Дождавшись, когда нетерпеливый подполковник удалится к себе, Синцов сбегал в туалет, намочил полотенце и оказал задержанному первую помощь, приговаривая про себя, что с этим контингентом так нельзя, их надо аккуратно, не торопясь, окучивать, пока в глазах не зажжется жажда контакта. Моему вопросу, откуда у него, Синцова, столько терпения — окучивать этих презренных маньяков, с упорством золотоискателя дожидаясь от них крупиц правдивых показании, — Андрей удивился.
— А разве у тебя по-другому? — спросил он. — Ты ведь тоже по крупицам собираешь. Экспертизы там всякие, вещественные доказательства исследуешь…
— Ну ты сравнил. Одно дело — копаться в вещдоках, и совсем другое — залезать в душу маньяку.
— А то ты не залезаешь.
— Бывает, залезаю, — согласилась я. — Только избирательно. Я вот насильников не люблю, и с ними у меня контакта не бывает.
— А как же? — он с недоумением уставился на меня.
— А вот так. Расследую дело, и все. Назначаю экспертизы, предъявляю обвинение, подшиваю в корочку…
— И по душам не разговариваешь? — Не-а. Мне их душа неинтересна. Синцов пожал плечами. По его лицу было видно, что мыслями он погружен в своего маньяка — как там он.
— Ведь если знаешь, что он сотворил, возникает только одно желание, удушить его медленно и печально, — продолжала я. Если честно, я тогда устала после выезда, и у меня просто было плохое настроение. — А ты с ним сюсюкаешься…
— Да, — как-то неуверенно согласился Синцов. — Хочется удушить. Но потом. А сначала я про это забываю, одно только помню: что он мне должен все рассказать.
— А что этот, плюгавый, с мокрым ухом, сделал? — вскользь поинтересовалась я.
— Что? — рассеянно повторил Синцов. — Да трех девчонок убил. И закопал. Двух мы нашли, а где третья, пока не знаем. Но он скажет…
В конце концов так оно и вышло; но это уже совсем другая история.
А в этот раз Синцов взволнованно меня расспрашивал, сочувствовал, негодовал, а сам уже нетерпеливо косился в сторону лестницы, ведущей к отделу уголовного розыска, где наши опера трудились над задержанным. Наконец он почувствовал, что приличия соблюдены, и приплясывая, понесся по лестнице на третий этаж.
— Дорвался, — задумчиво произнес ему вслед Горчаков.
Я поддакнула. Начальник РУВД уже намекнул мне, что от меня тоже потребуется заявление, и я в уме прокручивала правовые определения деяния задержанного. Получалось не очень утешительно: мне уже было известно, что никаких предметов, изъятых из гражданского оборота, при нем не нашли. И в разговоре со мной по телефону он хоть и упоминал, что ему придется меня уничтожить, но говорил это крайне доброжелательным тоном, вежливо, и даже сочувственно. Поэтому покушение на убийство следователя прокуратуры Швецовой ему не пришить даже при большом уважении к Швецовой лично и ко всей прокуратуре в целом. Не говоря уже о том, что его умственная полноценность, а значит, вменяемость вызывала ба-альшие сомнения…
Хлопнула дверь, и в управление деловым шагом вошел наш новый прокурор района, в новенькой прокурорской форме, которая сидела на его плечистой мужественной фигуре неплохо. Да и вообще внешностью его бог не обидел; беда была в том, что его лицо с правильными чертами не имело никакого выражения. А может, это я придираюсь к нему, потому что не могу простить, что он занял место нашего обожаемого шефа, Владимира Ивановича, Правда, ухватив краем глаза сложную гримасу на лице друга и коллеги Горчакова, я поняла, что в своих эмоциях не одинока.
Прокурор между тем безошибочно определил местонахождение начальника РУВД, — видимо, по концентрации каких-то специфических начальственных флюидов, поскольку из коридора полковника Тубасова видно не было, и завернув в закуток дежурной части, долго и подробно с ним здоровался. Мы с Горчаковым переминались по другую сторону стеклянной перегородки, отделявшей дежурку от внешнего мира, и обменивались саркастическими замечаниями на тему поведения прокурора. Мимо нас-то — своих сотрудников — он прошел с бесстрастным видом, хотя вообще оказался здесь в такой час только из-за происшествия, случившегося со мной.
— Вот увидишь, сейчас поручкается с Тубасовым и придет выяснять, во сколько я с работы отвалила, — тихо сказала я Горчакову, и он согласно кивнул.
— И про меня тоже не забудет. Надо же, в кои-то веки поддался на твою провокацию, ушел пораньше, и на тебе! — в голосе Лешки слышалась горечь.
— Да ладно, ты-то можешь наврать, что сидел на рабочем месте.
— Да? — Горчаков с сомнением покачал головой. — А если он после шести по кабинетам шлялся? С инспекцией?
— Скажешь, что в туалет вышел. Да что я тебя учу…
Наконец прокурор вышел из дежурки в коридор и удостоил нас с Лешкой своим вниманием.
— Мария Сергеевна, вы во сколько с работы ушли? — начал он с места в карьер, сурово сдвинув брови.
— Как рабочий день кончился, так и ушла, — вяло ответила я. Совершенно не хотелось с ним собачиться, отстаивая свое конституционное право на отдых.
— Плохо, — констатировал прокурор. — Вы забыли, что рабочий день у: нас ненормированный?
Мы с Горчаковым молчали, слушая, что будет дальше.
— Я в курсе того, что с вами произошло, — продолжал он. — Напишите рапорт на мое имя. И вы, — обратился он к Горчакову, умудрившись даже не посмотреть при этом в его сторону. Укажите в рапорте, где вы были после восемнадцати.
— Зачем это? — возмутился Лешка. Я пихнула его в бок.
— Объясню, — тем не менее счел нужным ответить прокурор. — Вы ушли с работы так рано, не поставив меня в известность…
Горчаков недоуменно поднял брови. Безнадежно глядя за спину начальника, я увидела, как сверху спустились начальник убойного отдела Костя Мигулько с опером того же отдела; направившись было ко мне, они притормозили, разглядев рядом со мной прокурора района. Подмигнув мне, Костя достал пачку сигарет, и они с оперативником с наслаждением закурили, о чем-то тихо переговариваясь.
Понятно: в первом приближении они ситуацию с психом уже раскрутили и уступили место Синцову, который взялся за задержанного более плотно. Получив передышку, они пришли поделиться информацией со мной, но деликатно выжидали, пока я закончу разговор со своим начальником. Сейчас главное — не мешать Синцову, он что-нибудь из него выкрутит, пока псих еще тепленький после шокирующего захвата автоматчиками в камуфляже.
Перемигиваясь с начальником убойного отдела, я отвлеклась от прокурора, который как раз закончил разъяснять Горчакову порочность его ухода о работы сразу после окончания рабочего дня. Горчаков, слава богу, молчал; оправдываться тем, что время вне стен прокуратуры он провел не без пользы, организовав войсковую операцию по спасению коллеги от неминуемой смерти, было бессмысленно.
Разделавшись с Лешкой, прокурор обратил свое высочайшее внимание на меня.
— Вы, надеюсь, поняли, — строго сказал он, —что о возбуждении уголовного дела не может быть и речи. Я поговорил с начальником РУВД, все выяснил. Оружия никакого при нем не нашли, он просто шел к вам поговорить. Тем более, что вы сами его пригласили, — он значительно посмотрел на меня.
Краем глаза я заметила, что при этих словах Лешка напрягся и потемнел лицом. Я примирительно погладила его по рукаву, не сводя преданного взгляда с прокурора.
— Так что состава преступления в действиях этого… — прокурор на секунду замялся, вспоминая фамилию, задержанного, — этого Иванова не усматривается.
Я покорно молчала, слушая гладкую речь прокурора, а вот Горчаков все-таки взорвался.
— Значит, сама его пригласила, да?! — рявкнул он. — Состава не усматривается?! Приперся домой к следователю, угрожал ее взорвать или сжечь, и в этом состава нет?! Нет состава, получается?
Прокурор даже не вздрогнул, он спокойно смотрел на Горчакова ничего не выражающими глазами:
— Он не имел при себе ни взрывчатых веществ, ни оружия, и его высказывания носили демонстративный характер.
— Значит, нет состава покушения на убийство? — не унимался Горчаков. — А как насчет угрозы убийством?
— Угроза убийством реального характера не носила, и у вас, — прокурор глянул на меня, — не было оснований опасаться ее исполнения.
Юридически возразить против этого мне было нечего, хотя воспоминания о том, что я пережила, слушая по телефону откровения гражданина Иванова и ожидая его визита, до сих пор не давали расслабиться области солнечного сплетения.
— А как насчет хулиганства? — заикнулся Горчаков.
— Хулиганство, — прокурор бесстрастно начал излагать формулировку диспозиции соответствующей статьи Уголовного кодекса, — это грубое нарушение общественного порядка, выражающее явное неуважение к обществу…
— Все ясно, — невежливо прервал его Горчаков, хватая меня за руку и поворачиваясь спиной к непосредственному начальнику, — мы с тобой, Швецова, не общество, а так, слякоть.
