Ознакомительная версия.
— Что это значит? — спросил Курсаков Глеба, глядя вслед спешившему по своим делам Новикову. — Он настолько беспокоится за жизнь старших наследников Никандрова, что усиливает их охрану, а младшей, по его мнению, опасность угрожает меньше?
«Уже начал копать, — подумал Глеб. — Вот что значит травленый следственный волк, сразу ухватился за кончик подброшенной Новиковым цепочки. Ну да, потянул за одно звено — вытянешь и всю цепь. А начальник охраны верен себе: намекнул следователю, что подозревает Юлию, а сам остался в стороне, вроде ничего такого не говорил. Нет уж, не стану ему помогать вешать на девчонку чужих собак, у нее и своих достаточно». И Глеб, прикинувшись непонятливым, только пожал плечами:
— Может, считает, что Юлию и так хорошо охраняют?
Курсаков с Глебом спустились к парадному подъезду особняка и присоединились там к группе охранников во главе с Новиковым, приготовившихся к приему прибывающих на предстоящую траурную церемонию родственников и друзей семьи Никандровых. Первой в шикарном длинном черном лимузине подъехала бывшая жена Никандрова (четвертая по счету), ныне вдова американского миллионера Мэйсона и близкая подруга, а возможно и невеста, американского же миллиардера Хантера, она же мама Юлии. Несмотря на свое недомогание, Юлия в сопровождении психотерапевтов встречала родительницу у парадного подъезда, бросилась к подъехавшему лимузину и, отстранив охранника, сама открыла дверь машины. Далее — трогательная сцена объятий, поцелуев и пролитых слез радости, несмотря на печальный повод для свидания. Следующей приехала госпожа Никандрова-вторая со старшей дочерью Андрея Николаевича Марфой, переименованной эмигрировавшей в США экс-супругой в Маршу, чтобы хоть как-то насолить бывшему мужу в отместку за развод. Марша приехала в «БМВ», а ее мама выпорхнула из «мерса». Американская гражданка госпожа Никандрофф, моложавая, не лишенная привлекательности женщина, в прошлом фотомодель, ныне не имела постоянного места жительства и «бомжевала» по модным курортам, хотя престижные дорогие квартиры щедротами бывшего мужа ждали ее в Нью-Йорке, Лондоне и Париже. Марфа-Марша, худенькая миловидная рыжеватая девушка, с радостным визгом бросилась на шею отцу, но затем также постаралась напустить на себя соболезнующий вид, хотя это ей плохо удавалось. Мадам Никандрофф-два и вовсе посчитала ненужным притворяться, изображая скорбь по почившему Никите, а в знак протеста против вынужденного общения с бывшим муженьком говорила с американским акцентом, время от времени сбиваясь на акцент нижегородский. Марша разговаривала по-русски без акцента, видно, больше времени проводила в доме отца, чем с новорусско-американской матушкой. Старший сын Никандрова Изяслав, солидный тридцатилетний брюнет, генеральный директор одной из никандровских фирм, приехал без своей матери, госпожи Никандровой номер один, но зато выполнил поручение отца. Он сопровождал одетую в траур заплаканную женщину — мать Никиты. Ее лицо показалось Панову знакомым: где-то он ее уже видел, причем не в связи с криминальными расследованиями, но где и когда — не припоминалось. Глава семейства, он же убитый горем отец, протянул руки и принял в объятия бывшую жену, которая оросила слезами его пиджак, и соленая влага ее глаз смешалась с его скупой мужской слезой. Пожалуй, скорбь только этих двух из всех присутствовавших людей показалась Глебу действительно искренней и глубокой. Изяслав тем временем объяснил, почему его мать, экс-супруга Никандрова номер один, не смогла приехать. И язвительно ответил «гламурной бомжихе», не упустившей случая попенять на ее отказ почтить память пасынка, что его мать небогатая женщина и не может разъезжать по свету, как некоторые. После чего повернулся к бывшей фотомодели обратной стороной и отошел прочь. Что экс-супруга номер два высказала ему вслед, Глеб не разобрал, но было ясно, что ничего хорошего в свой адрес Изя не услышал.
Нелли вместе с супругом встречала приезжавших и вела себя исключительно корректно: в меру скорбно, в меру приветливо, не допуская проявления и тени ревности к бывшим пассиям мужа; даже капли обычного и неизбежного женского яда не брызнуло с ее розовых губ в уши соперницам. Остальные господа, дамы и девицы, почтившие память Никиты, были Глебу незнакомы даже заочно, кроме юной амазонки, которую он увидел в день своего приезда в воротах, охраняемых «космическим» стражем. Курсаков буравил взглядом и приезжающих, и встречающих и, похоже, подозревал всех и каждого, не исключая самого Никандрова, в обоих преступлениях, а может, и в других, Глебу не известных. На Панова он тоже бросал косые взгляды, чередуя их с разглядыванием болезненной Юлии, по чему Глеб догадался, что в отличие от мнительного Духанского ни в убийстве Никиты, ни в похищении Дэна следователь своего оперсотрудника не подозревает. Зато по старой следовательской привычке все знать и всюду совать свой нос пытается выяснить, не перешли ли спасательные услуги Глеба в амурные отношения со спасенной им девой.
«Интересно, кто успел его проинформировать, что я ненадолго, но и вправду запал на юную красавицу: Духанский, или Новиков?» — подумал Глеб.
Но эти размышления не отвлекли его от поручения начальника охраны, и Глеб в свою очередь вопросительно посмотрел на Курсакова, а затем повел глазами на Изяслава и Марфу. Курсаков понял немой вопрос, тоже глазами указал ему на Марфу-Маршу, а сам придвинулся поближе к Изяславу. С этой минуты Глеб «прилип» к американо-российской дочке Никандрова и всюду следовал за ней в готовности прикрыть субтильную девицу своей широкой спиной от пули возможного снайпера. Выразив краткие соболезнования осиротевшим родителям, все стали вновь рассаживаться по машинам, чтобы ехать в местную старинную церковь, которую Никандров посчитал достойной стать местом отпевания усопшего сына. Из церкви предполагалось следовать в Москву на Новодевичье кладбище, где и должны были состояться похороны. Юлия, по состоянию здоровья и настоянию психотерапевтов, матери и отца, должна была остаться дома, простившись с братом заочно, потому что тело Никиты в дорогом катафалке охрана должна была доставить из морга прямо в церковь. Марша посочувствовала нездоровью сестренки и заметила, что выглядит больная так, что краше в гроб кладут, чуть ли не предложив ей тем самым поменяться местами с Никитой. И не дав оторопевшей родственнице достойно ответить на такое дерзкое ехидство, новорусская американка проследовала к своей машине, а Глеб, как положено телохранителю, двинулся за ней следом. Распахнув дверь навороченной иномарки перед охраняемым объектом, Панов сам собрался сесть рядом с водителем, но девушка остановила его и указала на место рядом с собой. Глеб на секунду замешкался, хотел было возразить, что место телохранителя на переднем сиденье, но потом передумал: зачем упрямиться и наживать себе недоброжелателей в семействе, откуда деньги дадут. Панов уже садился рядом с любезной красоткой, когда его удержали за руку, на этот раз — Юлия. Она успела подойти к машине и сообщила милой сестрице, что почувствовала себя лучше и хочет вместе с ней поехать в церковь на отпевание. Мать и психотерапевты пытались удержать непослушную пациентку, но та цыкнула на них, и доктора вместе с мадам Мэйсон сочли за лучшее от нее отстать. Отец маневра дочкиного не заметил, потому что уже уехал на своей машине. Глебу оставалось только деликатно помочь Юлии усесться рядом с Маршей поудобнее, а самому занять место рядом с шофером. Судя по тому, что следом за Марфиной машиной сразу двинулся «БМВ» с двумя телохранителями, Новиков позаботился об охране не только для старших детей шефа.
В церкви священник отпевал усопшего, читая заупокойные молитвы, а все прибывшие на прощание с покойным столпились полукругом на пристойном расстоянии от гроба со скорбными лицами. В центре полукруга стоял Никандров, справа от него склонила голову Нелли, держа под руку бледную Юлию. С другой стороны ее поддерживала родная мать. Слева, ближе к сердцу отца, пристроилась Марфа. Рядом с ней, недовольно косясь на сводную сестру, стоял Изяслав. Для матери убиенного Никиты принесли стул — она одна слушала молитву священника сидя. Второй стул хотели было принести для Юлии, но болезненная девушка только отрицательно мотнула головой, а уговаривать ее ни мать, ни отец, ни психотерапевты не могли, чтобы не нарушить атмосферу траурной церемонии. Глебу не удалось пробраться через скорбную толпу друзей и родственников ближе к Марфе: не расталкивать же ВИП-джентльменов и дам, пропустивших никандровскую дочку к отцу, но разом сомкнувших свои ряды за ее спиной. Причем каждый из ВИПов, явно не нарушая приличий и торжественности момента, сам пытался протиснуться поближе к Никандрову. Зато сзади Панову было удобнее, по примеру Курсакова, разглядывать присутствующих. Глеб понимал, что опытный криминалист Курсаков, съевший собаку на расследовании самых запутанных преступлений, не из праздного любопытства буравит взглядом родственников и обслугу Никандрова. Видимо, он был согласен с предположением осиротевшего сразу на двоих детей отца, что ноги, по крайней мере, одного из преступлений — похищения Дэна — растут из окружения олигарха. Панов тоже постарался использовать трагическую причину общего сбора всех и вся для наблюдений, полезных для следствия. Свои наблюдения он сравнивал со сведениями, ранее почерпнутыми из разных источников, главным образом из рассказов Новикова, и старался составить для себя объективную картину взаимоотношений внутри никандровского семейного клана.
Ознакомительная версия.
