На крыльце сгустились тени. Юджин взялся за дверную ручку, удивившись до крайности, когда дверь оказалась не запертой. Его дичь по-прежнему вела себя слишком смело. Ему стало не по себе. Неужели она все еще не получила посланную им приманку? Газету? Почему она не стала боязливой? Ничего, у нее еще будет время испугаться.
Ветер усиливался, деревья гнулись и стонали. Он вошел в дом, привыкая к темноте комнаты. Тревога вернулась, когда он вспомнил, что Сара рыбачила в лодке с девочкой и ее отцом. Все было не совсем таким, каким казалось на первый взгляд. Ребенок вызывал тревожные мысли о собственной матери. И хотя Юджин не узнал в отце копа из Уотт-Лейк, ему надо было обдумать ситуацию.
Кто был добычей и кто охотником?
Кровь забурлила от настойчивого желания.
Юджин нашел спальню Сары, вошел туда, слегка приоткрыв рот, вдыхая ее запах. Пробуя на вкус. Заново знакомясь с ней. Он подошел к кровати. За окном скрипели на ветру ветки. Юджин замер, прислушиваясь, не раздадутся ли приближающиеся шаги. Никто не пришел.
Он взялся за покрывало.
* * *
Ким поставила одну тарелку с черничным крамблом перед Коулом, другую – перед его отцом.
– Какая муха тебя укусила? – проворчал Майрон, когда Ким отошла.
– Я не доверяю Бертону. – Коул взял ложку и зачерпнул мороженое.
– Не похоже, чтобы он собирался сбежать с нашим фамильным серебром.
– Есть что-то странное в том, как он смотрит на Оливию. – Коул взглянул на отца.
Тот внимательно посмотрел на сына, потом нахмурился, кустистые брови низко нависли над глазами.
– Что в этом странного?
– Именно Бертон оставил в офисе газету с именем Оливии и с приманкой внутри, которая ее так напугала. Приманка рассчитана на крупного стальноголового лосося. Для местной форели она не годится.
– Ну и? – В затуманенных выпивкой глазах старика засверкали искры интереса.
– Совпадение странное, только и всего. Бертон приезжает в Броукен-Бар именно в тот момент, когда становится известно о женщине, найденной повешенной в лесу. Это пугает Оливию, у которой тоже есть шрам на шее. Потом он оставляет газету с ее именем, написанным над заголовком этой истории.
Большего Коул сказать не мог, не раскрывая прошлого Оливии. Только она сама могла рассказать об этом.
– Мне это не кажется особенно опасным.
– Ты видел, как отреагировала девочка на слова отца о том, что он занимался системами безопасности. У нее и глаза вытаращились, и нож упал. Потом она заговорила о притворстве. Думаю, этот тип лжет.
– Думаю, это ничего не значит, – пробормотал себе под нос Майрон. – Всего лишь совпадение.
– В том-то и дело. – Коул вздохнул. – Я не верю в совпадения.
– Тогда что ему нужно, по-твоему? Что тебе подсказывают интуиция журналиста и умение наблюдать и делать выводы?
Коул поднял бровь.
– Я не знаю, – тихо ответил он.
Отец узловатой рукой покрутил виски в стакане, несколько капель упали на льняную салфетку, словно кровь.
– Ты что-то выяснил о ее прошлом, верно? – сказал отец слегка заплетающимся языком. – Что-то такое, о чем ты мне не говоришь.
Коул не ответил. Он потянулся за своим стаканом, отпил глоток.
Майрон долго смотрел ему в глаза.
– Что-то изменилось. Что ты узнал? Ты собираешься мне рассказать?
– Нет.
Старик сделал большой глоток и тяжело вздохнул.
– Она сама должна об этом рассказать, – объяснил Коул. – Это не моя тайна.
– Но ты же ей поможешь, так? Ты проследишь за тем, чтобы с ней ничего не случилось, чтобы она сама управляла ранчо?
Какая-то эмоция – что-то близкое к любви – захватила Коула, когда он заглянул в слезящиеся глаза отца и увидел невероятную серьезность в осунувшемся лице старика. И ему стало отчаянно стыдно, когда он подумал о Форбсе, о Джейн, о том документе, который он подписал. Память вернула Коула к крупной ссоре с отцом тринадцать лет назад, когда Майрон снова обвинил его в том, что он убил мать и брата, разрушил семью и ранчо.
Все это вдруг показалось далеким. Глупым. Коулу следовало тогда понять, что отец попал в ловушку собственного горя. Что он не способен простить сыну грехи, не способен хотя бы попытаться двигаться вперед. Теперь-то Коул понимал, что мог бы подойти к этому иначе.
И у него мгновенно появилась новая цель. К черту поврежденный телефонный кабель. Завтра же утром он поедет в город, найдет Клейтона Форбса и проведет на песке свою линию сражения.
– Ранчо будет в безопасности, – спокойно ответил Коул. – Я сделаю для нее все, что смогу.
Отец долго и пристально смотрел на него, потом резко развернул свое кресло и покатил по направлению к холлу.
– Я иду спать, – бросил он через плечо.
Коул вскочил.
– Подожди, давай я помогу.
– Только через мой труп. Зак! – рявкнул старик. – Зак, увези меня отсюда к чертовой матери.
Коул смотрел, как Зак выкатывает отцовское кресло в холл и подъезжает к лифту. И словно волны во время прилива, в сердце бились боль, сострадание, любовь – весь этот незнакомый коктейль чувств.
– Из-за чего сыр-бор?
Коул развернулся и увидел Оливию. Она снова застала его врасплох. Он постарался придать лицу нормальное выражение.
– Он просто вел себя как дурак.
– Будь с ним помягче. Это все лекарства.
– Перестань за него извиняться.
Она посмотрела ему в глаза.
– Нальешь мне выпить? – попросила Оливия. – Я бы не отказалась от стаканчика, и мне необходимо тебя кое о чем спросить.
* * *
Тори быстро шагала в темноте под порывами ветра, она не хотела, чтобы отец догнал ее, сердце гулко стучало в груди. Кожа горела.
В кустах рядом громко треснула ветка. Что-то большое шевельнулось там. Тори в ужасе застыла на месте. На небе переливалось северное сияние. Ветер шевелил листья. И тут на лужайку выбежал отец.
Треск раздался снова, как будто крупный зверь продирался сквозь сухие кусты и листья. Медведь или олень.
Отец положил руку на плечо Тори.
– Кто здесь? – повелительно спросил он, поднимая другую руку к кобуре.
Налетел ветер. В воздухе закружились листья. Больше в кустах никто не шевелился.
– Идем, – прошептал Гейдж, не сводя глаз с темных зарослей.
– Зачем ты солгал? – спросила Тори, когда они направились к домику. – Ты сказал, что занимался системами безопасности. Ты не сказал, что был полицейским.
Они дошли до крыльца. Гейдж нагнулся, обнял дочь за плечи, но его внимание все еще занимала темнота за ее спиной. Он всматривался, пытаясь понять, кто шумел.
– Иногда легче не говорить, что ты коп. Стоит только сказать людям, что ты работаешь в полиции, все меняется. Я не хотел говорить о своей работе. Я не хотел говорить о твоей маме. О том… что причиняет боль.
Он глубоко, прерывисто вздохнул. В темноте его глаза влажно поблескивали.
– Иногда легче ничего не говорить посторонним людям, не повторять это снова и снова. Просто держать все при себе.
Тори внимательно смотрела на него, у нее щипало глаза, губа дрожала.
– Почему ты с ней такой милый? С Оливией? А как же мама?
Вода зашлепала о причал под бельведером.
– Ох, Тори… Это не то, о чем ты подумала. Совсем не то. – Отец убрал волосы со лба дочери. – Когда-нибудь ты поймешь. И это будет скоро. Я обещаю.
– Ты не сказал мне, почему я должна уехать к тете Луизе, если тебя можно прооперировать и все исправить.
– Знаю. Я собирался сказать. Я никогда не хотел ничего утаивать от тебя или заставлять тебя волноваться. Я думал, что лучше будет отпраздновать День благодарения, а потом уже все объяснить. Потому что я хотел сначала все уладить между нами. Насчет тети Лу… – Отец замялся. – После операции мне потребуется пара месяцев на полное восстановление мозга и двигательных функций. Мне потребуется физиотерапия… У таких операций бывают разные последствия. Поэтому во время восстановительного периода тебе будет лучше уехать на восток и пожить с Лу и ее семьей, походить там немножко в школу.
