Ознакомительная версия.
Зайцев поспешно отвел глаза.
– Кишкин, мне просто необходимо закрыть это дело. Понимаешь, не глухарек в архив спустить, а именно поймать убийцу Барановой. Я просто должен.
Кишкин помолчал. Зайцев знал: он понимает.
– Баранова эта… знакомая какая-нибудь? – деликатно сформулировал Кишкин.
Зайцев покачал головой:
– Я просто должен.
– Кому? – задал ненужный вопрос Кишкин.
– Себе, – ответил Зайцев, хотя знал, что ответ не требуется. Знал: Кишкин понимает.
– Только это последнее дело, – пообещал ему Зайцев. Что он, в самом деле, терял в Ленинграде?
Кишкин был не слишком доволен, но слишком уж хотел, чтобы Зайцев перебрался в Москву поскорее. Он дернул какой-то там административный стоп-кран. Машина ГПУ притормозила, затем завертелась в обратном направлении.
Зайцев знал, что зубчики ее вращаются, пока он приближается к Ленинграду, и поэтому ночь в пути спал на сей раз хорошо.
В утренней темноте Зайцев нетерпеливо спрыгнул на перрон. Темными тенями маячили мимо пассажиры. Воздух был теплым и влажным: вдруг откуда ни возьмись на Ленинград дунуло атлантическим теплом. Новое зимнее пальто сразу стало неповоротливым и громоздким, а зимние ботинки отяжелели и раскалились. Командировочные текли и текли: опять портфели из свиной кожи, опять опухшие, бледные после ночного «отдыха» лица. Зайцев двигался в сивушном облаке их дыхания.
Американские студенты, с которыми он поговорил в Москве, дружно изображали буддийских обезьянок. Одна – ничего не слышит. Вторая – ничего не видит. Третья – ничего не скажет.
Аманду Грин, впрочем, они дружно назвали «девушкой с воображением». Все трое подчеркнули, как многое изменил в их взглядах Советский Союз. Тем не менее из мелких недомолвок было ясно, что Аманда Грин рассказала правду.
«Ясно», – только и сказал Зайцев. Расколоть каждого из троих было бы нетрудно. Они просто не интересовали его. В драме Оливера Ньютона они были горсткой злобных статистов. Он с нетерпением ждал нового допроса Фирсова.
Это ради него Кишкин сделал несколько звонков.
– Товарищ Зайцев! – вскрикнул женский голос и словно оборвался.
Зайцев обернулся: к нему, ступая по влажному перрону в легких туфельках, шла Алла. Руки ее были чем-то заняты.
– У нас неожиданно потеплело. И я подумала… – она запнулась. Несмело протянула то, что держала в руках.
– А вы уехали в зимнем, – сказала она. – И я подумала…
Она снова запнулась. Дорогое пальто Зайцева бросалось в глаза. А в руках у Аллы был старенький, но прочный макинтош на клетчатой английской подкладке.
– И отлично подумали! – воскликнул Зайцев. – Я чуть не изжарился в этом ящике.
Как всякая обычная ленинградская пара, на людях они друг к другу обращались на «вы».
Он быстро скинул новенькое, но теперь казавшееся дубовым пальто. Сунул руки в прохладные рукава. Алла быстро и ловко свернула его пальто – движением, привычным ей на работе, когда после спектакля укладывать приходится несколько десятков костюмов.
– Зайцев! Вон ты где! Карета подана!
Зайцев издалека увидел у начала перрона Серафимова.
Алла тотчас словно окаменела.
– Ничего страшного, – хотел было успокоить ее Зайцев.
Алла не протянула ему даже руки. Обернулась и, как чужая, как незнакомка, молча пошла по перрону обратно к зданию вокзала, из пасти которого струились потоки людей, дышало светом и слегка вонючим теплом.
Серафимов помахал рукой, думая, что его не заметили. Зайцев махнул в ответ.
Он полагал, что Алла как-то слишком дичилась. Да к чему было говорить, если и так было понятно, что вечером они встретятся. Тем не менее Зайцев почувствовал себя задетым.
– Да вы присядьте, товарищ. Ноги-то не казенные, – ласково предложил Зайцеву дежурный.
– Ничего.
Стены здесь были до половины выкрашены охрой. Никакого щегольства – все административное щегольство осталось за закрытыми дверями в кабинетах. Свет ламп под металлической сеткой казался все желтее. Потолки все ниже. Зайцев почувствовал, как кровь шумит в висках.
– Где же задержанный? – нетерпеливо спросил он дежурного.
– Да ведут его. Может, чаю вам?
Зайцев не ответил. Голубой верх фуражки дежурного снова наклонился над бумагами.
Так странно. Несколько месяцев назад он сам входил в это самое здание с руками за спиной.
– Товарищ Зайцев?
Скрипя новенькими сапожками при каждом шаге, вошел офицер ОГПУ:
– Идемте.
Этого горбуна с перхотью на плечах новенького френча Зайцев уже видел. Такого забудешь. Горбун приветливо махнул узкой обезьяньей рукой. Зайцев пошел следом. От горбуна душно пахло одеколоном. Никак не мог вспомнить его фамилию: следователь… следователь… Никак. Это был следователь, который вел дело Фирсова.
Они прошли лестницей, коридором, лестницей.
– Тесновато у нас. Но скоро переедем в новое здание. На проспекте Володарского, – светски болтал горбун.
Опять коридоры. Страшно знакомые. Зайцеву казалось, что с каждым шагом стены делаются все у́же. К счастью, остановились; горбун уже отпирал железную дверь.
– Чаю, может? – спросил он.
– Нет, спасибо, – выдавил Зайцев. Есть или пить в этих стенах казалась ему немыслимым. Вспомнил фамилию.
– Спасибо, товарищ Апрельский.
Посреди кабинета на табуретке спиной к нему сидел, скрючившись, человек.
– Четверть часа и ни минутой больше, – напомнил горбун и вошел следом. Видимо, магия имени Кишкина распространялась только на чай.
Зайцеву это не понравилось.
– Я допрашиваю товарища Фирсова в рамках уголовного дела, – напомнил он горбуну. – ОГПУ…
При звуках голоса Фирсов дернул головой, но не повернулся.
– Хочете говорить – говорите. Не нравится – мы вас не задерживаем, – горбун облизал свои шелушащиеся губы. Прошел вперед и плотно уселся за столом. Зайцев стоял у Фирсова за спиной. Свободных стульев в кабинете не было.
Зайцев обошел Фирсова, тот медленно поднял подбородок. Зайцев оторопел. На лице у Фирсова была свежая ссадина. Нос разбит. Губа тоже. Фирсов сидел, бережно держа на весу собственное тело. Как человек, у которого ушиблены внутренности. Одним, незаплывшим глазом он посмотрел на Зайцева. Мелькнула искра. Узнал. Разбитые губы дрогнули.
– Товарищ Фирсов, – начал Зайцев.
– Гражданин. Гражданин Фирсов, – поправил горбун.
– Я хочу поговорить с вами об Оливере Ньютоне. Помните ведь такого? Имейте в виду, беседа официальная. Допрос свидетеля называется.
Фирсов молчал. Зайцев видел, как взгляд его постепенно прояснялся, твердел.
– Чего молчишь? – встрял горбун.
Фирсов прочистил горло.
– Я убил Оливера Ньютона, – отрывисто просипел он.
Глазки горбуна метнулись. Секунду они с Зайцевым глядели друг на друга. Оба, похоже, были равно поражены.
– Это я убил Оливера Ньютона! Да! – Фирсов пытался кричать, но из горла вырывался только сип. – На почве ревности.
– Я все подписал. Я еще подпишу. Я убил!
Горбун не спеша принялся наливать воду из графина в стакан.
– Гражданин Фирсов, – терпеливо начал Зайцев.
– Не веришь мне? Это я! Я!
– Расскажите по порядку, как убили. Все свои действия.
– Это я! Сперва его! Потом ее! Потом его! Всех!
Горбун быстро плеснул из стакана воду Фирсову в лицо. Крик оборвался.
– Расстрелять тебя, сука, всегда успеют. На тебе диверсионно-вредительского материала целая папка, – спокойно заметил Апрельский. – Тебя товарищ из милиции по делу спрашивает. Ты тут ваньку не валяй. Продолжайте, товарищ, – кивнул он Зайцеву.
– Нет. Этот разговор мы продолжим в уголовном розыске, – твердо оборвал его Зайцев.
Идея чрезвычайно не понравилась товарищу Апрельскому. Один звонок Коптельцеву. С четверть часа ожидания. А затем уже товарищу Апрельскому объяснили прямо из Смольного, на какое содействие уголовному розыску с его стороны рассчитывают.
Уши товарища Апрельского сделались малиновыми, когда он повесил трубку.
Приезд свидетеля со Шпалерной на Гороховую переполошил всех. Вернее, теперь уже не свидетеля – подозреваемого.
Сам Фирсов сидел на стуле прямо и глядел перед собой решительными глазами. В них Зайцев опять видел волю, самообладание, ум, которые заметил в нем при их первой встрече. Они словно бы возвращались к Фирсову с каждым глотком горячего чая, который ему дали перед допросом. Кончик носа у него покраснел, на нем стала собираться прозрачная капля, Фирсов промокнул ее рукавом. Снова выпрямился.
Коптельцев захотел присутствовать при допросе. Это был прорыв в деле – все понимали. Зайцев по-прежнему чувствовал холодную стену между собой и бригадой. Но теперь сквозь нее впервые проходили теплые потоки. Стена будто начала подтаивать. Да, они держались с ним все еще настороженно, как стараются держаться подальше от больной бешеной собаки. Но вернулась она с добычей в зубах – это факт.
Ознакомительная версия.
