Картонное хранилище имело второе дно. Игумнов обнаружил его случайно, уже на втором году после заступления на должность. В тайнике лежали незарегистрированные бумаги бывшего хозяина кабинета — заявления о нераскрытых кражах, нападениях в электропоездах.
Теперь в тайнике хранились его, Игумнова, незарегистрированные, укрытые от учета документы. Те же кражи из автоматов и ограбления в поездах.
Игумнову было спокойнее, чем другим начальникам розыска: его начальник — Картузов — начинал службу шофером на машине Скубилина, взаимоотношения личного шофера и хозяина они сохраняли. Выступить против Игумнова было все равно, что напасть на Картузова, а следовательно, и на генерала, начальника управления. Всякие комиссии и инспекции находились в щекотливом положении.
«Дамская сумочка», «паспорт», «чемодан», «чемодан», «чемодан»…
Плата за очередное звание, за выходные, за то, что тебя публично не оскорбят, не выставят дураком в офицерском собрании.
Поставленные на учет только на одном его родном вокзале, висяки эти завалили бы раскрываемость всей Московской дороги.
Позвонила жена.
— Домой не собираешься?
Голос глуховатый. Их разговоры по телефону всегда сухи и коротки, как рапорт.
— Теперь уже до утра.
— Ну, ладно. Завтра мы собираемся у Элки. Девичник. Можешь за мной заехать.
— Завтра у нас традиционный сбор в школе.
— Очень жаль.
— Мне тоже.
В конце проклятое «пока».
Он так и не пробился в ее жизнь. Как, впрочем, и она в его. Детей у них не было, каждый продолжал жить по инерции — как жил до брака.
Игумнов перебрал бумаги. В последнее время за черными архивами начальников розыска охотились, и было все рискованнее доверять свою судьбу тайнику.
Наступил момент, когда укрытые заявления стали попросту уничтожать. У воров изымали краденые вещи, преступники называли даты и обстоятельства краж — все было глухо.
Игумнов оставался в числе немногих, кто продолжал рисковать.
Наконец он нашел, что искал.
Женщины действительно прилетели в Москву 28 мая и 6 июня. Обе намеревались ехать с первым утренним электропоездом и, скорее всего, направились к платформе. С тех пор их никто больше не видел.
— Автоматчик этот еще нужен тебе? — позвонил дежурный Лосев — в прошлой своей гражданской жизни егерь закрытого Завидовского охотохозяйства. Его так и звали между собой — Егерь. — За ним сейчас приедут.
— Иду!
— Да! Тут тебя спрашивали! — вспомнил еще Егерь. — Из какого-то райотдела…
— Из какого? — Игумнов насторожился.
— Они перезвонят. Я не расслышал: связь очень плохая…
2Он был пьян, Никола. Бывший вор в законе. Бывший пахан, бывшая сука. А ныне вновь испеченный работяга, малоизвестный даже в родном своем Подмосковье по причине свыше двухдесятилетней отлучки.
Светило солнце. В углу поля, разгоряченные после стакана, носились молодые. Орали дурными голосами:
— Вот он я!
— Пасуй! Открылся!
Никола не имел к ним отношения. Сидел себе на травке за футбольными воротами.
До самого верха возвышались перед ним поломанные, наполовину сгнившие скамьи — старые трибуны, требовавшие ремонта. Пустые, как вчера. Неделю. Год назад.
Тут же, на травке, стояла бутылка «Российской». Это была его вторая или третья за это утро. Другие он распил у магазина. В суетне. У магазина ему задавали вопросы, за которые в камере следовало сразу же бить рожу.
— За что сидел? Что делаешь?
Много раз он зарекался пить у магазина.
«Язык — вот что нас губит…»
Он уже ничего не видел вокруг своими маленькими желтовато-бесцветными глазками, какие бывают у молоденьких уличных кобельков на первых месяцах их жизни.
— Руки, они сюда гнутся… В эту сторону… — Никола все больше хмелел, болтал сам с собой. — К себе. А ты в ту сторону попробуй!
Разгоряченные парни, гонявшие мяч, смеялись. Он не замечал ни их, ни мяча, поднес бутылку к зубам, раскрутил.
— К пенсии стажа все равно не выработать! Хоть год за три паши! У других уже лет двадцать — двадцать пять… А у меня три!
— Чего он там? Молится? — засмеялся один из парней. Футбол понемногу им приелся. Парень был молодой, спелый, как наливное яблоко. Не битый еще. В белой майке.
— Бутылка у него вместо иконы, — крикнул другой.
— Сейчас я ему эту молитву испорчу…
Парень в белой майке повел мяч, далеко не отпуская от ноги. Было ему весело и хотелось посмотреть, как поведет себя одинокий бесцветный алкаш, лишившись божества.
— Давай… — друзья поддержали.
Парень подвел мяч к Николе и вдруг, словно нечаянно, поддал по бутылке. Никола хотел ее подхватить, второй удар пришелся по руке. Парень сделал поворот вокруг мяча и, не обернувшись, погнал назад к воротам.
Все видели, как опозоренный мужик поднялся, кротко оглянулся на озорника, ничего не сказал и, почти не качаясь, быстро пошел через беговую дорожку в щель между трибунами к домам.
— Беги, беги, мужик! — заорали. — А то магазин закроют!
Вернулся он скоро. Минут через десять. Шаг его был осмыслен. Только взгляд желто-пустых глаз казался отсутствующим. По губам снова текли слюни и пена. Он отводил их ладонью.
Парни к этому времени закончили играть, стояли кружком. Малый в белой майке стоял к Николе спиной, он и не заметил его. Увидел только, как мелькнул перед ним широкий рукав и что-то холодное, острое охладило его бок. Он удивленно посмотрел.
Горячая алая кровь уже текла по бедру быстрыми тяжелыми толчками. Майка и трусы быстро, на глазах, чернели. Парень сел на землю. Потом лег, почувствовав ватную слабость. Что-то зазвенело в голове.
Дико закричали женщины, гулявшие с колясками. Кто-то бросился звонить в милицию. Парни сгрудились вокруг.
Один Никола сразу обо всем забыл. Он снова отошел за ворота, на то место, где валялась пустая бутылка.
Все так же ласково светило солнце. Тихий ветерок трепал спортивные стяги.
Первой приехала милиция. Сразу же за ней, наполняя воем окрестности, принеслась машина реанимации.
Милиционеры подобрали брошенный нож, с опаской пошли за Николой.
Когда его брали, он не сопротивлялся, что-то кричал, показывал на валявшуюся бутылку. Половину фраз невозможно было разобрать, но некоторые он повторял с пьяной настойчивостью:
— Позвоните Игумнову! — кричал он. — Я его человек! Вот телефон! Двести тридцать пять… сорок…
Задержанный Игумновым автоматчик — без куртки, в хлопковой жеваной рубашке и брюках — сидел посреди кабинета. Руки его были в наручниках.
Конвоиры — в ядовито-зеленых пуленепробиваемых жилетах — курили по очереди. Им предстояло передать автоматчика спецконвою смежников. Соглашение о передаче было достигнуто на уровне управлений ведомств.
Автоматчик понимал, кому предстоит им заняться, отказался отвечать милиции о себе. Когда появился Игумнов, попробовал его достать:
— Герой!.. По телевидению еще не сообщили? «В Комитете государственной безопасности СССР…»
— Да нет, по-моему, — Игумнов не стал связываться. — Не слышно.
— Доволен? А что чуть ребра мне не сломал — отвечать не придется?
Игумнов пожал плечами:
— Видишь ли, у меня тоже только одна жизнь. И мне приходится самому ее защищать от таких, как ты.
— Между прочим, я не сделал ни одного выстрела… — Он пошевелил свободной рукой с папиросой. Вторая рука была соединена наручником с конвоиром. — До этого же я не стрелял! Вы знали! — Задержанный придавил сигарету. Пепельницу ему предусмотрительно не дали. Сунули пустой коробок. — Только угрожал!
— Знали?! Откуда?
— Но вы же поэтому и искали меня!
— Пальцы ему катали? — спросил Игумнов у старшего конвоя.
— Подполковник Картузов сказал, что они ему там сами откатают.
— Кулика сюда! — сказал Игумнов. — И пусть захватит валик.
Появился Кулик — коротконогий, прямоугольный, как плаха, — с пастой, с валиком.
Задержанному прямо в кабинете обмыли руки, краску наносили на пальцы валиком и тут же на бумаге прокатывали.
— Надеешься все-таки орденок за меня схватить? — спросил автоматчик.
— Да нет. Вряд ли.
— Вот если бы я засадил очередью. От пуза! Мертвый ты бы точно получил Красную Звезду. Посмертно.
— Тут ты прав.
Вместе с задержанным, с чужим конвоем Игумнов спустился к машине. Комитетчики — шестеро — были незнакомые; никого из них он не видел в группе захвата. Они разместились в двух машинах, старший — молодой парень, ровесник Игумнова — сел за руль, ловко вывернул к воротам.
«Вот так они всегда! А у нас с водительскими правами раз-два и обчелся!»
Асфальтированным пандусом Игумнов прошел в цокольный этаж. Как всегда, тут было светло и оживленно. У киоска с сувенирами толпились покупатели.
