Ознакомительная версия.
— Ты, ты… — задохнулся от возмущения Панов. — Как ты мог додуматься до такого?! Это должностное преступление! Получение взятки! Сговор с преступником! Ты сам стал таким же мошенником, как твой Петров-Сидоров, и меня втягиваешь в уголовное болото?! Я на такое никогда не соглашусь!
— Ну что же, заложи меня начальству, притом не забудь принести бывшему другу с получки передачу в Бутырку, — набычился Горюнов.
Они молча сели в машину и поехали в отдел. Горюнов всю дорогу искоса поглядывал на напарника, но гордость не позволяла ему унижаться до просьб и уговоров. Да и присутствие в машине задержанного мешало открытому разговору. Вдобавок Гоги не нашел более подходящего момента, чтобы тоже предложить оперативникам взятку за свое освобождение. И хотя сумму откупа он сулил немалую, Горюнов первый на него так рявкнул, что сразу отбил охоту склонять неподкупных сотрудников МВД к противоправным деяниям. В гордом молчании они доехали до места назначения, и Горюнов, выбравшись из машины, первым проследовал в помещение отдела, демонстративно заложив руки за спину на манер конвоируемого зэка. За ним в наручниках шел задержанный Гоги, а замыкал процессию Панов, кроющий про себя последними словами своего корыстолюбивого напарника, подложившего ему такую свинью. Гоги сдали под охрану в КПЗ, где его уже ждал давешний полковник с двумя понятыми, а Панов отправился на доклад к начальнику отдела, напутствованный многозначительным пожеланием Горюнова, произнесенным уныло-похоронным тоном:
— В Бутырку передачи мне, кроме тебя, носить некому. Но, думаю, долго я этим тебя затруднять не буду.
Панов прекрасно понимал, на что намекает его «отличившийся» приятель. Совсем недавно сотрудники отдела бурно обсуждали происшествие, случившееся в одном из подразделений МВД. Молодой оперативник, недавно пришедший на работу в органы охраны правопорядка, компенсируя отсутствие опыта неумеренным энтузиазмом с изрядной примесью юношеской романтики, вообразил себя этаким полицейским Рэмбо и один вступил в бой с группой вооруженных бандитов. Собственно, он был не один, но более опытные сотрудники предпочли не лезть на рожон, справедливо полагая, что если бандиты на этот раз и скроются с места преступления, рука закона рано или поздно, их все равно достанет. Отчаянный же Рэмбо рванул вперед с поистине мальчишеской бесшабашностью. Уж на что бандиты были матерые, но и они растерялись от такого напора и замешкались с оказанием вооруженного сопротивления. Замешкались трое, а четвертый, хоть и не из молодых, да шустрый, выхватил пистолет и приготовился выстрелить прямо в лоб бесстрашному оперу. Но Рэмбо на то и Рэмбо: он опередил стрелка буквально на секунду и сам сразил правонарушителя наповал. Ну а дальше ему предъявили превышение пределов необходимой самообороны (почему не дал себя застрелить?). Все жалели молодого коллегу, скинулись на хорошего адвоката. Но дело, возбужденное против него, было закрыто по уважительной причине, а именно в связи со смертью обвиняемого. В СИЗО чересчур решительного борца с бандитизмом посадили в одну камеру с уголовниками, где он вскоре и скончался в результате несчастного случая, по неосторожности дотронувшись до неисправного электроприбора.
Во всех низовых подразделениях системы МВД долго обсуждались обстоятельства несчастного случая, оборвавшего жизнь молодого полицейского. А в медведевском отделе эти обсуждения проходили особенно бурно. Не решаясь прервать возмущенные речи коллег, полковник Медведев сидел в своем кабинете и, схватившись за голову, в тихом ужасе предполагал для своего отдела очень печальные последствия необузданных словопрений. И дурные предчувствия его не обманули. Даже самый уважаемый ветеран отдела, долгожитель угрозыска, наставник, учитель и поучатель молодежи, в первую очередь — отъявленного критикана и нытика Горюнова, два часа без остановки ругался и орал и при этом ухитрился не произнести ни одного лексически нормативного слова. Наоравшись, ветеран-наставник заявил, что немедленно уходит на пенсию и увольняется из этого (далее опять непечатно) и устраивается швейцаром в элитный ночной клуб. Что говорить о других, менее сознательных и выдержанных сотрудниках? Панов вместе с ними тоже будто слетел с катушек, орал и матерился еще похлеще наставника, хотя обычно матерщины не терпел. В итоге все, кому было куда уйти, уволились, а оставшиеся дали друг другу торжественную клятву, что отныне они не приблизятся к вооруженному преступнику ближе, чем на пушечный выстрел. Но кто в этих обстоятельствах всех удивил, так это Горюнов. «Уж Пригорюныч-то теперь будет целый месяц ныть и ругаться», — предполагали сослуживцы. Как они заблуждались! Горюнов только смотрел во все глаза на орущих и матерящихся, но сам не проронил ни слова…
И вот теперь, с тяжелым сердцем направляясь на доклад к начальнику отдела, Панов думал:
«Правильно говорят: не ту собаку бойся, которая лает, а ту, которая молчит. Видимо, тогда и принял Горюнов свое решение и только ждал случая, чтобы его осуществить. Сегодня и осуществил. Но разве в этом нет отчасти и моей вины? Как я тогда выражался по поводу всех и вся! И не объяснил товарищу, что одно дело — ругать сволочей, а совсем другое — самому становиться сволочью. Пригорюныч и подумал, что я одобрю его сделку с аферистом и соглашусь взять свою долю…»
Мучаясь и терзаясь, Глеб шел по коридору, решимость разоблачить друга-оборотня слабела с каждым шагом, а когда он открыл двери кабинета начальника отдела, эта решимость окончательно куда-то испарилась. И доложив полковнику о задержании Гоги, Панов ни словом не упомянул об аферисте. Горюнов ждал его в коридоре и, по-видимому, сразу поняв, что гроза миновала, уже почти шутливым тоном спросил:
— Ну что, будешь сушить для меня сухари?
— Пошел ты! — резко ответил Глеб и прошел мимо уже бывшего друга.
В отделе шла такая кутерьма, что размолвку закадычных друзей почти и не заметили. Выпускники полицейской школы, пришедшие на смену уволившимся ветеранам, мало что умели, а опыта не имели совсем. Оставшиеся старики считали месяцы и дни до вожделенной пенсии и умело уклонялись от рискованных заданий. Раскрываемость трещала по швам, хоть наркотики впору было подбрасывать. Горюнов вскоре тоже уволился из МВД, занялся бизнесом и открыл частное сыскное агентство «Следопыт». Он привлек к себе на работу кое-кого из уволившихся сотрудников отдела, даже бывший его наставник и поучатель покинул свой швейцарский пост и пошел на службу к разбогатевшему подопечному. По старой памяти Пригорюныч давал возможность подработать в своей фирме и действующим оперативникам. Только Панов отказывался иметь с ним какие-либо дела, хотя сотрудничающие со «Следопытом» сослуживцы частенько передавали ему приветы от своего благодетеля, а также дружеские приглашения принять участие в бизнесе.
Вот почему, услышав просьбу-рекомендацию Курсакова походатайствовать перед Никандровым за агентство Пригорюныча «Следопыт», Глеб скривился, но отказать следователю не смог.
«Курсаков надеется слупить с Горюнова хорошие бабки за посредничество при получении выгодного контракта, а мне за помощь в этом деле двойная зарплата: от государства и от Никандрова, — размышлял Глеб. — Что ж, придется слегка поступиться принципами. Ничего не поделаешь, такова рыночная се ля ви!»
Никандров прислушался к мнению Глеба и поручил своим юристам заключить договор со «Следопытом». Глеб был уверен заранее, что радостным вестником для Пригорюныча пожелает стать сам Курсаков. Так и получилось. Выслушав по мобильнику ответную благодарность новорусского предпринимателя с обещанием щедрого гонорара, Курсаков тоже расщедрился и мельком упомянул об участии в рекламной кампании по прославлению «Следопыта» Панова и далее, не спрашивая Глеба, передал Пригорюнычу привет от старого друга. Горюнов опять рассыпался в благодарностях, а Курсаков протранслировал их коротко: «И тебе перепадет».
Приятный разговор прервал Новиков. Пробегая мимо, он сообщил, что к началу похорон Никиты прибывают родственники и друзья семьи покойного и требуется обеспечить и их охраной, поэтому хорошо бы Панову временно принять на себя обязанности одного из телохранителей. Глеб согласился, и Курсаков, продемонстрировав пистолет под мышкой, тоже предложил свои услуги в качестве временного бодигарда. Новиков, секунду поколебавшись, тут же поручил добровольцам обеспечивать безопасность двух детей Никандрова — Изяслава и Марфы.
— Что это значит? — спросил Курсаков Глеба, глядя вслед спешившему по своим делам Новикову. — Он настолько беспокоится за жизнь старших наследников Никандрова, что усиливает их охрану, а младшей, по его мнению, опасность угрожает меньше?
«Уже начал копать, — подумал Глеб. — Вот что значит травленый следственный волк, сразу ухватился за кончик подброшенной Новиковым цепочки. Ну да, потянул за одно звено — вытянешь и всю цепь. А начальник охраны верен себе: намекнул следователю, что подозревает Юлию, а сам остался в стороне, вроде ничего такого не говорил. Нет уж, не стану ему помогать вешать на девчонку чужих собак, у нее и своих достаточно». И Глеб, прикинувшись непонятливым, только пожал плечами:
Ознакомительная версия.
