— Я преследовал потому, что кто-то другой все равно сделал бы это. Я не единственный репортер, который тобой интересуется. Когда ты вплотную подойдешь к вопросу о политическом будущем, любопытных станет еще больше. Эта книга, эта карта, твоя связь с Хейл Мохалу, Водяная Мельница — ключи, указатели направления, другие тоже смогут разобраться.
— Я сожгу книгу, порву карту и снимусь с учета в Хейл Мохалу.
— А Хью Спенсер?
— Кто? А, художник.
— И Карен Оберн. Пройдет какое-то время, пока она все просчитает. Ее рабочая гипотеза, что ты — лесбиянка. Временно… У Карен есть амбиции. Тебе нужно самой рассказать обо всем людям раньше, до нее.
— Ты с ума сошел.
— Если она обнаружит факт — разразится скандал, а если ты…
— Глупое безрассудство.
— Я бы сказал по-другому — храбрость. Послушай, ты собираешься претендовать на высокий пост. Общество имеет право скептически относиться к моральному облику таких претендентов.
— Мое «состояние» — это болезнь души. В процессе твоего расследования ты должен был читать Библию.
— Библия — не учебник по медицине. Она использует это слово для обозначения большого числа болезней.
— Да ты эксперт.
— Не имеет значения, какое у тебя заболевание…
— Чарльз, ради Бога. Половина моей работы — политика, другая половина — переговоры. Я пожиманием рук на жизнь себе зарабатываю, понимаешь?
— Проблема не только твоя и твоего доктора, Фрэнсис. Ты отказалась от большей части прав на личную жизнь. Может, ты и не лгала, потому что никто никогда тебя не спрашивал, что ты делала в 1972 году. Но я тебя спросил, и ты солгала. И даже если бы не заинтересовался — ты промолчала бы. Существует ложь умолчания. Сначала люди отшатнутся от тебя, но заживо ведь не сожгут. Продолжай говорить, даже когда они повернутся к тебе спиной или отведут глаза. Излагай факты, и, вероятно, все станет на свои места.
— Вероятно…
— Фрэнсис, ты — молодая женщина. Может, путь к твоей карьере станет немного длиннее, но за это время ты сможешь внести большой вклад в дело просвещения и добиться большого уважения. Если новость дойдет до общественности через Карен Оберн, ты никого не сможешь заставить выслушать тебя. Я тебе солгал. Одному человеку я рассказал.
Фрэнни задохнулась от возмущения.
— Я хочу, чтобы ты с ним встретилась. Он — эксперт по скандалам.
— Я не нуждаюсь ни в чьей помощи.
— Поверь мне. Я узнаю лучший способ, как придать дело огласке.
Она заговорила с горькой иронией в голосе:
— Мои соотечественники, американцы, я…
Но она не успела произнести то слово, и Кейт твердо знала, что в этот момент Чарльз ее поцеловал. Прямо как в кино. Потом какое-то время слышались стоны и ахи, возня и чавканье, а потом голос Фрэнсис, слегка ошарашенный:
— Я у тебя первая… Первая…
И снова это слово не было произнесено, потому что он снова и снова целовал ее. И целовал, и целовал, и целовал…
* * *
Прослушав все это дерьмо, нафантазировавшись до одури, Кейт так и не смогла понять, какого черта Чарльз, если он такой приличный и честный парень, если он ничего скандального ни писать, ни делать не собирался, если он, предположим, любил эту женщину по-настоящему — какого черта он все записал на пленку? Похоже… Да не похоже, а совершенно точно, — не предупредив ее об этом.
Когда Кейт устала от всего, что обрушил на нее Чарльз, она попыталась разобраться в другой ситуации. Она была еще в состоянии что-то представлять, о чем-то рассуждать, но уже на пределе.
Кейт вдруг отчетливо поняла, что Карен Оберн, которая засекла ее бывшего любовника в Новом Орлеане и могла на лодке следовать за ним в Карвилль, — журналистка, чьей рабочей гипотезой была гомосексуальность Фрэнсис, Карен, которая была амбициозной женщиной и собиралась организовать скандал, — это та самая Карен Оберн, которую убили выстрелом в голову в вестибюле дома номер восемьдесят девять по Парковой авеню в Хобокене, Нью-Джерси. Как выразилась газета «Пост», над ней учинили «МАФИОЗНУЮ РАСПРАВУ». Ее убили, а тело потом спрятали на пустыре, так считает полиция. И Кейт Нейсмит живет именно в этом доме! Кейт Нейсмит является тем лицом, за которым охотились, но вместо нее умерла Карен Оберн. Несомненно, абсолютно точно, убийца журналистки считал, что Карен — это Кейт, поскольку та заходила в дом номер восемьдесят девять по Парковой. А шла она туда, должно быть, чтобы разведать, не знает ли Кейт Нейсмит что-нибудь о поездке бывшего любовника Чарльза Айвса в Луизиану.
Каким образом все произошло, представить несложно. Но был здесь еще один более важный факт, буквально кричащий факт. Карен Оберн оказалась убита еще и потому, что кто-то другой, кроме журналистки, предполагает и интересуется тем, что может знать Кейт Нейсмит о поездке давнего любовника Чарльза в Луизиану. Кто-то еще заподозрил тоже, что Кейт Нейсмит много знает. И этот кто-то хотел убить Кейт, чтобы она никому не рассказала ничего. Ему плевать на то, что на самом деле она ни хрена не знает ни о какой поездке Чарльза.
Несмотря на то, что это ключевой, кричащий факт, Кейт старалась не думать о том, что произойдет, когда они узнают… А они непременно узнают, что ошиблись и не убили ее. Потому что ее не было в Хобокене. Они станут соображать, а где же она может находиться, и сумеют путем великолепной дедукции вычислить, что у нее, возможно, остались ключи от квартиры Чарльза, и что сию минуту она находится именно там.
А так как это довольно легко представить, возникает вопрос: почему Кейт не позвонила Дейву Милнеру и не напомнила ему о разговоре, о том, что перепугана до смерти, до самых пяток? Почему, по крайней мере, не попросила его временно отложить беседы с подозреваемыми, осведомителями и плохими парнями, и, пожалуйста, ну пожалуйста, двинуть задницей в ее сторону, пожалуйста. Она устала сидеть, забившись в угол, с выключенным светом. Пожалуйста.
А ответ на этот вопрос был такой: она не позвонила Дейву Милнеру потому, что не смогла бы удержаться и поинтересовалась бы, почему он не сообщил ей во время последнего телефонного разговора, что за месяц до смерти Чарльза (она узнала об этом из ежедневника на столе) Дейв Милнер встречался (или должен был встретиться) с ее бывшим любовником Чарльзом в Музее Современного Искусства?
Прошлым вечером ни хоккейных, ни баскетбольных игр не состоялось. Прогноз Национальной службы погоды: ясно — и что еще новенького? — холодно. Максимум сегодня около плюс десяти градусов по Фаренгейту, минимум ночью до минус десяти градусов. Сейчас в Центральном парке д-д-д-два градуса выше нуля, северный ветер, скорость двенадцать миль в час. Кажется, что мы в… О’Лири, Земля принца Эдварда.
— В Хобокен? — переспросил Мак-Говерн.
— Не спорь со мной, Матти, ладно, — попросил Федеричи.
— Если бы ты не был дважды беременным, Стив-О, я бы подумал, что ты морочишь мне голову. Я же с тобой не спорю, а просто спрашиваю, чем ты занимаешься?
— Каждый раз, когда я появляюсь, ты интересуешься, чем я занимаюсь. Отвечаю: перестраиваюсь в ряд по направлению к Джерси. Потом перестраиваюсь в другой ряд, потому что в том пробка, а ты опять спрашиваешь, что я делаю, хочешь сказать, что я нарушаю правила? Я отлично знаю правила — сам полицейский. И поворачиваю налево у указателя «Хобокен», а ты интересуешься, что я делаю. Сообщаю, что еду в Хобокен, ты переспрашиваешь: «Хобокен?» — как будто это какой-то там чертов Тибет. Дай мне передышку от вопросов. Просто заткнись.
— Рожденный беременным, — буркнул насмешливо Мак-Говерн.
— И это тоже больше не повторяй, хорошо, Матти?
Немного погодя Мак-Говерн все-таки не выдержал:
— Можно кое о чем тебя спросить, Стив-О?
— Нет, — возразил Федеричи, потом добавил: — А что?
— Ты здесь раньше бывал?
— В Хобокене?
— Ну да, в Хобокене.
— Да, был.
— Значит, ты знаешь, что мы едем не по главной дороге. Она ведет за город, к тоннелю Линкольн.
— Ну да, знаю.
Мак-Говерн хотел добавить что-то еще, но потом просто вздохнул и вопросительно взглянул на Федеричи.
— Что?
Мак-Говерн покачал головой.
— Что, черт побери? — раздраженно спросил Стив.
— Я просто хочу понять, какой ерундой ты занимаешься? — Мак-Говерн рубанул рукой по приборной панели.
Теперь уже Федеричи покачал головой.
— Ты имеешь в виду это задание?
— Какое задание? — Мак-Говерн недоуменно развел руками. — У нас с тобой задание? Дело Айвса? Я не работаю по делу с тех пор, как мы расспрашивали жильцов в доме Мак-Алистер. «Клуб Смерти»? Это не наша работа, а Мак-Ивера и Блумфилда. Парень, которого грохнули в «Сиксплексе»? Это тоже не наше с тобой дело. Опять же Мак-Ивера и Блумфилда. Им хватит дерьма по горло до самого дня Святого Патти. Женщина-репортер, которую замочили в Хобокене? И о ней не мы должны позаботиться, это дело хобокенской полиции. Так какое у нас, в таком случае, задание? Какое, — он изо всех сил хряснул по панели, — у нас — еще один удар, — задание?
