два сапога – пара.
– Ага, парочка – баран и ярочка.
– Не берусь с тобою спорить, ты все равно возьмешь верх. – Сметанин когда хотел, умел быть милым, близким, таким необходимым, что для Раисы никого другого, кроме него, просто не существовало, но чаще он злил ее, выводил из себя, в ней что-то замыкалось, словно бы внутри закоротили некие биологические провода, делалось ознобно, в ушах начинал раздаваться злой звон, и она была готова схватиться за нож. Видать, в ее роду был кто-то из разбойников, хорошо знавших свое ремесло. – Женщина в споре с мужчиной всегда бывает права, – продолжил Сметанин, – спор выигрывает любой. Нет такого спора, в котором она не взяла бы верха. И аргументов-то у нее совсем немного, три всего, но зато как она ими оперирует! – Сметанин восхищенно поцокал языком.
– Как? – не выдержав, спросила Раиса.
– Она выигрывает всякий спор потому, что «да» у нее – это да – р-раз! «Нет» – это нет – два, и «да» потому что нет – три. Можешь возразить?
– Философ! – Раиса не хотела включаться в словесную игру, не было настроения, подарок Сметанина проливал свет на душу недолго – золотая безделица приелась быстро, хватило всего минут на сорок. – Пошли, философ, к ручью.
Сметанин от сизых чадящих жаром угольев запалил смолистый сук, с сожалением посмотрел на костер, на угли, – хороши для шашлыка, – проговорил словно бы для самого себя:
– Погаснет ведь!
– Ну и лях с ним, – без особого сожаления произнесла Раиса. – Пошли!
«Пустые разговоры, никчемные диалоги, – с тоской подумал Сметанин, – будто я неживой и все, что происходит – происходит не со мной. Где я, что я? Что со мной? Как мое имя, как моя фамилия?»
Свет факела раздвигал темноту, звезды над головой сделались крупнее и ярче, казалось бы – все должно быть наоборот, трескучий яркий огонь факела должен отбросить звезды в высоту, загнать в занебесье, утишить их свечение, а получилось вон что – звезды опустились ниже, сделались ярче и мягче. Это был добрый знак.
Ручей этот не был золотоносным, дно его имело много каменных проплешин, камешник гнездился лишь в ямах – галька катилась с течением из верховий, нигде не задерживалась, оседала только в выбоинах.
«Золото бывает там, где песок, камни, галька, на огородах, среди грядок, оно не водится… Или это не так?» Сметанин подивился тому, что не знает некоторых простых вещей, которые должен был бы знать. Ведь он и сам боком, не совсем праведным, тоже примостился к золоту…
Факел трещал, плевался смолистыми брызгами, свет хоть и казался ярким, но был все же не очень силен, сюда бы больше подошла карбидная шахтерская лампа, лучшее, что может иметь человек, взявший в руку острогу, но на нет и суда нет, – свет был неровным, воду пробивал с трудом, каждая выбоина на дне обретала диковинную тень, которая шевелилась, будто живая, распускала свое тело, кого-то ловила.
Первого ленка Сметанин распознал по тени – самого ленка не было видно, он слился с дном, сам сделался глинистым, осветленным, неровным, будто размятым на дне, а вот тень от него была рыбой – изящно удлиненной, зауженной к хвосту, Сметанин невольно остановился – не поверил, это рыба. Нет, это не рыба, а обманчивая игра света, прикасающегося к тени. Толкнул тень ногой, и она резво сорвалась с места, понеслась вверх по течению – был ленок и не стало его. Все ясно. Сметанин двинулся дальше.
Если встретился один ленок – встретится и другой.
Рыба в этом ручье водилась, он понял это раньше и, видать, ее было много – сделал шагов десять, стараясь загребать воду как можно тише, и увидел еще одного ленка, больше первого, но такого же неприметного, сливающегося с дном. Если бы не тень, острые глаза Сметанина не засекли бы его.
Прицелившись острожкой в пятно, в середину, он ударил. Но, видать, Сметанина обманул неровный свет, он сместил острожку немного в сторону и промахнулся.
– Ну что, есть? – прокричала с берега Раиса.
– Пока нет.
– Давай быстрее, мне страшно! И комары уже совсем заели.
– А меня просто съели.
– До костей загрызли!
– Иди к костру.
– Не-а, – донеслось с берега жалобное, – мне одной страшно!
Он нашел третьего ленка, длинного, изящно зауженного к хвосту, спаянного с собственной тенью, похожего на небольшую торпеду, застывшего в течении, ленок стоял носом к скату воды, хотя все рыбы обычно стоят головой и, чтобы не смыло, лавируют хвостами, аккуратно приподнял острогу и, прицелившись потщательнее, изгнав из себя дрожь, возможность сделать какое-нибудь неверное движение, ударил.
Попал! Ленок забился на острожке, окровянил воду, у небольшой рыбины крови оказалось, как у большой, Сметанин прожил ее посильнее ко дну и торжествующе закричал:
– Е-есть!
Оглянулся на берег. Раиса стояла метрах в двадцати от него, упершись ногой в замшелое черное бревно, едва приметная, прозрачно растворяющаяся в темноте. Сметанин нагнулся, нащупал под острогой плотное тело рыбы, загнал пальцы под жабры, чтобы ленок не выскользнул, и лишь потом дернул вверх древко, освобождая рыбу. Побрел к берегу, чтобы отдать добычу Раисе. Колючая, пробивающая до костей вода сделалась, кажется, немного теплее, – во всяком случае, было уже не столь холодно, как раньше, и это взбодрило Сметанина. Привык он, значит, притерпелся.
Минут через семь он добыл второго ленка. Радость сменилась досадой – ноги у него ничего не чувствовали, мокрая обувь (фирмы «Саламандра») бесформенно расползлась, обратившись в подобие чуней – плетенных из веревок лаптей, в которых ходили крестьяне прошлого века, – и Сметанин поспешно выскочил на берег. Туфли простудно сипели, во все дырки струйками выбрызгивала вода.
Сметанин ощупал ноги руками, до колен они ничего не чувствовали, были чужими, сами колени прощупывались еле-еле, дальше кожа была живой, реагировала на прикосновения пальцев.
– Ладно, – поняв, в чем дело, произнесла Раиса. – Двух рыб для ухи хватит.
– Я, пожалуй, попробую еще одного зацепить, – проговорил он неуверенно.
– А не заболеешь?
– Не знаю, – признался он и полез в воду, перемены в Раисе злили его, на кухонные рецидивы ведь никакая мужская душа не отзовется благодарно, запах подгорелой рыбы никому не нравится, кроме того, он
