Беспокоило его другое. Он думал о Мудроу. Человек, способный решать самые сложные внутренние проблемы на его участке, сам стал для него такой проблемой. На днях позвонил ему один лейтенант из двести третьего участка Куинса, справедливо раздраженный тем, что кто-то лезет в его дела, и тут на поверхность всплыли кое-какие особенности поведения Мудроу в последнее время. Сержант, как и подозревал Эпштейн, вышел на охоту. Конечно, это вовсе не означало, что он преследует именно «Американскую красную армию». Но одновременно никак не гарантировало, что Мудроу постоянно отчитывается о своей работе перед ФБР. Эпштейн проработал в седьмом участке двадцать лет и готов был поспорить на свою пенсию, что Стенли прежде всего движет желание отомстить. И в конечном итоге, что бы тот ни писал в своих донесениях Хиггинс или Брендли, он выследит «Красную армию» сам, без посторонних.
Если сержант идет по ложному следу, это не страшно. Но если он движется по верной дорожке, что тогда? Тридцать три человека погибли в огне на площади Геральд. Сколько жертв принесет следующий теракт? Сто? Тысячу? А Мудроу, прав он или нет, готов рисковать чужими жизнями ради того, чтобы удовлетворить свою жажду мести. Он действует как игрок, который сделал ставку на эту самую «Красную армию», и потому должен нейтрализовать ее, прежде чем она снова даст о себе знать.
Эта мысль бесила Алана Эпштейна как полицейского. Если показать по телевизору фотороботы преступников, это, по крайней мере, заставит их притаиться и тем самым предотвратит следующую акцию. Полицейский никогда не поставит безопасность общества выше своих личных интересов. А сейчас следует, прежде всего, обезвредить преступников, и сделать это можно только общими усилиями. Позиция, которую Мудроу откровенно игнорирует.
Тут еще нельзя не учитывать и другие обстоятельства, куда более важные. В той тайной внутренней борьбе, которая никогда не утихала в самом ведомстве, Эпштейн, как правило, брал верх. Сейчас ситуация в управлении особенно обострилась. Если Мудроу осуществит задуманное или, что еще хуже, у него все сорвется в последний момент и наверху станет известно, что он, Эпштейн, знал, чем занимается Мудроу, и не сообщил в ФБР, то и месяца не пройдет, как ему объяснят, что в интересах дела ему следует уйти на пенсию. Как он ни привязан был к своей Альме, но проводить с ней дни напролет Эпштейн был еще не готов.
— Хочешь пирожок? — спросила Альма, заметив, что он погрузился в свои размышления.
— А? — Очки Эпштейна лежали на столе, и перед ним был, скорее, контур Альмы, чем она сама.
— Алан, ты возьмешь еще пирожок?
— Ну, что ты, у меня там все горит.
— Это из-за Мудроу, да? Не понимаю, почему ты его всегда защищаешь. Если бы не этот камень, который ты сам повесил себе на шею, ты бы уже давно был инспектором.
— Хватит уже, — застонал Эпштейн, — ты думаешь, мне от этого легче? — Он помолчал и вздохнул. — Может, подать рапорт Флинну?
— Ирландцу? — Альма возмутилась. — Только не ирландцу. Этот ирландец съест бедного сержанта с потрохами.
— Бога ради, Альма, ты только что говорила мне, что я его постоянно выгораживаю, а теперь…
— Только не ирландцу. Пусть кто-нибудь другой поговорит с мальчиком.
— С каким мальчиком? Мудроу — мальчик?
— Как ты не можешь понять, Алан. — Она решительно тряхнула головой. — Он же как дитя в лесу. Управление разорвет его на части. Ты не можешь вот так просто сдать его ирландцу, не поговорив с ним сам.
— Так, хорошо. А теперь скажи мне, если ты хочешь, чтобы я просто поговорил со Стенли, почему ты об этом сразу не сказала? Зачем весь этот шум?
— Ради твоего желудка, дорогой. — Она обворожительно улыбнулась. — У меня еще есть пирожки с луком.
Когда Эпштейн переступал порог квартиры Мудроу, он увидел комнаты неправдоподобной чистоты, как будто на днях здесь закончили ремонт. Сержант извлек урок из неожиданного визита Леоноры Хиггинс, и ни малейшего намека на характер его работы в последние дни нельзя было обнаружить. Встречая капитана, Мудроу гордился сам собой до тех пор, пока не понял, что Эпштейн прекрасно знает, чем он занимался на территории двести третьего участка.
— Ну, я не слишком много времени потратил на это? — поинтересовался Мудроу.
— Ради Бога, Стенли, на что ты рассчитывал? У тебя есть друзья? У меня тоже. Не говоря уже о ребятах, которые дорожат честью участка. Ты же не в вакууме живешь, верно?
— Я провожу официальное расследование. Что тут такого?
Эпштейн посмотрел на Мудроу и поморщился. Тут придется непросто.
— Пива нальешь, Стенли? — Желудок болел нестерпимо. — Сделай одолжение.
Две бутылки «Будвайзера» и стаканы появились мгновенно, словно Мудроу вынул их из шляпы.
— Ты говоришь, что отчеты представляешь вовремя? — Эпштейн глотнул пива. — И что изображения грека и его девок есть в деле?
Мудроу развалился в кресле, скрестив руки на груди.
— Я ищу того, кто убил Рональда Чедвика. Если я не всегда успеваю с отчетами, ничего страшного не происходит. Мне все равно еще докладывать не о чем. Не забывай, капитан, пока грек связан только с делом Чедвика. Ты стал похож на мисс Хиггинс, делаешь из этого целую трагедию.
— Не морочь мне голову, Стенли. — Эпштейн разозлился, чуть не до слез. Он вскочил с места и заорал на Мудроу: — Ты ищешь ублюдков, которые убили твою Риту. Тебе плевать на этих наркотов с Атторни-стрит. Ты считаешь, что эти люди связаны между собой, и хочешь выследить их сам. Я знаю, у тебя есть причины делать все молчком. Ты что, думаешь, я полный идиот? Если бы я не считал себя твоим должником, я бы отдал бы тебя на растерзание управлению. А теперь, Стенли, говори все, как есть.
— Все? — Мудроу посмотрел Эпштейну в глаза. Он уже собрался с духом, чтобы рассказать ему о двух женщинах, устроивших спектакль на Шестой авеню. Но в таком случае, тут же просчитал он, ему придется отказаться от всех своих планов, и передумал. Он опустил глаза, изображая депрессию, которая и в самом деле грозит ему, если у него ничего не выйдет. — Слушай, капитан, я должен попробовать. Что с того, что все так медленно движется? Я был там, когда это произошло. Она погибла у меня на глазах. Я должен что-то сделать.
Эпштейн сел. Трудно давить на человека, пережившего такое горе. Может быть, он и затеял все это, чтобы попытаться отвлечься от мыслей о Рите? Человек имеет право забыться? Но Эпштейн не мог абстрагироваться и от другой стороны дела: Мудроу был слишком профессионалом, чтобы поддаться самообману. Если он думает, что между смертью Чедвика и «Американской красной армией» есть связь, значит, он что-то не договаривает.
— Стенли, ты знаешь, что будет со мной, если выяснится, что ты лжешь? Если я не доложу начальству обо всем этом?
— Я говорю правду.
— Ты уже влип с теми билетами в кинотеатр. Ты же не упомянул о них в отчете.
— Но тебе-то я рассказал, тебя-то я не обманул. Если бы я не рассказал тебе об этих билетах, ты бы о них ничего не знал. А теперь криком кричишь, что я тебя вожу за нос. Нечестно получается.
«Американская красная армия» имела право на это название хотя бы потому, что все ее члены самоотверженно служили одной цели. Пока Мудроу продолжал свои поиски, а Эпштейн и Хиггинс разрабатывали стратегию расследования, «Армия», в отсутствие Музафера, который впервые опаздывал, сидела на кухне Эффи и Джейн, прослушивая запись телефонной беседы. Они решили сами проверить информацию в сегодняшней газете о демонстрации в Бруклине, где незаконно хранятся химические отходы. В статье упоминалась организация, именовавшая себя «Общество за безопасность города», в которую входила почти дюжина экологических объединений. Это «Общество» и было спонсором и устроителем акции.
Тереза Авилес ежедневно просматривала газеты в поисках информации о взрывчатых веществах. Она-то и заметила эту статью и позвонила по указанному телефону. Но и другие бойцы «Армии» не бездельничали. Джонни Катанос дважды побывал в здании фабрики с отходами. Эффи изучала расписание работы и транспортные маршруты трех бензиновых компаний, находящихся неподалеку от этой фабрики. Джейн думала о том, каким способом можно поджечь химические отходы. Важно было, чтобы огонь долго не затухал и чтобы началась настоящая паника. Узнав о взрыве, уцелевшие могли радоваться тому, что остались в живых. Это одно. Но если облако газа распространится по городу, это будет уже совсем другое.
Женщина, которая взяла трубку, Элеонора Сатовски, стала с энтузиазмом обсуждать ситуацию на Пятой улице, на фабрике с химическими отходами. Тереза представилась ей жительницей Гринпойнта, у которой трое детей и чей дом находится в шести кварталах от склада — понятно, почему она так встревожена.
— На вашем месте, — доверительно сказала Сатовски, — я бы убиралась подальше от этого места. Тем более что у вас трое детей. Дети особенно восприимчивы к канцерогенам, содержащимся в этом отравленном воздухе.
