Когда становилось немного светлее, я вглядывался в темноту, окутывающую гавань. В гавани находились буквально сотни барж — ведь это одна из самых крупных гаваней для их приема. Все баржи теснились в хаотическом беспорядке. Но я понимал, что беспорядок только кажущийся. Как ни плотно стояли баржи и как ни велико искусство, необходимое для вывода судна в море, каждая баржа имела узкую полоску воды, по которой она могла выйти в открытое море. От причалов, у которых швартовались баржи, перпендикулярно к берегу тянулись узкие сходни, связывающие баржи с сушей.
Лупа спряталась за тучей. Я вышел из тени и ступил на одну из центральных сходней, неслышно двигаясь по мокрому дереву на резиновых подошвах. Будь я даже в сапогах, подбитых гвоздями, и тогда вряд ли привлек бы чье-нибудь внимание — кроме тех, желавших мне зла. Хотя на всех баржах размещались команды, а в ряде случаев и с семьями, лишь на двух или трех светились одинокие огоньки, и, если не считать тихой симфонии ветра и слабого поскрипывания троса, все вокруг было погружено в безмолвие. Гавань со своими сотнями барж сама по себе являлась целым городом, и этот город спал глубоким сном.
Я прошел треть расстояния по главной сходне, когда пуна снова выглянула из-за туч. Я остановился и оглянулся.
Ярдах в пятидесяти за мной шли двое — молча и целеустремленно. Они казались лишь тенями, силуэтами, но я заметил, что правая рука каждого выглядела длиннее, чем левая. Что-то держали в правой руке. Я не удивился, заметив это что-то, как не удивился, заметив их самих.
Я посмотрел направо. Параллельно сходне, от берега двигались еще двое. Они шли на одном уровне с теми, что следовали непосредственно за мной.
Я взглянул налево — еще двое, еще два силуэта. Меня восхитила синхронность, с которой они действовали.
Я повернулся и снова пошел вперед. На ходу я вынул из кобуры пистолет, снял с него непромокаемый чехол и спрятал в карман на молнии.
Луна скрылась за тучами. Я бросил беглый взгляд через плечо и побежал. Три пары преследователей тоже побежали. Пробежав ярдов пять, я снова оглянулся. Двое на моей сходне остановились и прицелились в меня. А, может, мне просто померещилось в мерцающем свете звезд. Но мгновение спустя я убедился, что так оно и было: узкий язык пламени пронзил темноту. Выстрела я не услышал, вполне понятно: ни один здравомыслящий человек не решился бы потревожить сон сотни здоровых голландских, немецких и бельгийских моряков. Однако они ничуть не побоялись потревожить меня. Луна снова выглянула из-за туч, и я снова побежал.
Царапнувшая меня пуля нанесла больший урон одежде, чем мне самому, хотя я и ощутил жгучую боль в правом предплечье. Но и этого для меня было достаточно — я свернул с центральной сходни, перепрыгнув на нос баржи, пришвартованной у причала под прямым углом, и быстро перебрался на корму под прикрытие рулевой рубки. Спрятавшись там, я осторожно выглянул из-за угла.
Двое на центральной сходне остановились и энергичными жестами показывали своим приятелям справа, что им следует обойти с фланга, чтобы потом выстрелить мне в спину. На мой взгляд, они имели самые скудные представления о том, что такое честность и порядочность, но их компетентность не вызывала сомнения. Совершенно очевидно, если меня хотели прикончить, то, как я понимал, используя окружение, они получали неплохие шансы. И, с моей стороны, было необходимо, и как можно скорее, сорвать эти планы. Поэтому я на какое-то время перенес внимание с тех, что на центральной сходне, на тех, которые пошли в обход.
Появились они через несколько секунд. Они не спеша, но уверенно шли вперед, вглядываясь в темноту за рубкой — не совсем умно с их стороны, поскольку я сам стоял в глубокой тени, а они четко выделялись на фоне лунного неба. Я, разумеется, увидел их раньше, чем они меня… Даже сомневаюсь, что они вообще успели меня заметить. Один из них наверняка, ибо навсегда лишился способности видеть — он был мертв еще до того, как упал на причал и почти беззвучно соскользнул с него в темные воды гавани. Я прицелился во второго, но его реакция оказалась на редкость мгновенной, и он отпрянул в тень прежде, чем я успел нажать на курок. Неизвестно почему, но мне пришло в голову, что, по сравнению с ними, моя порядочность еще более низкого пошиба, однако в ту ночь я серьезно настроился на то, чтобы оставить их в дураках.
Я придвинулся к краю рубки и снова осторожно выглянул. Двое на центральной сходне стояли на месте. Возможно, они еще не знали, что произошло. С другой стороны, до них было совсем далеко и не приходилось рассчитывать, что я попаду с такого расстояния, да еще ночью, но, тем не менее, я тщательно прицелился и нажал на спуск. Однако птичка оказалась действительно далеко. Я заметил, как один вскрикнул и схватился за ногу, но, судя по быстроте, с которой он бросился за своим приятелем и спрятался под прикрытием баржи, рана не могла быть серьезной.
Луна вновь скрылась за тучу. Тучка маленькая и скроет луну минуты на две, не больше. И, к тому же, разрыв в тучах увеличивался, а они уже засекли мое местонахождение.
Я спустился с баржи на главную сходню и побежал в прежнем направлении. Я не пробежал и десяти ярдов, как луна опять дала о себе знать. Я сразу бросился ничком, лицом к берегу. Левая от меня сходня опустела, да и неудивительно, ибо уверенность оставшегося в живых явно поколебалась. Я взглянул направо — эти находились теперь немного ближе, чем те, которые секунду назад благоразумно ретировались с главной сходни, и по тому, как целенаправленно и уверенно шли они вперед, было видно, что им еще ничего не известно о печальной судьбе одного из приятелей. Однако они столь же быстро постигли важность осмотрительности, как и остальные, — мгновенно улетучившись, когда я сделал по ним два быстрых выстрела. Видимо, я промахнулся. Зато те двое, которые находились на главной сходне, ступили на нее снова. Но расстояние было еще слишком велико, и пока я мог о них не беспокоиться, так же как и они обо мне.
Еще минут пять продолжалась смертельная игра в прятки — перебежки, выжидания в укрытии, выстрелы, снова перебежки и все это время они неумолимо наступали, окружая меня. Теперь они действовали очень осмотрительно, почти не рискуя и ловко используя свое численное превосходство: в то время как один или двое отвлекали на себя мое внимание, остальные проворно перебегали с одной баржи на другую.
Трезвость и холодный расчет подсказали мне, что если я не изменю тактику, и притом немедленно, то у игры будет только один конец, и он уже приближается.
Обстановка меньше всего располагала к воспоминаниям, однако я выкроил, прячась за кабинами и рубками, несколько кратких мгновений, чтобы подумать о Мэгги и Белинде. Не потому ли они так странно вели себя, когда мы виделись последний раз? Может быть, каким-то особым женским чутьем они угадывали, что должно случиться и чем это для меня обернется, но побоялись рассказать? Хорошо, что сейчас они меня не видят, подумал я, ибо они не только утвердились бы в своей правоте, но и усомнились самым прискорбным образом в непогрешимости своего шефа. А я действительно уже дошел до отчаяния и чувствовал, что выгляжу соответственно. Я ожидал, что наткнусь на засаду из одного человека — меткого стрелка или мастера поножовщины, и думал, что справлюсь с любым, а если повезет, то и с двумя, но такого количества я не ожидал. Что я сказал Белинде, когда мы вышли из склада? «Кто, сражаясь, убегает, завтра снова в бой вступает!» Но теперь мне даже бежать было некуда, ибо до конца сходней оставалось всего двадцать ярдов. Когда человека травят, словно дикого зверя, его охватывает странное чувство, которое усугубляется сознанием того, что вокруг люди спят глубоким сном и достаточно снять глушитель и дважды выстрелить в воздух, как через несколько секунд вся гавань устремится к тебе на помощь. Но я не мог заставить себя так поступить, ибо то, что должно быть сделано, должно быть сделано сегодня ночью, и я знал — это моя последняя возможность и другой не представится. После сегодняшней ночи моя жизнь в Амстердаме не будет стоить и ломаного гроша. Я не мог заставить себя снять глушитель, пока оставался хоть малейший шанс. Я не думаю, что он оставался, во всяком случае то, что здравомыслящий человек назвал бы шансом.
Я взглянул на часы. Без шести два. Время почти истекло и в другом смысле тоже. Я взглянул на небо. К луне подплывала маленькая тучка. Сейчас они предпримут очередную и почти наверняка решающую атаку, и я должен буду предпринять свою очередную и почти наверняка последнюю попытку спастись. Я взглянул на палубу баржи. Она была нагружена металлическим ломом. Я схватил кусочек металла, потом еще раз прикинул расстояние от тучки до луны. Тучка словно сжалась, всю луну она не закроет, но край все-таки заденет.
Во второй обойме оставалось пять патронов, и я выпустил их в ту сторону, где — как я знал или догадывался — укрылись мои преследователи. Я рассчитывал задержать их на несколько секунд, хотя сам мало в это верил. Быстро сунув пистолет в непромокаемый футляр, задернул молнию и для большей надежности положил его не в кобуру, а в карман парусиновой куртки на молнии. Потом, пробежав несколько шагов вдоль баржи, вскочил на планшир и перепрыгнул на сходни. Когда я с трудом поднимался на ноги, я понял, что чертова тучка проплыла мимо, даже краем не задев луну.
