Серж кивнул Мильтону, выражая напарнику признательность за его заботу и хлопоты. Осушив чашку, он прикурил очередную сигарету. В следственный отдел вошел один из сыщиков, неся в руках фонарик и желтый блокнот. Он скинул пиджак и направился к ним.
— Собираемся оприходовать этих четверых пижонов, — сказал сыщик, молоденький курчавый сержант, чье имя Серж никак не мог запомнить. — Троим из них по семнадцать, они отправятся на Джорджия-стрит, но скажу вам наверняка: в понедельник они будут на свободе. У нас нет доказательств.
— А сколько лет тому, что стрелял в моего напарника? — спросил Мильтон.
— Примитиво Чавесу? Совершеннолетний. Восемнадцать стукнуло. Он отправится в Центральную тюрьму, но, если нам не подвернется под руку эта пушка, через сорок восемь часов его придется выпихивать оттуда пинками под зад.
— Что там насчет пули? — спросил Серж.
— Учитывая то, где стоял ты, и то, где сидели на полу своего «шевроле» эти ребята, траектория вылета пули из окна машины должна составить по крайней мере сорок пять градусов. При правильном прицеле она угодила бы прямехонько в твою физиономию, ну а так, похоже, она прошла между домом, в который вы заходили, и следующим, к западу. А там пол-акра пустоши. Иными словами, чертова пуля не задела ничего такого, что можно бы назвать «предметом» или «вещью», и сейчас, по всей вероятности, валяется себе где-нибудь на автостраде, что за Общей больницей. Так что, ребята, примите мои сожаления. Мне хочется ничуть не меньше вашего прибить гвоздями по самые шляпки к тюремным нарам все эти четыре задницы. Одного котенка, Хесуса Мартинеса, мы вычислили: замешан в нераскрытом убийстве в Хайлэнд-парке, тогда какого-то парнишку разнесло взрывом в клочья. Но только мы и этого не можем доказать.
— А как насчет парафинового теста, Сэм? — поинтересовался Мильтон. — Разве с его помощью нельзя подтвердить, что мальчишка палил из пистолета?
— С его помощью не подтвердить даже того, что человек испражняется дерьмом, а не парафином, — сказал сыщик. — Сойдет для детектива в кино. А нитраты на свои ладошки любой парень может заполучить и тысячей других способов. От парафинового теста толку мало.
— Может, свидетель какой или сама пушка хоть к завтрему объявятся, — сказал Мильтон.
— Может, и объявятся, — сказал сыщик с сомнением. — Хорошо, что я не работаю инспектором по делам несовершеннолетних. Нас вызывают тогда только, когда эти жопы начинают друг в дружку стрелять. И не по мне каждый божий день обихаживать их из-за всяких там опостылевших грабежей, краж и тому подобного. Я бы себе такого не пожелал. Мое дело — расследование преступлений, настоящих, на которые способны люди взрослые и зрелые. Во всяком случае, чтобы признать их виновными, мне требуется куда меньше времени.
— Ну а по каким делам проходят эти? — спросил Мильтон.
— Как и следовало ожидать: уйма краж со взломом, A.D.W., частые увеселительные прогулки на угнанных автомобилях, ограбления, наркотики и на каждом шагу попытки к изнасилованию. Этот Чавес разок уже сидел в детской колонии. Другим пока не доводилось. В качестве совершеннолетнего Чавес попался впервые. Лишь в прошлом месяце разменял свои восемнадцать.
Что ж, по крайней мере за несколько дней испробует на вкус, каково оно во взрослой тюрьме.
— Таково, что просто даст новую пищу для разговоров, когда он вернется к себе, — сказал Мильтон.
— И я так думаю, — вздохнул сыщик. — Пальнув в Дурана и избежав наказания — одним этим он заработает авторитет, какого в его мире хватит с лихвой. Я уж столько времени пытаюсь раскусить этих маленьких задиристых бандюг! Вы ведь, ребята, их сюда исправно поставляете. Хотите кое-что послушать? Тогда пошли.
Сыщик повел их к запертой двери. Когда она открылась, за ней возник крошечный кабинетик, уставленный звукозаписывающей аппаратурой. Сэм включил магнитофон, и Серж узнал тонкий, но дерзкий голосок Примитиво Чавеса.
— Да ни в кого я не стрелял, старичок. К чему оно мне?
— Так-таки ни к чему? Почему бы тебе и не пальнуть? — произнес другой голос — сыщика.
— Хорошенький вопрос, — сказал мальчишка.
— Скажешь правду — будешь умницей, Примо. От правды всегда легчает, с нее и новую жизнь начинать сподручней.
— Новую жизнь? Мне и прежняя по душе. Может, закурим?
Мгновение лента прокручивалась вхолостую, и Серж расслышал только, как чиркнула спичка. Потом снова раздался ровный голос сыщика:
— Пистолет мы найдем, Примо, это лишь вопрос времени.
Мальчишка гаденько рассмеялся, и сердце Сержа, стоило ему вспомнить то ощущение, когда он держал в руках эту тощую глотку, гулко застучало.
— Вам ни по что не сыскать никакого пистолета, — сказал мальчишка. — Я даже о том нисколечко не беспокоюсь.
— Готов поспорить, ты здорово его упрятал, — сказал сыщик. — И еще готов вообразить, что у тебя и мозги имеются.
— Я не говорил, что при мне был пистолет. Я только сказал, что вам ни по что не сыскать никакого пистолета.
— Прочти-ка вот это, — вдруг скомандовал сыщик.
— А что это? — спросил мальчишка с подозрением.
— Обычный журнал, в котором печатают всякую всячину. Он просто здесь валялся и попал мне на глаза. Почитай-ка мне оттуда.
— Чего ради, старичок? В какие игры ты играешь?
— Всего-навсего маленький эксперимент моего собственного изобретения.
Такую штуковину я проделываю с любым членом шайки.
— Хочешь что-то доказать?
— Может, и так.
— Тогда доказывай это с кем-нибудь другим.
— Примо, а как далеко ты продвинулся в школе?
— Двенадцатый класс. В двенадцатом классе бросил.
— Вот как? Ну тогда ты здорово умеешь читать. Открой журнал и почитай что-нибудь.
Серж услыхал шелест страниц, спустя минуту раздалось:
— Слушай, старичок, нет у меня времени на глупые детские игры. Vete a la chingada <иди к черту (исп.)>.
— Читать ты не умеешь, верно, Примо? Тебя переводили из класса в класс вплоть до двенадцатого, надеясь, что, перейдя в него, ты автоматически станешь настоящим учеником выпускного класса, но тут-то они и заупрямились, до них дошло, что выдать диплом неучу, не различающему букв, они попросту не могут. Эти благодетели вконец тебя затрахали, так ведь, Примо?
— О чем это ты говоришь, старичок? Чем ковыряться в этом дерьме, я уж лучше поболтаю о том выстреле, который ты мне шьешь.
— А как далеко ты продвинулся в жизни, Примо?
— Как далеко?
— Вот именно, как далеко? Живешь ты в тех коробках, что расположены сразу за скотофермой, верно?
— Собачий город, старичок. Можешь называть его Собачьим городом, нам оттого стыдно не сделается.
— Пусть так, Собачий город. Насколько далеко ты выбирался из своего Собачьего городка? Был когда-нибудь в Линкольн-хайтс?
— В Линкольн-хайтс? Конечно, был.
— Сколько раз? Три?
— Три, четыре, не знаю. Эй, эта болтовня мне уже вот где сидит. Не знаю, какого лешего тебе от меня нужно. Ya estuvo <я там был (исп.)>.
— Возьми еще сигарету, — сказал сыщик. — Можешь прихватить несколько, на потом.
— Вот это дело. За сигареты, так уж и быть, перетерплю эту дерьмовую чепуху.
— От Собачьего городка до Линкольн-хайтс с две мили будет. Дальше не наезжал?
Магнитофонная лента вновь смолкла, потом мальчишка сказал:
— Был еще в Эль-Серрено. Это намного дальше?
— На какую-то милю.
— Так что повидал я достаточно.
— А океан когда-нибудь видел?
— Нет.
— А какое-нибудь озеро или речку?
— Речку. Вшивая лос-анджелесская река бежит как раз мимо Собачьего городка, разве нет?
— Как же, как же. Случается, вода в этой канаве поднимается на целых восемь дюймов.
— Да кому какая разница! Меня оно не волнует. У меня в Собачьем городе есть все, чего ни пожелаю. И на кой мне куда-то мотаться!
Лента опять смолкла, потом мальчишка произнес:
— Погоди-ка. Был я кое-где и подальше. Может, сто миль наберется.
— Это где же?
— В колонии. Когда засыпался в последний раз на краже, меня туда на четыре месяца отправили. Зато уж как я радовался, вернувшись обратно в свой Собачий городок!
Сыщик улыбнулся и выключил магнитофон.
— Я бы назвал Примитиво Чавеса типичным членом подростковой банды.
— Что ты стараешься доказать, Сэм? — спросил Мильтон. — Собираешься заняться его перевоспитанием?
— Только не я, — усмехнулся сыщик. — Теперь уж это никому не под силу.
Дай Примо хоть два миллиона долларов — он все равно не откажется от своего Собачьего городка, от своей шайки и от забавы разделать на куски кого-нибудь из «богатеев», а может быть, и кого из полицейских. Примо слишком стар. Его не переделаешь. Упустили.
— Надо сказать, он приложил к тому все усилия, — с горечью сказал Мильтон. — Этот маленький сукин сын своей смертью не умрет.
