— Сеньор!
Он поднимает обесцвеченные глаза на видного Сан-Антонио.
— Есть ли еще самолеты на отправку?
— Нет.
— Давно ли улетел последний?
Он пожимает плечами, смотрит в сторону полосы…
— Сейчас улетит.
— Куда?
— Не знаю, это частный рейс.
Бегу к выходной двери. Закрыто! К другой: закрыто, быстро! Черт побери! Быстро! Последняя. Тоже заперта! Барабаню, ломая ногти. Ищу электрическую систему запора! Не нахожу, зараза!
Снова зову мастера метлы.
— Как открыть? Это срочно!
— Запрещено. Конец, закрыто!
— У вас есть ключ?
— Нет!
Прицеливаюсь в запор двери.
Бух-ба-бах!
Взрыв наполняет, отражается, скачет, рычит, бумерангирует, детонирует… Старичок бросается на пузо, читая «Отче наш». Дверь со скрипом открывается. Выскакиваю наружу!
«Неужели слишком поздно, ребята!» — говорю я вам и себе. На краю полосы стоит «Мираж-20».
Прыгаю в электромобильчик, которых так много в каждом аэропорту.
Кажется, что я всегда водил его. Нажимаю первую же кнопку и он заводится. Двигаю первый рычаг — трогается.
Рву в направлении полосы. Два двигателя самолета уже хрюкают. Надеюсь, меня заметят в диспетчерской!
Но вот я уже на полосе. Увы, за 800 метров до самолета. Нет, подождите, дайте сосчитать: только за 795. В башке у меня сегодня счетная машинка!
Останавливаюсь на минутку. Что делать, орел или решка? Если «Мираж-20» рванется, столкновение неизбежно. Сан-А превратится в тесто, а леталка в кучу железных обломков.
Не могу же я остановить его голыми руками!
Двигатели взвывают.
Мне кажется, что «Мираж» двинулся.
Нет, это только мираж!
Завывание турбин стихает. Ругательства умеряют пыл. Понимая, что меня заметили, рулю к нему, не уступая середины полосы.
Дверь птички открыта. Но радист, который стоит на пороге, не сбросил спасательной лестницы в рай. Кажется, он не в настроении.
— Ну вы даете! — восклицает он по-французски. — Что за манеры, какая муха вас укусила?
— Куда вы летите?
— В Касабланку. Но что вы делаете?
— Подтягиваюсь на руках, мой друг. Простое упражнение по подтягиванию.
Он хочет вытолкнуть меня. Но получает право сам совершить кульбит внутрь повозки. К счастью для него, ибо двигатели аппарата резко взвывают.
— Оставайтесь в кабине и ложитесь! — кричу я пилоту.
Три клоуна здесь. Уже не в маскарадном виде, но еще не разгримированные до конца. У них нет времени расстегнуть ремни безопасности и они открывают огонь, хватая оружие, разбросанное вокруг.
Меня спасает то, что они стеснены в движениях. Угол стрельбы ограничен. Я успеваю нырнуть под кресло. Рыбкой! Испускаю ужасный крик.
— Туше! — радуется один из кровавых марионеток.
После этого они отстегиваются.
И на этот раз ошибаются: встают одновременно все втроем. Подарочек для стрелка в моем положении.
Раз пошла такая пьянка, режь последний огурец!
Нет жалости для убийц.
Расстреливаю всю обойму. Надо же, они сами снабдили меня оружием. Ирония судьбы!
Послав последнюю пчелку, поднимаюсь. Я уверен в себе. Я знаю, когда я в форме. Три мерзавца валяются кучей на полу «Миража», все более или менее мертвые или смертельно раненные.
Поворачиваюсь к бледному пилоту, который поднимает руки.
— Больно, командир! — говорю я ему. — Речь идет не о сведении счетов между негодяями, я комиссар Сан-Антонио из парижской оперы. Вы свидетель, что они стреляли первыми и что, следовательно, я находился в состоянии необходимой обороны. А сейчас, извините, мне еще нужно подмести кое-что кое-где. Увидимся позже на ужине в местной псарне.
Выпрыгиваю из птички и галопирую, чуть не теряя штаны, по полосе, расцвеченной шизантемами (как сказал бы Берю, если бы мог).
Черт, совсем забыл сказать вам… Вот голова садовая: перед тем, как смыться, я захватил коричневый пакет, который приволок скрипач из какого-то уголка у Нино-Кламар.
— Я слышал что-то вроде свободного выхлопа? — говорит мне Берю.
— Это души освободились от тел гнусных господ.
— Ты поимел их?
Я показываю коричневый пакет.
Но слежу не за Берю, а за Евой-Чарли-Щмурцем. Бабенка реагирует. Поверьте, у нее глаза на лоб лезут!
— Эй, что это с ней случилось? — спрашиваю я Мастарда, указывая на отвратительный фиолетовый синяк под глазом девахи.
— Поскольку в сознании был только господин аббат, я провел небольшой допрос, ожидая тебя. Ты же понимаешь, меня заботит в первую очередь малышка. У святого отца сильно развито чувство исповеди, так что он не долго оставлял меня неутешным; его христианское милосердие было тронуто сей же час заботой бедного дядюшки, оставшегося без племянниц столько дней.
— Ну и?
Он разражается хохотом.
— Знаешь, где наша свистушка? В номере «Святого Николаса» в нескольких шагах от нашего, как уверяет аббат. Они ее поместили там вместе с двумя учеными, которых у Нино-Кламар заменили этот тип и я.
Ни единой кошки.
Ни единой собаки.
И канарейки спят.
Звоню, сожалея, что знаменитый сезам не при мне (он в камере хранителя тюрьмы Санта-Круц).
Я в белой фуражке с длинным козырьком, найденной на заднем дворе автомобиля.
На втором этаже открывается окно.
— Что такое?
— Срочное сообщение из французского посольства в Мадриде, экселенц.
— Сейчас открою.
Это все, что от него требуется.
Проходит довольно мало времени и судья Пасопаратабако отпирает дверь. Он в пижаме и поверх нее в домашней бархатной куртке, которую, должно быть, купил на блошином рынке в Мадриде во время своего свадебного путешествия.
Снимаю фуражку.
— Мое почтение, господин судья.
Он дергается! Стучит зубами. По крайней мере, изображает подобие этого, ибо его вставная челюсть отмокает на столике у изголовья. Ну-ну, успокойтесь, — говорю я ему. — Беглецы, возвращающиеся в колыбель, не опасны. Я пришел, чтобы для вас пробил час истины. Пусть развязка достаточно туманной истории произойдет под вашим покровительством. Это логично и сбережет нам время.
Не дожидаясь изложения истории его жизни, я свищу преданному псу Берю и помогаю ему выгрузить нашу компанию в красивую обитель судьи и его предков.
— Но что, кто, почему? — удивляется почтенный чиновник.
— Пешки и фигуры, господин судья, время заканчивать партию. Для этого мы разъединим обвиняемых, используя элементарный метод.
— Но…
— Я знал, что вы милостиво согласитесь, — уверяю я. — Ты, Толстый, займись убийцей. Свяжи его покрепче где-нибудь и берегись его неодушевленного вида (такие тоже имеют душу). Ну а я, галантный, как всегда, посвящу себя дамам. Только сначала задам тебе два — три вопроса в виде подготовки фитиля перед тем, как запалить лампу.
Шепчу то, что хотел спросить, в ухо его бестолковки так тихо, что даже при самом большом желании в мире не смогу это передать вам. Он бормочет мне то, что хочет ответить, так неразборчиво, что вы ничего не узнаете из этого короткого диалога.
После чего заталкиваю Инес и крошку Еву в комнату, где находится, догадайтесь, кто? Да, дорогие мои: Контрацепсион во плоти и ночной рубашке. Ей жутко пришлось поработать, чтобы вернуть расположение своего старикашки. Чудесный город, венское колесо, карнавал в Рио, сумасшедшие ночи Андалузии — все было. Награда за подвиг — это так же заметно, как цирк Жана Ришара у вас в саду!
Судья, багровый от стыда, унижения, боли и еще других вещей (про которые я, конечно, забыл, но, что вы хотите, у меня же не две головы!) вопит и устремляется в спальню.
— Но кто вам позволил! Я запрещаю вламываться в мою личную жизнь!
Я вдруг завожусь.
— Эй, судья: успокойся, старый чурбан! Я уже вломился в твою личную жизнь без лишних слов!
И, чтобы остыть, я связываю Еву чулками Контрацепсион.
— Я запрещаю вам издеваться над священником! Под моей крышей! В моем собственном доме! — причитает судья, который не знает, как выразить возмущение.
Я делаю ему знак подойти. Вот так, указательным пальцем. Ничего нет лучше, чтобы заткнуть пасть воющему мужику. Смотришь на него пристально и манишь. Он немедленно сбавляет тон, затем замолкает и приближается, как дрессированная собачка.
Тогда я хватаю его руку и поднимаю до уровня аббатской груди.
— Потрогайте, господин судья. У святого отца есть тити, не так ли?
Если бы он положил пальцы на змеюку или на кое-что у нормально сложенного сенегальца, он не подпрыгнул бы так высоко.
— Нет!!! — восклицает он.
— А вот и да! — отвечаю я ему дозированным эхом (ибо каждый должен дозировать свое эхо). — Вы видите, что я не заставляю вас припасть к невинной груди, дорогой судья? Нелегальное ношение сутаны дорого обходится в Испании, так ведь?
