была не так надежна, как настоящие остроги. Но все же рыбу ею можно было добыть.
– Если повезет – поедим сегодня ухи, – проговорил Сметанин, стараясь нагнать в голос побольше мечтательных ноток.
– Не загадывай, – одернула его Раиса, – когда принесешь рыбу, тогда и поедим.
Теперь надо было решить вопрос с факелом. Без факела рыбу не взять – разбежится, едва Сметанин войдет в черный ночной ручей, а таинственный свет факела заколдует ленка, его тогда не только острогой – руками можно будет брать. Для факела нужно было отыскать узловатые смолистые ветки, желательно потолще, с застругами, в сере, сырые. Сырые будут гореть дольше.
С этим дело оказалось посложнее, чем с древком для остроги, Сметанин до крови ободрал себе руки, извозюкался в смоле, изошел матом, прежде чем нашел три подходящие ветки. Приволок их к костру, устало повалился на землю.
– Ты чего? – недобрым тоном поинтересовалась Раиса.
– Теперь будем ждать темноты.
Не нравилась ему нынешняя Раиса, стала совсем другой, не то, что в городе, на съемной квартире – что-то с ней произошло: либо нервы сдали, либо сердце, либо разрушился сцеп, позволяющий человеку держаться в собранном состоянии… Надо было возвращать Раису на исходную точку. Только вот как?
Путь был один. Сметанин немного отдохнул, потом ополоснул в воде ободранные зудящие руки и достал из кармана золотой кулон на опасно тоненькой, – вот-вот оборвется, – цепочке, украшенный блескучим прозрачным камнем, протянул Раисе.
Та мгновенно расцвела, будто пятнадцатилетняя девчонка. Ну словно бы никогда не видела таких кулонов. Проговорила неверяще, каким-то подростковым хрипловатым голосом:
– Это мне?
– Разве здесь кроме тебя есть кто-то еще?
Раиса повесила кулон на шею, достала пудреницу, в которую было врезано маленькое круглое зеркальце, глянула в него пронзительно. Восторг нарисовался на ее лице, она минут пять не могла отвести взгляд от крохотного блестящего кругляша. Еле-еле оторвалась от пудреницы. Молвила огорченно:
– Жаль, большого зеркала нет!
– Будет. В Москве все будет.
– Где она, Москва-то? До Москвы столько дол, столько гор, столько рек! – Раиса вновь поднесла пудреницу к лицу.
Так Сметанин и оставил ее у костра, среди комарья и сырости, с пудреницей у лица, спустился к ручью, попробовал рукою воду. Студеная!
«Если от Раисы вновь запахнет кухней, подгоревшей треской и гнилым чесноком – подарю еще один кулон. Рецепт хороший, проверенный. Возьмет кулон и успокоится. Отпускать ее от себя никак нельзя». Не потому нельзя, что она выдаст его милиции и наведет на след – этого Сметанин как раз не боялся, для того, чтобы накрыть его в тайге, нужна полновесная воинская часть, не менее трех сотен человек, – он боялся остаться один, сломать в тайге ногу, заболеть ангиной, воспалением легких, трясучкой, – совершенно не опасался ответить перед законом за все совершенное им, а вот этого опасался.
Ему нужна была Раиса, нужна больше, чем он ей. Раиса это чувствовала и спекулировала на слабости Сметанина, устраивала разборки, пахнущие кухней.
– Всему свое время, – пробормотал Сметанин и еще раз попробовал воду. Сейчас она показалась ему еще более студеной, чем пару минут назад. Сметанин невольно ойкнул, холод словно бы током пробил его.
Хорошо бы остаться на берегу, но с берега ленка не возьмешь – в воду придется лезть обязательно. Только вот как лезть – босиком или в ботинках? Ботинки Сметанину было жаль – заморские, знаменитой марки «саламандра», не для тайги и рыбной ловли, скорее для прогулок по Монмартру и Трафальгарской площади, и все-таки в воду придется лезть в ботинках. Иначе он останется вообще без ног.
Сметанин глянул на небо. Лезть в ручей было еще рано.
Хотя на востоке, в далекой синеве уже замерцали слабые серые точки – ранние звезды, середина небесной выси была еще чистой, ни единого пятнышка, ни темного, ни светлого, а на западе вообще был день, ночь пока даже не намечалась, а Сметанину нужна была ночь.
– Те-емная ночь, только пули свистя-ят по степи, только ветер шумит в проводах, – негромко запел он, ощутил, как к горлу начала подступать тоска, а в лицо ударил железный февральский ветер, – он вспомнил детское прошлое, почувствовал себя маленьким человеком, школяром, у которого все еще впереди, и что важно – впереди развилка, на которой надо сделать выбор… Но Игорек Сметанин его уже сделал, назад вернуться не дано.
Волшебство может совершаться только в книгах и в кино, в жизни его не бывает, в жизни в ходу совсем иные сказки, иные забавы, иные мерки и иная расплата за содеянное.
– Те-емная ночь, только пули свистя-ят… – он встрепенулся, глянул в рябую воду ручья, усмехнулся печально, – только пули свистят и больше ничего… Ничего нет. И не будет. Ни прошлого, ни настоящего, ни будущего.
Вновь печально усмехнулся: что-то он сам с собою начал разговаривать, это плохой признак.
День долго не желал сдавать свои позиции, все пытался турнуть ночь и сомкнуться со следующим днем, но ночь была все-таки сильнее, поскольку наступала ее пора, выдавила день из тайги, оттеснила за хребты на запад, сделалось много холоднее, чем час назад, местные пичуги замолкли разом – ночь и их загнала в укрытие, деревья в сумраке огрузли, обрели таинственность, тайга стала опасной: мало ли чего может в ней произойти?
Он вернулся к костру, и Раиса вздохнула облегченно: наконец-то! Значит, она все-таки опасается дремучего здешнего леса. Закутавшись в платок, Раиса пугливо глянула в вязкую темноту деревьев: и зубастые скелеты там могут быть – сейчас как раз их время, и разные упыри с окровяненными ртами, любители выпить вечерком, в предночии пару литров свежей крови, о которых она слышала много чего от своей бабушки, и лешие, и эти самые… ну, вы понимаете, кто именно, и разные другие звери.
К костру может и медведь шагнуть из темноты, и волк на животе подгрестись – у костра она всем видна, как на ладони, сама же, беззащитная, не будет видеть никого.
– Мне пора, – сказал он, – время наступило… Рыба ждет не дождется.
– Я с тобой, – проговорила Раиса тихо.
– Пошли. Что, боишься оставаться одна?
– Боюсь.
– Пошли. Мне с тобою тоже будет веселее. Мы с тобой теперь, как
