Ознакомительная версия.
Голицын был не слишком пьян и настроен миролюбиво, что, как ни крути, было сигналом к перемирию.
— Решено воздержаться от подобных мероприятий, Александр Борисович. Никогда не поздно поднять и выстроить этих засранцев. Люди получили приказ запереться в каютах и никуда не выходить под страхом немедленных репрессий.
— Провинившиеся будут отправлены в карцер? — пошутил Турецкий.
— О наказании сообщено не было. Но не думаю, что они ослушаются. На вахте только Шорохов. Через час его сменит Глотов. До меня дошли слухи, что вам доподлинно известно имя убийцы?
— Эти слухи дошли до всех, — согласился Турецкий. — Именно поэтому я недавно хорошо искупался.
— Сочувствую, — усмехнулся Голицын. — Об обстоятельствах случившегося мне тоже известно. Итак, я слушаю, Александр Борисович. Назовите имя человека, которого вы изволите подозревать.
— Простите, Игорь Максимович, это только подозрения. Я не могу назвать вам имя человека. Вы собираетесь наказать его своей властью? А вдруг он невиновен? Я должен получить подтверждение…
— Послушайте, не злите меня… — Голицын беспокойно заерзал.
— Даже в мыслях не имею, Игорь Максимович. До вас дошли слухи, но в несколько искаженном виде. Я поставил в известность месье Буи, что собираюсь предъявить высокому обществу убийцу к утру понедельника. Утро еще не наступило. Утро вечера, как говорится, мудренее. А дабы окончательно исключить недвусмысленности, могу вам твердо пообещать, что утром имя убийцы будет вынесено на всеобщее порицание. И не надо меня торопить, это дело непростое…
— Что вы имеете в виду?
— Выбор целей, средств и объектов для нападения. Судите сами. Гибнет Николай Лаврушин — человек, в смерти которого, казалось бы, никто не заинтересован. К его кончине кто-то приложил руку, и все же картина преступления навевает мысль о несчастном случае. Но тот, кто это сделал, не сознается, хотя, признавшись, мог бы избежать уголовного наказания, выдав инцидент за фатальную случайность. Номер два — нападение на вашего покорного слугу в каюте Николая…
— Мне ничего об этом неизвестно… — Голицын отставил на столик «державу», отхлебнул из «скипетра».
— Настоящий секрет — тот, о существовании которого даже не догадываются, — усмехнулся Турецкий. — Шучу. Это относится, скорее, к вам, вашим близким и некоторым пассажирам яхты, которые любят темнить. Мои секреты яйца выеденного не стоят. Номер три — нападение на Ольгу Андреевну. Инсценировки не было, на нее действительно напали. Покусившийся сбежал. Номер четвертый — исчезновение Ксении — читай, убийство. На борту ее нет. Номер пятый — пропажа тела Николая и легкие телесные повреждения, нанесенные Глотову. Номер шестой — нападение на вашего недостойного слугу. Имеем два гарантированных трупа, ряд физических травм и поврежденную психику Ольги Андреевны Лаврушиной.
— Это вы к чему? — взгляд Голицына построжал.
— Шесть инцидентов — и никто не видит, кто это проворачивает. Как так?
— Действительно, странно, — пожал плечами Голицын. — Видят, в лучшем случае, шуструю тень. Ловкий парень. Или… ловкая девчонка.
— Или — ловкий сообщник.
Голицын вздрогнул, прищурился, стал смотреть на Турецкого так, словно тот спрятался за плотным слоем тумана. Несколько минут он безмолвствовал, обдумывая, в общем-то, нехитрую мысль.
— Теперь вы понимаете, почему я не тороплюсь? Мы же не хотим, чтобы все пошло прахом, и список жертв увеличился.
— Ну, хорошо, — скрипнул зубами Голицын. — И что вы собираетесь предпринять?
— Не скажу, — Турецкий дерзко улыбнулся. — На этой яхте нет ни одного человека, которого я избавил бы от подозрений. Простите, Игорь Максимович. Без обид.
— Подозревать меня… — недоуменно пожал плечами Голицын.
— Глупо, согласен. Но давайте не будем толочь воду. Вы ведете себя неадекватно. Это сильно бросается в глаза. У вас напряженные отношения с женой. Вы много пьете, склонны к вспыльчивости. Складывается впечатление, что вы на грани отчаяния. К чему тогда эта поездка? Сидели бы в своем коконе…
— Я считаю, что меня хотят убить, — резко выплюнул Голицын.
Фраза вызывала уважение и заслуживала долгой вдумчивой паузы. Голицын расслабился, вновь закрыл глаза.
— Это связано с работой?
— Полагаю, да… Вот уже несколько месяцев надо мной сгущаются тучи. Не буду вас информировать о характере своих взаимоотношений с конкурентами и деловыми партнерами, скажу лишь, что отношения сложные. Правоохранительные органы в данном случае — не панацея. Это крупный бизнес, Александр Борисович, а я имею основания полагать, что сочинская милиция куплена одним из моих недоброжелателей. Действия, предпринятые моей контрразведкой, косвенно подтверждают эту мысль: от меня собираются избавиться. Я не знаю, как это должно произойти, когда произойти, считал по наивности, что у меня еще есть время…
— Хорошо, не будем углубляться, а то вконец запутаемся. Примите сочувствия, Игорь Максимович. Вынужден повторить вопрос: к чему эта поездка? Сидели бы в своем коконе…
— Да кто же знал? — Голицын вскочил, заметался по кают-компании, запинаясь о ножки кресел. — Во-первых, я считал, что у меня вагон времени. Во-вторых, какое отношение к моему бизнесу имеют близкие мне люди? В-третьих, мое устранение никак не предполагало атаку пиратского катера или что-то подобное. И уж точно не в море. Это обычный уикенд, здесь не надо искать подвоха…
— Мне кажется, у вас паранойя, Игорь Максимович. Вы считаете, что шесть инцидентов на «Антигоне», которые я вам перечислил — не что иное, как прелюдия к покушению на вас? Вам не кажется, что это попахивает идиотизмом?
— Пусть попахивает чем угодно, — огрызнулся Голицын, — войдите в мое положение. Да, у меня сложные отношения с Ириной, хотя и не сказать, что брак трещит по швам. Бизнес рушится, конкуренты не дремлют, готовятся нанести удар. Не будем забывать про предчувствия и прочую мистику. И вдруг вокруг меня начинают происходить события, которые иначе чем странными не назовешь. Начать с вашего возмутительного появления…
— Мне не нужно ваше устранение. До вчерашнего дня я не подозревал о вашем существовании.
— С вами все понятно, — отмахнулся Голицын. — Насчет вас наведены справки. Таким способом киллеров не засылают даже люди с творческим мышлением. Будете удивляться, но вы единственный человек на судне, которому я склонен верить. Я знаю, сейчас вы начнете говорить, что инциденты не имеют ко мне отношения. Смерть Николая, пропажа Ксении, неудачное нападение на Оленьку…
— Но сами посудите — под удар попадает в основном семейство Лаврушиных…
— Я чувствую, — упрямо замотал головой миллионер, — это не просто так, это предвестие, это кольцо, сжимающееся у горла, это, если хотите, знаки…
В глазах у него загорелся какой-то параноидальный огонек. Турецкий предусмотрительно молчал, а Голицын вновь пустился в бессмысленные хождения. Обессилев, рухнул в кресло, глубоко вздохнул. Царило молчание. Настенные часы над баром, стилизованные под штурвал, неумолимо отмеряли минуты. Четыре минуты двенадцатого. Пять минут. Шесть…
— Даже не знаю, что вам посоветовать, Игорь Максимович, — мягко сказал Турецкий. — Направить яхту к Сочи вы считаете неприемлемым. Ваше упрямство, извините, напоминает ослиное. Но воля ваша. Единственное, что могу вам рекомендовать — запритесь в каюте, напоите Салима крепким кофе, и пусть несет службу. Строго прикажите ему никого к себе не подпускать. Никого. Но не удивляйтесь, если вдруг посреди ночи мне приспичит построить всех присутствующих…
Этой ночью Турецкий не спал. Разгуливал по тесной клетушке, прихлебывал нектар, прихваченный из бара, напряженно думал. Сопоставлял имеющиеся сведения, додумывал то, чего не знал. Вспоминал, анализировал. Отыскал в выдвижном ящике тумбочки огрызок карандаша, выдернул из бельевого шкафчика накрахмаленную скатерть, разложил ее на столе изнанкой вверх, принялся вычерчивать схемы. Голова кипела, как ненормальная. Купание в воде, видимо, пошло на пользу организму — он неплохо себя чувствовал. То сидел, обхватив виски ладонями, пристально всматривался в нарисованные стрелки и каракули, то вдруг вскакивал, бегал по каюте. Часть подозреваемых он отсеял, с остальными следовало работать. Но когда работать? Время неслось, как угорелое, каждый раз, когда он смотрел на часы, минутная стрелка убегала минут на двадцать, и часовая тоже не стояла на месте. Он мог себя поздравить, теперь у него имелись конкретные подозреваемые, их число сузилось, их оставалось совсем немного…
Он с головой ушел в свои мысли, для него перестал существовать окружающий мир, он ничего не слышал. Когда на корабле раздался истошный вопль, он не сразу вернулся. Все казалось ненастоящим, далеким, ненужным. Вопль не смолкал, орала женщина — пронзительно, страстно, с надрывом. Дошло, наконец, он выронил карандаш, застыл с открытым ртом. Орали где-то здесь, на нижней палубе. Он спохватился, бросился из каюты. А крик не смолкал…
Ознакомительная версия.
