно. Никаких подробностей – Морис не хотел говорить об этом. Однажды он доверился мне и рассказал кое-что, когда мы с ним немного перебрали… кажется, это был единственный случай, когда мы говорили на эту тему. Ему ведь удалось с этим завязать, так или иначе… так что он имел полное право перевернуть эту страницу.
– Вы знакомы с Эрнстом Симмелем и Хайнцем Эггерсом?
Доктор вздрогнул:
– С кем? С двумя другими? Нет, разумеется, не знаком. Не понимаю, почему…
– В том, что касается самого Рюме, – прервал его комиссар. – Вы видите какую-нибудь связь между ним и двумя другими?
Доктор Мейесе достал из кармана платок и вытер лоб.
– Нет, – произнес он наконец. – Само собой, я думал об этом, но не нашел ни малейшей связи.
Ван Вейтерен вздохнул и снова посмотрел в окно. Размышляя, есть ли у него еще вопросы к этому молодому доктору, он начал рассеянно следить глазами за тремя фигурами, которые медленно приближались к дому от теплиц… мужчина и женщина, идущие с двух сторон от сгорбленной фигуры, поддерживая ее, – видно было, что это особа женского пола. Она волочила ноги по дорожке, и иногда казалось, что сопровождающие приподнимают ее над землей и несут вперед. Внезапно Ван Вейтерен осознал, что мужчина ему знаком. Высокая сухощавая фигура, пышные темные волосы… без сомнения, доктор Мандрейн. Еще некоторое время он разглядывал это трио, потом обернулся к доктору Мейесе:
