– Не запланируешь, – усмехнулся Гуров, безотчетно удивившись женской проницательности, говоря иначе, интуиции Марии. «Верно, не запланируешь». – Можно, я первым приму душ, пока ты разбираешь свои туалеты?
Не вещи или, еще чище, тряпки, а туалеты! Гуров, несомненно, менялся на глазах.
Мария сияла от радости.
– Конечно, ваше величество! – милостиво разрешила она. И не преминула пустить вслед колкость: – Эгоист!
Гуров стал под душ, задернул штору. Если Юрий пишет записку – факт уже тревожный. Хуже, паршивый. Никогда опытный оперативник не станет без крайней надобности беспокоить коллегу на отдыхе. Слова «надеюсь, не понадобится» – для первоклассников. Если надеешься, то и не пишешь. А коли пишешь, значит, дела у тебя хреновые. Что могло привести сотрудника Интерпола в элитный турецкий отель? Наверняка через Турцию идут наркотики, но ведь не через этот пятизвездочный отель, где, конечно, уйма людей, но каждый из них на виду! Нечего гадать, инициатива у разработчика. Я должен молчать, ждать и не делать лишних движений.
* * *
«Шведский стол», ломившийся от изысканных яств и напитков, перечислить какие едва ли возьмется окончивший соответствующий техникум кулинар, мог поразить и не таких гурманов, как Гуров. Но поражало отсутствие пьяных и даже пьяненьких, хотя возможностей здесь – на каждом шагу. Может быть, выражение безотчетного удивления, которое можно было прочесть на лицах отдыхающих, означало одно – они не узнавали сами себя.
Устроившись поудобней в шезлонгах, Гуров и Мария предавались отдыху: он созерцал окружающий их покой, она углубилась в любимого Бунина, с чьим темно-синим томиком не расставалась, кажется, никогда.
«Благодать! Вот так бы и жить всегда», – подумал Гуров.
– Сколько, по-твоему, людей нас, бездельников, обслуживает? – сквозь нахлынувшую дремоту Гуров услышал вдруг голос Марии. Какой же ерундой она интересуется! И ответил первое пришедшее в голову:
– Семь или восемь, – имея в виду мальчишек в фирменных голубых костюмчиках, шнырявших среди лежаков и шезлонгов и разносящих кофе и колу.
– Врешь, изображаешь всезнайку!
– Возможно, и вру, – согласился Гуров лениво.
Марию буквально бесило его мгновенное признание во вранье, которое и доказывало, что человек говорит исключительно правду, а спорить, тем более доказывать, не собирается. Такая манера вести разговор ставила Гурова выше спорящих, демонстрировала безразличие к их суждению о предмете дискуссии, заодно и к ней. Он как бы заявил: «Дети, думайте что угодно, я знаю правду, этого мне достаточно». Из-за подобной ерунды между Марией и Гуровым и происходили стычки, которые временами перерастали в ссоры.
Дремоту как рукой сняло. Гуров глядел на обидевшуюся Марию с детским изумлением, потом рухнул перед ней на колени, подняв руки к небу:
– Помилуй, государыня царица! Больше не буду перечить, ни единым словом, честное пионерское!
Соседи, кто понимал, смеялись; кто же не понимал, улыбались тоже: взрослым ведь тоже надо порой подурачиться! А где как не на отдыхе?
– Ладно, прощаю! – смилостивилась Мария, потрепала Гурова по волосам.
Мир был восстановлен. Так-то оно лучше!
* * *
– Добрый вечер, господа соотечественники! Не помешаю? – К их столику подошел незнакомый Марии человек среднего возраста.
– Здравствуйте. Не помешаете. – Улыбочка у Марии вышла не то чтобы гостеприимная.
– Привет! – улыбнулся Гуров, изобразив на лице самое что ни на есть радушие.
– Еланчук Юрий Петрович, – представился подошедший.
Тут и Марии объяснять ничего не надо.
– Привет, Юрочка! – повторил Гуров, предлагая сходить за водочкой. Встреча все-таки! У него же было.
– Спасибо вам, Лев Иванович, я уже и сам большой. – Еланчук поднялся, ушел стремительно.
– Вид у него уж очень несерьезный, – поглядела Мария на Гурова.
– Моя внешность и мне порой мешает работать, – вздохнул тот в ответ, думая между тем, что события развиваются куда стремительней, чем можно было предположить.
Еланчук вернулся с огромной тарелкой снеди и запотевшим бокалом пива.
Гуров представил Марию по имени.
– Лишь у стареющих актрис известно отчество, но у многих до конца жизни остается лишь имя, – польстил Еланчук Марии. – Я видел вас в фильме «Двое на качелях». Здорово!
– Обычно говорят: «Вы были великолепны!» – улыбнулась Мария. – А «здорово» – это когда на стадионе мяч или шайбу забивают!
– Извините, ради бога! – Смущенный Еланчук склонил повинную голову. – Вы были очаровательны! – исправился он, подумав однако: «Ну и язвочка!»
Гуров, осторожно поглядывая на Марию, далеко не был уверен, что инцидент исчерпан; чувствовал по блуждающей на ее губах усмешечке, что она еще кое-что выкинет. «Бедный Еланчук!»
– Юрий Петрович, – подперев кулачком подбородок, Мария ласково смотрела на него, – вы не обидитесь, если я позволю себе дать вам совет?
– Что вы, прекрасная Мария?! – воскликнул Еланчук, не подозревая о подвохе. – Я весь внимание.
– Тогда слушайте. Имей я вашу комплекцию, ужинала бы совершенно иначе.
– Как же именно? – не стушевался Еланчук, решивший не надуваться индюком, хотя и не ожидал подобной подначки.
– Бифштекс с кровью, жареная картошка и непременно грамм сто пятьдесят русской водки!
– Вы желаете моей смерти, а я вам ничего плохого не сделал, – отшутился Еланчук, вяло ковыряя свой салат. Аппетит у него все-таки пропал.
Гуров краем глаза заметил, что приятелю не сидится на месте. «Почувствовал какую-то опасность? Навряд ли. Значит, ему нужно что-то сказать мне с глазу на глаз».
– У нас с Марией выработалась привычка после ужина прогуливаться по набережной, – произнес он специально для Юрия. – Там красивая подсветка, тихо, малолюдно, можно выпить кофе.
– Возьмите меня с собой, – не заставил себя упрашивать Еланчук.
Ночь благоухала пряно, волнующе. Разбегавшиеся в разные стороны аллеи были освещены гирляндами прятавшихся в низких кустах фонариков; фигуры, бредущие в потаенном сумраке, казались призрачными, возникали и тут же растворялись, словно духи.
Оркестр стал еле слышен, они подошли к морю, которое лениво шлепало невидимыми волнами, шелестя галькой.
– Слова «красота», «покой» звучат в этом мире пошло, – начала Мария и вдруг умолкла. Потом ни с того ни с сего произнесла со вздохом, едва ли желая уязвить своих спутников: – Лишь истинному поэту дано почувствовать и выразить ощущение, которое испытываешь здесь.
– Юрий, мы с тобой должны помалкивать, не разрушать своим косноязычием магию окружающего мира, – приложил палец к губам Гуров. Когда у Марии было такое настроение, лучше не попадаться ей под горячую руку.
Вот и сейчас Марию было не удержать.
– Говорите вы или молчите, достаточно одного вашего присутствия, чтобы опошлить и превратить все вокруг: и пальмы, и фонтаны, и даже далекие, мерцающие в бесконечной высоте звезды, – в дешевые театральные декорации. Вы только на то и способны, чтобы все обратить в прах. В ничто.
– Я, пожалуй, удалюсь, – пробормотал Еланчук, вконец растерявшись. Язвочка, как решил он в первую минуту знакомства, оказалась самой настоящей язвой.
– Зачем? – удивилась Мария, взяв его под руку. – Что изменится, останетесь вы здесь или уйдете? – Она саркастически глядела на обоих мужчин. – Успокойтесь! Вы просто необходимы, мальчики, ибо никто лучше вас не смог бы доказать, сколь многогранна и непредсказуема человеческая жизнь в бесчисленных ее проявлениях.
Знай Еланчук, как поведет себя с ним спутница Гурова, обратился бы к нему за помощью? Он и сам не мог на это ответить.
Между тем Мария остановилась у столика со стульями. Приказала:
– Принесите кофе, а я пройдусь по берегу, послушаю море и подумаю о вечном.
Мужчины поднялись в бар, вернулись с кофе, с кока-колой, закурили. «Ну?!» – Гуров с немым вопросом поглядел на коллегу. Наверное, стоило бы извиниться за выходку Марии, которой сегодня с чего-то вздумалось играть роль откровенной стервозы. Но стоило ли? Если умен, поймет сам – это всего лишь масочка. Каприз! У них дела куда поважнее, чем обсуждать женские выкрутасы. Тем более если женщина – актриса. Гуров прекрасно знал, что, если требуется что-то рассказать, самое сложное – начать; затем нужно крепко держать нить интриги, не уходить в сторону, но и не выхолащивать историю, теряя важные детали. Как раз мелочь-то и может оказаться ключом к разгадке запутаннейшего сюжета. И еще. Не менее важно точно определить, что данному человеку следует знать, а что для пользы дела опустить.
Еланчук потягивал кока-колу, глядя в темноту, откуда доносился глухой рокот моря, пытаясь угадать линию горизонта, думал о том, что пользуется случаем и, облегчая жизнь себе, усложняет жизнь коллеги. Будь у него хоть какой-то выход из тупика, он не позволил бы себе беспокоить Льва Иваныча. Но… Ниточка, за которую он было ухватился, проскользнула между пальцев; и вся хитро и тщательно спланированная операция – на нее он возлагал самые большие надежды – грозила лопнуть как мыльный пузырь. Было отчего впасть в отчаяние. А может быть, это судьба, что он встретил Гурова в самый трудный момент жизни, когда он, и только он, мог помочь распутать задачу со многими неизвестными.
