Три года назад Гуров воевал в этом городишке с местной мафией. Начиналось все с цирка, где сыщик познакомился с замечательными людьми, среди которых ему стали особенно близки трое.
Директор Алексей Иванович Колесников, крепкий, властный мужик, любитель хорошего чая и подлинный художник в изготовлении тортов, пользовавшихся огромным успехом не только в городе, но и за его пределами.
Заместитель директора по хозяйственной части, в прошлом акробат под куполом, в молодости сломавший ногу и оставшийся хромым на всю жизнь, хитрющий и безгранично обаятельный Александр Аверкин, за свою хромоту прозванный Сильвером. Кто помнит — в честь знаменитого пирата из книжки “Остров сокровищ”.
И, наконец, коверный, непревзойденный артист Николай, фамилию которому заменило прозвище Классик, любимец всего города, горький пьяница, ежедневно выходивший на манеж и творивший чудеса.
Во время боев, какие вел в городе Гуров, все трое оказали ему огромную помощь, практически спасли жизнь. А сыщик Гуров никогда ни у кого в должниках не оставался. И сегодня, когда сыщик находился в сложнейшей ситуации, бог, видимо, вспомнил грешника и подбросил ему одного совсем больного, двух беспомощных и нищих друзей-кредиторов.
Он понимал, что так думать нельзя, но человеку не дано управлять своими мыслями. А Гуров был только человек, и, готовясь принимать городского авторитета, он не мог отделаться от мысли, что Акула стрелял по голодной очереди и убил жену и дочь Капитана, пусть не сам стрелял — стреляли его люди, возможно, стреляли и враги, но причастность Николая Тишина к убийству семьи Колесникова и в результате к уничтожению прекрасного человека не вызывала сомнений.
Голова у сыщика была лишь одна, рук, как и положено, только две. А он не мог даже сосредоточиться на предстоящем разговоре. Стас и местный майор, конечно, не сомневались, что у старшего все продумано и выверено, и необходимые улики — вот они, только протяни руку.
* * *
Серебристый “Мерседес” вкатил во двор бесшумно. Сторож пробежал от своей избушки, отворил дверцы. Николай легко вышел, подал руку Насте. Девица, зардевшись, ступила точеными ножками в туфлях на тонких каблуках и высоко подняла голову.
— Здравствуйте, здравствуйте! — Стоя на крыльце, Гуров распахнул дверь, посмотрел на счастливое девичье лицо и подумал: наверняка туфли на каблуках надела впервые, смотрит с гордостью, влюблена и счастлива, а я, сукин сын, все человеческое счастье поломаю, останутся лишь руины. И так сыщику стало тоскливо, что он чуть не застонал.
Николай оказался прозорлив и, пожимая хозяину руку, участливо спросил:
— Никак зуб проснулся, господин полковник?
— Хуже, — односложно ответил Гуров, помогая Насте снять невесомую шубку.
— Хорош дом у Бунича, зависть берет. — Николай отер с ботинок грязь, прошел в комнату, кинул взгляд на стол, усмехнулся: — А угощает магнат не шибко.
— Холодильник ломится, — ответил Гуров. — А на столе то немногое, что позволяет офицерское жалованье.
— Гордыня заела? — Николай подмигнул.
— Просто не люблю одалживаться, — пояснил Гуров. — Мы же с Буничем не друзья. Столкнулись раз, и только. Да, Николай Николаевич, а три года назад вас в городе вроде не было.
— Я тогда из иных мест возвращался и до Котуни еще не добрался. В те места обратно не собираюсь. — Николай взглянул многозначительно.
— В народе говорят, от сумы да от тюрьмы не зарекайся.
Гость не ответил, но глянул сердито.
— Что же вы Варвару Никитичну не пригласили? — вмешался в разговор Стас. — Знатная женщина, душевная.
— Это когда ухвата у нее под рукой нет, — неожиданно сказала Настя, опускаясь на подставленный Стасом стул.
— Самое страшное в выпивке — это перерывы. — Стас взял бутылку токая, поклонился Насте: — Разрешите поухаживать?
Девушка взглянула на Николая беспомощно, он хохотнул:
— Мы люди простые, к водке привыкшие.
— Как прикажете. — Стас ловко наполнил рюмки водкой.
Николай поднял свою рюмку, хотел сказать, но Гуров его опередил:
— За прекрасную даму, которая почтила нас своим присутствием за этим столом. Мужчины пьют стоя. — Он по-гусарски отставил локоть, поклонился Насте и выпил. — Счастья вам, голубушка, если оно еще существует в этой стране.
— Силу надо иметь, господин полковник. Все остальное приложится, — изрек Тишин.
— Вы не первый это сказали, — заметил Гуров. — У вас были широко известные предшественники — Гитлер, Сталин. И сегодня в нашей Думе можно найти, приятные люди.
— Я не политик, господин полковник. — Николай немного смутился. — Вы, кажется, мент? Вы людей уговариваете, воспитываете?
— Воспитанием должны заниматься мама с папой. Я знаю, ваша жизнь не сложилась, так вы не одиноки, только не каждый человек с трудной судьбой хватается за пистолет, — ответил Гуров и сменил тему разговора. — Мы чертовски трудно живем, но, надо признать, возможности выбора безграничны. Возьмем вас, имеете лесопилку, светлую голову, организаторские способности. Я не говорю о высоких материях, но вы можете зарабатывать большие деньги, ездить по многим странам, возить жену. — Он повернулся к Насте. — Вы хотите побывать в Италии, Париже?..
Настя покраснела:
— Там надо мной будут смеяться.
Стас действительно рассмеялся и сказал Николаю:
— Не смотри на меня зверем. Ты имеешь бриллиант и, вместо того чтобы выставить напоказ, на зависть мужикам, прячешь в кармане штанов. Живешь в такой грязной дыре, играешь мускулами. Смешно. Эй, мне бы твои возможности!
— Хватит, надоело. Вы лучше, господа хорошие, скажите, зачем вы в нашу дыру приехали? — спросил Николай.
— Сами знаете. Авторитета Андрея Тарасова убили из автомата “агран-2000”, и депутата Галину Старову расстреляли из того же американского автомата, — ответил Гуров.
— Автомат дерьмо, я стрелял. Да из него сегодня по всей России палят, — с вызовом бросил Николай. — Так вы считаете, что такую никчемную железку повезли аж из Котуни в Москву?
— Мы люди служивые, нам рассуждать не положено, мы приказы выполняем. — Гуров вновь наполнил рюмки. — Меня вызвали на ковер, говорят, мол, ты, сыщик, в Котуни бывал, город и народ знаешь, бери ноги в руки и валяй, взгляни, как там и что.
— Ну и как вам? — спросил Николай.
— Честно? — Гуров простецким жестом почесал в затылке. — Я еще в Москве справки навел. Мне говорят, в Котуни бандит на бандите, и жизнь твоя там рубля не стоит. Есть, мол, два человека, у которых голова, а не кочерыжка на плечах. Николай Тишин да его наставник, старый вор в законе Мефодий Сильверстович.
— Во, мать мою! — воскликнул Николай. — Неужели нас в самой Москве знают? Или вам своей братвы не хватает? Шлепают коммерсантов и деляг всех мастей, как уток в дни перелета! У вас там такие зубры на лучших тачках по Москве разъезжают, далась вам наша Котунь, мать ее ети!
— Коля! — Настя бросила на стол вилку. — Я сейчас уйду.
— Видали? Она уйдет! — Николай выпил. — Ради смеха скажи: куда ты уйдешь?
Настя вскочила, слезы брызнули, именно брызнули из глаз.
— Первый праздник в моей жизни! — Она хотела шагнуть к двери, но Стас подхватил ее под руку, увел в соседнюю комнату.
— Если хочешь стрелять, сильный человек, скажи, я во двор выйду! А то ты ненароком невинных поубиваешь! — Стас с силой хлопнул за собой дверью.
Гуров закурил, на лице его не отразилось никаких эмоций, затем спросил:
— Как думаешь. Акула, сколько мужиков из десяти могут свою жену рублем попрекнуть?
— Да брось ты, я не хотел. — Николай снова налил водки.
— Ведь ты не пьешь, чего разошелся? — Спросил Гуров. — Женщину обидеть просто, но стоящему мужчине недостойно.
— Гниет все. — Николай выпил. — В старину на Руси мужик не то что упрекнуть, мог свою бабу вожжами отхлестать. И ничего, только больше любили.
— Наша Русь держава великая, — в тон ему сказал Гуров. — Конокрадов и других разбойников мужики ловили и на кол сажали. Ни тебе прокуратуры, ни доказательств, ткнули на человека пальцем — человек уже на колу. Позже не утруждались, украл ведро картошки — девять граммов, опять же без следствия и суда.
— Верно, сегодня вас укоротили, — зашептал Николай. — Вы в престольной сплетен насобирали, разлетелись, губы развесили, а тут полный ремиз. Основной подозреваемый в койке валяется. Приходится с ним за одним столом щи хлебать, разговоры разводить. А ты знаешь, господин полковник, ежели я мигну, в тебя моментом столько пуль засадят, “Калашников” задымится.
— Только не пугай! — Гуров махнул рукой. — Ты еще рюмку выпьешь, начнешь Москву приступом брать. Ты меня пальцем тронешь — тебя братва за ноги в центре города повесит. Ты селедку попробуй, на базаре купили, знатный залом попался.
— И с чего ты такой уверенный? — удивился Николай.
— Не я уверенный, а ты не дурак, да и Мефодий у тебя в законе, потому не сам по себе, а под сходкой живет. Она пожестче моих генералов будет. Рассуди, нас сейчас двое, мы живем, водку пьем, никого не трогаем. Допустим, ты взвел курок, выстрелил. Дело, как ты знаешь, на контроле у Самого. Он человек больной и гонористый. Так завтра тут тысячи две омоновцев высадятся. Да не из-за меня. На какого-то полкаша им и опереться-то лень. Ведь Сам велел, на него весь мир смотрит, ждет — то ли расстегнуть кошель, бросить целковый нищей России? Или отвернуться, мол, да перестреляйте все друг друга к чертовой матери, сколько можно вам денег давать, надоело? Так что ты, Николай, не грозиться, а беречь нас должен. ОМОН народ простой, суровый, кого не перестреляет, в околоток запрет. Братва, что спрятаться сумеет, скажет: мол, Акула во всем виноват. Конечно, Россия большая, да свято место пусто не бывает, приедешь в чужой город, там свои рыси да тигры шастают, никто не подвинется, кусок не отдаст. А с Мефодием твоим совсем просто, он же от авторитетов смотрящим в городе поставлен. Ему маляву пришлют, приезжай, база имеется. А какой базар? Город жил плохо, да тихо, а тут омоновцы налетели, кого постреляли, других посадили, даже улицы подмели.
