Ознакомительная версия.
Это действие наркотиков! Эта мысль медленно всплыла откуда-то из глубин сознания, и то, что ей потребовалось столько времени, чтобы додуматься до этого, только подтверждало ее правоту. Значит, Ева что-то подсыпала в еду. Другого объяснения не было.
– Номер пять, подойти к креслу, или будут последствия.
Рэйчел подняла голову на ближайшую камеру и несколько мгновений смотрела в ее глазок – сбитая с толку, дезориентированная, не понимающая, куда ей идти и где она находится. Потом она вспомнила: кресло! Она должна идти к креслу. Рэйчел вышла на середину комнаты и приготовилась сесть, но тут вновь опять раздался металлический голос Адама.
– Стоп!
Она замерла, держа руку на запятнанном кровью подлокотнике.
– Номер пять, снять одежду.
Потребовалось время, чтобы приказ дошел до сознания Рейчел, преодолел туман в голове. Она начала раздеваться.
– Номер пять, сложить одежду аккуратно.
Она присела и стала исполнять этот приказ. Каждое движение давалось ей с большим трудом, руки двигались медленно, отказываясь подчиняться слабым командам мозга.
– Номер пять, сесть в кресло.
Рэйчел села. Касаться кожей виниловой обивки было холодно, но она почти не замечала этого. Она слышала, как открылась дверь и в комнату вошли, слышала, как ведро сменили на новое. Рэйчел не стала поворачивать голову, она и так знала этот привычный ход вещей. В ее нынешнем состоянии ей было абсолютно все равно. Она не сопротивлялась, когда Адам пристегнул ремнями руки и ноги, и даже не дернулась, когда впервые он застегнул ремень вокруг головы. Она ощутила мягкое прикосновение кожаного ремня к своему выбритому черепу. Адам проверил, хорошо ли застегнуты ремни, и ушел.
Время шло. Вернулся он с медицинским монитором, надел пластиковую манжету на указательный палец левой руки Рэйчел и включил аппарат. Пульс был стабильный, семьдесят ударов в минуту. Вскоре Адам опять ушел и на этот раз вернулся с тележкой. Рэйчел слышала его шаги, когда он был только в самом конце коридора. Постепенно шаги становились все ближе и ближе, и вот он уже дошел до кресла, остановился и взял с тележки резиновую трубку.
Рэйчел не чувствовала своей причастности к происходящему. Она одновременно была и здесь, и не здесь, словно смотрела фильм с собой в главной роли. Откуда-то со стороны она видела, как Адам обвязывает и туго затягивает правое плечо резиновой трубкой. Все предплечье начинает пульсировать в такт с биением сердца и писком монитора. Пальцы онемели. Адам взял шприц, выпустил воздух и нажал на вену. Вена налилась и посинела. Кончик иглы проткнул кожу и скрылся под ней. Она всегда терпеть не могла уколы, но в данный момент Адам мог бы воткнуть в нее сотни иголок, и она бы даже не заметила.
Когда поршень шприца опустился до самого дна, Адам вытащил иглу и снял резиновый жгут. Через считаные секунды препарат попал в кровь, и пульс Рэйчел тут же взлетел до ста сорока ударов. Монитор неистовствовал. Рэйчел распирало от ощущения собственной силы. Еще никогда она ничего подобного не чувствовала – как будто внутри у нее разорвались тысячи фейерверков. Это было похоже на чудо: все ощущения обострились до предела, и ей казалось, она сможет танцевать до конца жизни. Ей очень нужно было сейчас танцевать, двигаться. По-другому невозможно было выпустить ту искрометную энергию, которая скопилась внутри. И ей хотелось говорить, говорить, говорить, хотелось поделиться этими прекрасными чувствами со всеми и каждым.
Она уже даже открыла рот, но Адам ударил ее так сильно, что на левой руке остался красный и обжигающий след его ладони. Боль пронзила все тело, такая боль, которую никто не смог бы вынести. В этот раз она была гораздо сильнее, чем когда он бил ее тростью, во много раз сильнее. Рэйчел завизжала, и пульс на мониторе подскочил еще на двадцать ударов вверх. Затем медленно со ста шестидесяти ударов он вернулся к ста сорока.
– Номер пять, молчать. Ни слова.
Рэйчел потянула за ремни, желая высвободиться, но они были затянуты так туго, что кожаные стропы только глубже впились в руки. Она хотела вернуться в тот наркотический туман, в котором пребывала до укола. Там ей было тепло и спокойно, ничто ее не тревожило, там не было боли и криков. Адам взял в руки охотничий нож, и она вжалась в кресло. Сверкающее пятнадцатисантиметровое стальное лезвие было острым, как бритва. Она посмотрела на нож, затем – на Адама. Монитор запищал быстрее.
– Сейчас будет очень больно, – предупредил он.
К моменту, когда я принял душ и оделся, в номер принесли завтрак. Я снова заказал полный английский – мощную дозу холестерина, белка и калорий, которая должна была подзарядить мои батарейки. Кофе в большом количестве служило той же цели. У меня быстрый обмен веществ, модели за такую конституцию отдали бы все. Я никогда не набираю вес. Единственный недостаток состоит в том, что иногда уровень сахара в крови резко падает, и тогда меня словно выключают из розетки.
Я быстро съел завтрак и вышел на балкон с чашкой кофе. Небо опять было серым, какая-то особая довлеющая серость нависала над городом. Ожидались новые снегопады. Шестью этажами ниже закутанные люди торопливо шли по своим делам. До восхода солнца оставался еще час, а завтра будет самый короткий день в году. Через два дня день снова начнет прибавлять, а через пять дней настанет Рождество. Через два дня я еще буду здесь. Да и, наверное, через пять дней тоже буду. Я надеялся, что к Новому году сообщники будут пойманы, и я смогу наконец свалить из этой Сибири.
Я зажег сигарету и набрал Хэтчера. В семь утра он уже был на работе. Он рассказал мне о штрафе за парковку, и я издал все те звуки, которые можно ожидать от человека, когда он слышит какую-то новость впервые. Других новостей не было. Обнаружилось много студентов-медиков, которые со скандалом были отчислены из институтов, но ни один из них не подходил под описание маньяка. И точно так же не нашлось никого, кто подходил бы под описание тренировочной жертвы объекта.
Хэтчер что-то говорил, но я не вслушивался. Мне вдруг вспомнился отрывок из вчерашнего разговора с профессором Блейком, и я чуть не ударил себя за то, что своевременно не заметил важность именно этих его слов. Такие детали могут или спасти, или угробить расследование, могут решить вопрос жизни и смерти. Как говорится, дьявол в деталях, и он только и ждет, чтобы ты в них увяз. Профессор Блейк сказал мне, что Фримен сначала тренировался на грейпфрутах, а потом перешел на трупы. Грейпфруты и трупы – во множественном числе, а не в единственном. Я сказал Хэтчеру искать одну жертву, но вполне возможно, что для практики ему понадобился не один, а несколько человек.
– Нам нужно расширить критерии поиска для подопытного кролика, – сказал я Хэтчеру. – Во-первых, вполне вероятно, жертв несколько. Точное количество зависит от того, как быстро объект научился делать лоботомию. Это могут быть как женщины, так и мужчины. Возраст – от тринадцати-четырнадцати лет и старше. Искать стоит среди неблагополучных категорий граждан – проститутки, бомжи, наркоманы. Скорее всего, верхняя возрастная граница – шестьдесят лет, потому что в более пожилом возрасте здоровье слабеет и есть риск смерти в ненужный момент. Вместе с тем я не стал бы сильно концентрироваться на верхней возрастной планке, этот вопрос саморегулирующийся в искомой категории – наркоманы вообще долго не живут. И забудьте про первоначальный портрет жертвы. Объект тренировался: он знал, что первые жертвы умрут. Его почерк – оставлять людей живыми, так что подопытные кролики не будут соответствовать критериям, по которым отбирались жертвы. Никаких темноволосых карьеристок мы больше не ищем.
– Просто отлично, – сказал Хэтчер. – А сузить эти критерии никак нельзя?
– Жертва будет необычной, – заверил я его. – Поскольку объект тренировал свои хирургические навыки, будут следы вмешательства в мозг. Пусть ваши люди обзвонят всех судмедэкспертов. Даже если дело было пару лет назад, они вспомнят что-то похожее. Он мог, например, попытаться замести следы.
– Как?
– Мог проломить молотком лоб, чтобы скрыть попытки добраться до префронтальной коры. Или он мог отделить голову от тела и избавиться от нее отдельно. Включи воображение!
– Включи воображение, – отозвался Хэтчер.
В его голосе была злость и напряжение, которые возникают, когда охотишься за призраками и тенями и понимаешь, что зашел в тупик. Я представил, как он склоняется над столом, устало качает головой и трет свои грустные, как у бассет-хаунда, глаза, задаваясь вопросом, почему он не стал бухгалтером, инженером или упаковщиком в магазине. Кем угодно, только не полицейским.
– Мы поймаем их, – сказал я.
– Хорошо бы это случилось раньше, чем позже.
Хэтчер тяжело вздохнул. В его вздохе были тонны невысказанной печали.
– Что случилось? – спросил я.
Еще один, еще более тяжелый вздох.
Ознакомительная версия.
