Вот, рассуждала она, черная женщина следит за белым мужчиной, полицейским, в белом квартале. Хотя самому Мудроу в голову не приходило оглянуться, другие ее давно заметили. Это чувствовалось по взглядам, которые на нее бросали. Охраняла одежда — покрой, стиль, — поэтому к ней не приставали. Странность присутствовала, но опасность от нее не исходила, и все же рано или поздно ей придется кому-то объяснять, что, собственно, она здесь делает. Хотя бы потому, что, за исключением рабочих, цветные сюда не заглядывали. Может быть, все-таки подойти к Мудроу. Кто знает, если она объяснится с ним напрямую, не исключено, что он уймет свою строптивость, и дальше они двинутся вместе. Но она знала и то, что уж, если он решит избавиться от слежки, она его никогда не отыщет. Ведь это его город.
Леонора с тоской вспомнила, как они с Бредли выслеживали одного богатого араба, связанного с палестинскими делами. Федеральные агенты установили «жучки» в его доме — в каждой комнате — и во всех машинах. Они слышали, как он бреется по утрам, как он храпит по ночам, как пристает к горничной. Они оставались для него невидимыми, что нетрудно, когда сидишь в своем кабинете. Но попробуй остаться невидимкой на улице. Она осмотрелась вокруг. Во многих магазинах работали негры, но им не надо было покидать свои места, а ей приходилось двигаться все дальше. Вдруг она услышала крик и поняла, что надо сделать.
Девушка, которая контролировала парковку, оштрафовала мотоциклиста, и тот заорал на нее. Она стояла такая маленькая, такая беззащитная, а взрослый белый мужчина дерзил ей в лицо. К удивлению Леоноры, вмешался один Мудроу, когда настоятельно посоветовал мужчине шагать дальше своей дорогой. Тот не стал спорить с этим верзилой и тут же уехал с квитанцией о штрафе в руках.
Леонора знала теперь, что делать. У нее был один приятель в отделе городского транспорта. Если достать машину и форму, а еще лучше разрешение на расследование, можно повсюду сопровождать Мудроу; проверяя правильность стоянки и не привлекая к себе внимания. Приняв такое решение, она пошла к машине, а по дороге открыла дверь небольшой типографии и показала владельцу свое служебное удостоверение. На стене висел лозунг: «Если оружие вне закона, его покупают только преступники». Там же висели знаки одной влиятельной консервативной политической организации, и Леонора надеялась, что документы ФБР произведут должное впечатление на господина Розенберга.
— Чем могу служить? — спросил хозяин с сильным немецким акцентом. Он решил, что Хиггинс из иммиграционной службы.
— К вам недавно заходил полицейский? — Леонора была рада этой неожиданной удаче. Уж она-то знала, как говорить с иностранцем, который чего-то боится.
— Заходил.
— Он вам что-то показывал? Какие-то фотографии?
— У него и спросите.
Выпрямив спину и глядя Розенбергу в глаза, Леонора сказала:
— Мне нужны эти фотографии.
— Не заставляйте меня повторять.
— Вы — гражданин США, мистер Розенберг?
— Через шесть месяцев я приму присягу, — сказал он без удовольствия. Ему определенно не нравилось то, что ему угрожает черная женщина, но он привык уважать власти и чувствовал себя неловко.
— Мистер Розенберг, я не должна вам объяснять, почему я не обращаюсь непосредственно к полицейскому. Если вы сомневаетесь, что я работаю в ФБР, позвоните в штаб-квартиру ФБР. Они проверят. Я прошу вас помочь мне, но, если вы отказываетесь это сделать, мне придется позвонить одному своему знакомому в отдел иммиграции, и нам придется порыться в вашем личном деле. Может, что-нибудь и найдем. Может, ваш отец был фашистом. Или коммунистом. Оформление вашего гражданства придется отложить на пару лет, и о том, чтобы воссоединиться с семьей, вам не придется даже мечтать.
Несмотря на усталость и мозоли, Леонора была довольна собой: изображения преступников были у нее в руках. Она не могла припомнить, когда ей в последнее время было так хорошо. В голове вертелось одно и то же: «Я — детектив, я — детектив, я — детектив».
Дождливый вечер, около одиннадцати… Уже час, как Мудроу вернулся домой. На кухонном столе оставался нетронутый ужин. И хотя все это время он просидел на табуретке, уставившись на еду, мыслями уходил далеко-далеко. Он уставал и чувствовал это. Мудроу включался в работу в шесть утра, как правило, на какой-нибудь автобусной остановке в Куинсе, опрашивая водителей всех маршрутов, а затем продавцов жетонов на метро. К десяти открывались магазины, и он принимался за продавцов и владельцев. И так весь день, пока не темнело и открытыми оставались те немногие магазины, в которые уже не было смысла заходить. Теперь скорей домой, в Ист-Виллидж, прослушать записи на автоответчике. Обычно звонили друзья, полицейские, родственники, но в этот раз удача сама шла ему в руки.
— Да, алло… Сейчас шесть вечера… Среда. Меня зовут Энтони Калелла, 555–3841. Я хозяин пиццерии в Бенсонхерст, на границе с Бей-Ридж. «Рома пицца». В общем, моя кузина Джина показала мне картинки людей, которых вы искали в ее овощном магазине в Риджвуде. Помните? Кажется, я видел одну из них. Похожа на пуэрториканку. Я почти уверен. Короче, если хотите приехать, предварительно позвоните по номеру, который я назвал, 555–3841.
Сердце Мудроу отчаянно заколотилось. Он тут же стал набирать номер.
— Алло. — Ответил тягучий тонкий мужской голос. «Наверняка покуривает травку», — решительно отметил про себя Мудроу.
— Говорит сержант Мудроу. Из полиции. Мне нужен Тони Калелла.
— Да, это я.
— Вы мне звонили, — напомнил Мудроу. — Вы оставили запись на автоответчике.
— Звонил, звонил. Ну, как я говорил, похожа на латинос. Большой зад, в этих узких штанах, они все такие носят. Она заходит пару раз в неделю перекусить. Я бы сам сейчас не отказался.
— Вы уверены?
— Больно похожа.
— В какое время вы открыты?
— С одиннадцати до десяти вечера. Она обычно бывает днем. Может, работает неподалеку. В Бей-Ридж не так много латинос. Ну почти что нет. Когда темнеет, цветные в Бей-Ридж сидят по домам. Понимаете?
Мудроу уверил его, что все понимает. Бей-Ридж и Бенсонхерст традиционно белые районы, где местные хотят только одного: чтобы ничего тут не менялось. Был случай, когда черный машинист подземки в час ночи вошел в бар перекусить: его забили до смерти. Может ли темный араб или женщина-пуэрторианка жить там постоянно? Вряд ли. Также невелика вероятность, что один из членов «Красной армии» работает в Бей-Ридж. Однако этот Калелла говорил очень уверенно.
Мудроу выругался. Если бы это был обычный случай, Мудроу поручил бы кому-нибудь из полицейских покрутиться вокруг пиццерии и на том успокоился. Но сейчас он все проделает сам.
— Знаете, я был бы очень признателен, если бы вы позволили мне поработать у вас несколько дней. Я не буду следить за подпольным тотализатором, если он у вас есть, или за торговцами наркотиками, если они к вам заходят.
— Минутку, — запротестовал Тони, — у нас ничем таким не занимаются.
— Только не говорите мне, что вы никогда не сидели. — Внезапно у Мудроу сработала интуиция.
— Я вышел пять лет назад. Ну, какая разница. Кто кому делает одолжение, в конце концов?
— Вы мне, — поспешил согласиться Мудроу. — Я только попрошу вас ждать меня внутри, а не на улице. Люди, которых я ищу, не имеют к вам никакого отношения.
— Я что, говорил, что вам нельзя входить? Я разве предлагал вам встречаться у входа?
Договор есть договор, и Мудроу решил на несколько дней отложить ту работу, которую наметил раньше, чтобы провести это время в Бруклине. Он записал адрес, поблагодарил и повесил трубку. Несколько секунд он смотрел на пакет со своим ужином, положив пальцы на пластмассовую вилку, которую получил с этим пакетом. Но внезапно, чисто автоматически, словно видеомагнитофон, поставленный на определенное время, включилась его фантазия, как он называл это про себя, — и он увидел двух террористов, мужчину и женщину, в наручниках здесь, в этой комнате. Они требовали, чтобы в обращении с ними соблюдались права граждан, права, установленные законом. А Мудроу с каменным лицом сидел рядом, на кушетке, и ждал, пока они поймут, что перед ними не «ищейка», не «легавый» и даже не «фараон». Двадцать минут глухого молчания, и от их предубеждений насчет полицейских ничего не останется, а когда они заткнутся, он начнет допрос.
Во вторник в два часа ночи Абу Фархад вышел от своей новой подружки Сары Маркович и на минуту остановился на крыльце, чтобы обдумать прошедший день. Ему вспомнилась Эстелла, его жена, их яростная ссора в присутствии детей, двоих ребятишек, которые, забившись в угол, смотрели, как он орет на нее и требует, чтобы она молчала и подчинялась ему.
Израильтяне и американцы могли предоставить Абу Фархаду убежище и новые документы — теперь он был Мухаммед Массахан, — но никто не мог изменить его представлений о женщинах как существах неполноценных. По приезде в Америку первое, чем он занялся — а с финансами у него проблем не было, — это поиски жены. Сам он был выше того, чтобы заниматься уборкой и стиркой, и вскоре нашел эмигрантку из Панамы, с разрешением на работу и без надежды на получение гражданства. Эстелла Руис работала с охотой — все делала по дому и еще служила кассиром в банке. Мухаммед не возражал против ее детей. Он привык к большой семье и переполненной людьми квартире. Но чего он никак не мог принять и с чем ничего не могла поделать сама Эстелла, так это его врожденная тяга к женщинам. Когда Мухаммед отправлялся в поход по борделям, а это было его законное право, с его-то понятиями о семейной жизни, — она приходила в ярость, и, чтобы усмирить ее, иногда приходилось применять силу. В общем-то, считал Мухаммед, Эстелла отделывалась легким испугом — у себя дома он бы давно уже взял себе другую жену.
