то, что я люблю вкусно поесть? За то, что я не монашка и не прикидываюсь святой?! — Елена Евгеньевна рванулась к серванту, переполненному хрустальной посудой. — За что? За это?! — крикнула она и устремилась в соседнюю комнату.
Оттуда полетели на пол платья, завернутые в целлофан, костюмы, брюки, куски меха, туфли, коробки, из которых выпадали пакеты с чулками. Вскоре на середине комнаты образовалась целая гора одежды.
— За это?! — Обухова выбежала из комнаты.
Она начала ходить кругами и стала похожа на большую ночную бабочку: полы ее длинного халата развевались, переливаясь бархатными складками, волосы растрепались еще больше и висели бесформенными прядями.
— Все это одевается! — Она остановилась и порывистыми, нервными жестами показала, как именно. — Одевается на себя! Женщина одевает на себя вещи! Для вас это новость?! Объясните моей дочери — она не знает, что женщина хочет нравиться, хочет привлекать внимание, хочет улыбаться, ездить за город, флиртовать, слушать музыку, носить французское белье, иметь дачу, мебельный гарнитур, машину, хочет пить хорошее, дорогое вино! Объясните ей, что глупо презирать деньги, если на них можно купить столько вещей! У меня была подруга, которая завтракала в Риге, обедала в Москве, а ужинала в Сочи, на побережье Черного моря! Вот как надо жить! — Елена Евгеньевна сделала шаг к дочери.
Девушка хотела что-то ответить, но вместо этого всплеснула руками и выбежала из комнаты. Логвинов догнал ее на лестнице. Спустившись вниз, он обернулся и увидел в дверном проеме прямо над собой черный неподвижный силуэт.
На улице Логвинов остановил Таню, и она покорно прислонилась к его плечу. Девушка не плакала, но голос ее был едва слышен:
— Так всегда. Начинает кричать, доведет себя до истерики и твердит одно и то же: нужны деньги, деньги, деньги… Бредит гарнитурами, загородными домами, машинами, поездками к морю. А с прошлого года к нам зачастила Нина Кузьминична. Вы знаете ее?
— Знаю.
— Ужасная женщина! С ее появлением мама начала выпивать. Все чаще и чаще. Потом у нее стали бывать мужчины: все комнаты пропахли табаком; я находила недопитые бутылки водки и коньяка. А мама все отрицала. Но зачем скрывать от меня?.. И эти скандалы с дедом. Мама грубила ему, требовала денег, он отказывал… Может, он тоже мешал ей? — Таня вздохнула. — Пойдемте?
Логвинов взял ее под руку.
— Знаете, — сказала Таня. — Я нашла одну фотографию. Посмотрели бы вы, какая счастливая на ней мама рядом с отцом, — он был еще жив. А на руках у папы — я. Мне тогда было несколько месяцев.
— Вы не дадите мне этот снимок? — попросил Логвинов.
— Хорошо, только с возвратом. — Таня сделала паузу и с горечью в голосе добавила: — Зачем я ушла от мамы? Надо было остаться, что-то предпринять, изменить, разогнать эту компанию. А я смалодушничала, сдалась… — И, неожиданно перейдя на «ты», закончила: — Зачем я все это говорю, ты и так все знаешь.
— Нет, Таня, по-моему, ты не сказала главного…
Глава 9
1.
Дочь встречает меня двусмысленной улыбкой и сопровождает мой скромный ужин (сама она, не дождавшись, давно поела) многозначительными взглядами и восхитительной предупрежительностью.
Мои немые вопросы мягко игнорируются и, только когда гаснет свет и я до подбородка закутываюсь в одеяло, слышу голос дочери:
— Папа, это правда?
— Возможно, — невозмутимо отвечаю я.
— Нечего, нечего улыбаться, — угадывает мою улыбку дочь. — Ну-ка рассказывай.
— Разве есть еще что-то, чего ты не знаешь? — принимаю я условия игры.
— Эффектная женщина — ничего не скажешь! Я видела тебя с ней сегодня в кафе «Радуга». Не отпирайся.
— Разве я отпираюсь?
— Ты давно с ней знаком?
Я снова улыбаюсь:
— Не очень. Спи, девочка. Поздно уже.
— Пап, а ты у меня молодой, такой интересный — я только сегодня заметила!
Оля вихрем врывается в мою комнату. Я чувствую ее горячее дыхание на своей груди.
— Сегодня мама звонила. Послезавтра приезжает!
Вот это новость!
— Раньше срока?!
— Ну да! Соскучилась. Кстати, огорчилась, что тебя нет дома, спрашивала, где ты ходишь так поздно.
Я прижимаю к себе ее пахнущую шампунем головку. Так проходит несколько минут. Дочь невнятно говорит что-то, но я все же слышу кое-что: о каких-то велосипедных прогулках (которые помогут мне похудеть), о театре (который мы все трое горячо любим, но куда ходим так редко), о совместной поездке в березовую рощу (блаженная мечта каждого горожанина), о чтении вслух нашумевшего романа Айрис Мердок (в высшей степени интересно, когда мы сможем почитать вслух). Шепот затихает, и, придя в себя от новости, которую мне сообщила дочь, я говорю:
— Тебе завтра рано вставать, Оленька. Да и мне тоже. Давай спать.
Я провожаю ее к кровати. Поправляю подушку и одеяло, целую в подозрительно сырую щеку:
— Спокойной ночи.
Вернувшись к себе, вытягиваюсь на тахте и прислушиваюсь к размеренному ходу маятника. «Спать, спать, спать», — твержу себе, но чем упорнее я это делаю, тем дальше отступает сон, и постепенно, как заядлый курильщик к сигарете, я вновь мысленно возвращаюсь к делу Пруса.
А подумать есть о чем: Логвинов нашел слесаря, изготовившего дубликат ключа от мастерской. На одной из предъявленных фотографий слесарь узнал заказчика. Им был Христофоров Игорь Поликарпович.
Еще одна жертва, попавшая в паутину Пруса?..
Быстрее бы проходила ночь, быстрее бы настал час встречи с гражданином Христофоровым. Какие отношения связывали его с Прусом? Оперативные данные, полученные мной, характеризуют Игоря Поликарповича неплохо. На хитрого и расчетливого убийцу он не похож, но тот ли он отзывчивый и безотказный Христофоров, каким его знают соседи и сослуживцы? Может быть, его шантажировали? Или запугали?
Логвинов проверил алиби Максимова. Седьмого января с шести часов вечера и до закрытия он безотлучно сидел в ресторане гостиницы «Интурист». Налаживал «дружественные контакты» с финскими спортсменами. Вчера за такие же «контакты» его с поличным — магнитофоном, тряпками и жевательной резинкой — задержала милиция.
Во второй половине дня мы с Сотниченко съездили в УВД и получили материалы
