— Да ничего особо не происходило. Они о чем-то разговаривали. Потом парень дал иностранцу выпить воды — жарко было. И тот уснул.
— Сразу? — быстро спросил Меркулов.
— Очень быстро.
— Вас это не насторожило?
— Не особо. Он храпел, так что я видел, что все в порядке.
— Вы знали маршрут заранее?
— Не совсем. Парень сказал мне, что покатаемся за городом, а потом поедем во Владимирскую область.
— И вы проделали весь этот путь на лимузине?
— Как бы не так. Как только мы выехали на Кольцевую, лимузин сдох. Жалко, так хорошо шел, просто линкор, а не машина.
— И что вы сделали?
— Парень собрался пересесть на такси, но я предложил свою машину. Сгонял домой и вернулся на своем «опеле».
— А что с лимузином?
— Он кому-то позвонил, когда я вернулся, там уже ребята в моторе ковырялись. Они и сказали, что лимузин дальше не пойдет.
— И вы доехали до Владимирской области?
— Верно.
— Куда именно?
— Мимо Киржача, в какую-то деревню… я забыл название, смешное такое, на карте могу показать. А, вспомнил! Скоморохово называется! Там был дом. Они выгрузились, а я вернулся в Москву. Еще и попутчиков по дороге взял.
— Повезло вам.
— Точно, — подтвердил водитель.
Меркулов вышел в коридор.
Турецкий курил с блаженной улыбкой на лице.
— Чему ты так радуешься, не понимаю?! — сказал Константин Дмитриевич.
— Ничему. Просто настроение хорошее.
— И все?
— Ну, еще нравятся мне эти ребята. Вот и все.
— Какие ребята?
— Студенты, будто сам не понимаешь.
— Ладно, а что дальше? Где «курьер», который приезжал на «Мосфильм»?
— Курьера мы, скорее всего, не найдем. Это же киношники. Загримировались, подготовились. Мы никого не опознаем.
— Саша, не вкручивай мне баки! Надо всего лишь показать водителю фотографии студентов, и мы всех опознаем. Я правильно понял? Это же студенты ВГИКа выкрали режиссера?
Турецкий молчал. И так все было ясно.
— На кой черт они это сделали?
— Только не в целях личного обогащения, — заверил Турецкий.
— Вот как! А зачем же им девяносто тысяч долларов? На сигареты? На презервативы?
— Сигареты у них и так есть, — вздохнул Турецкий. — Сигаретами с ними за рекламную халтуру расплачиваются. Презервативами, думаю, тоже.
— Не уходи от ответа! Что они сделали с деньгами?
— Купили пленку, достроили декорации и досняли свой студенческий фильм, на который у вуза не было средств. Интересно, кстати, посмотреть, что получилось.
— Ты что, свихнулся?!
— Ничуть. Я считаю, ничего страшного не произошло. Более того, считаю, вообще ничего не произошло!
— Я не понял, ты что, предлагаешь мне спустить это все на тормозах?
Турецкий кивнул:
— Никто же не пострадал, верно?
— Заведено уголовное дело, — напомнил Меркулов. — Шантаж. Вымогательство.
— Да брось, Костя! Кого это теперь волнует! И у кого — вымогательство?! Кто заплатил, ты вспомни! Американский продюсер, тот самый человек, который финансировал фильм Мэдисона. Вот он в него деньги и вложил. Из левого кармана в правый переложил. А мы хорошее дело делаем — студентам помогаем.
— Это как же? Тем, что закроем глаза на вымогательство девяноста тысяч?
— Зато у нас скоро кино хорошее появится, помяни мое слово.
— А если американцы потребуют найти виновных?
— До сих пор же не потребовали. Мэдисону этому вообще все по барабану. А ребята всего лишь кино хотели снять. Пленку купить. Декорации построить. Им нужно было ровно девяносто тысяч, вот они эти деньги и попросили. Не миллион же. Они мне рассказывали, знаешь, как там учатся, в этой цитадели киноискусства? Снимают десять минут в конце второго курса. А эти орлы на первом курсе теперь снимут! Каково?! — не без гордости сказал Турецкий. — Может, мы с тобой сейчас будущих гениев продвигаем, а?!
— Сейчас заплачу, — буркнул Меркулов и пошел к себе. На пороге остановился и сказал: — Имей в виду, я еще ничего не решил!.. Нет, ну все-таки признайся, с чего ты начал? Как напал на след?
Турецкий на мгновение задумался: какую версию рассказать?
— Один из студиозусов еще при первом нашем разговоре в общаге вдруг собрался и куда-то ушел. Его приятели сказали — на работу. Я удивился, куда это — в ночь? Оказалось, сторожем в детском саду. А потом оказалось, что крыша Эйзенштейна, шесть — это крыша детского сада. А потом…
— Могло быть и совпадение, — проворчал Меркулов.
— Конечно, могло, — весело согласился Турецкий.
Из его кабинета выглянул Андрей Андреевич Ксенофонтов.
— Слушайте, мне можно, наконец, уйти? Я бы за это время уже уйму денег набомбил!
— Допустим, вы начинаете эпизод с чьего-то прохода, — говорил Плотников, — хотите показать, что кто-то идет. Но не сразу — кто именно, а нагнетаете так, нагнетаете… Вот открывается дверь машины и появляются ноги, даже не сами ноги, а ботинки, сперва один ботинок спускается на землю, другой, потом панорамируете ноги выше — но только до колена. — Плотников одновременно живо рисовал на доске раскадровку воображаемой сцены. — Это длится несколько секунд, но зритель уже возбужден ожиданием: кто там такой, собственно, растет на этих ногах?!
Артем Александрович уже третий раз подряд вел занятия «Мастерство кинорежиссера», а вслед за этой парой собирался остаться и на «Монтаж». Это было чрезвычайное событие, и про себя Веня, свежеиспеченный студент режиссерской мастерской (нежданно-негаданно освободилось местечко!), молился, чтобы из категории события оно окончательно перешло в ранг явления, то есть чего-то периодического. Его сокурсники, видно, мечтали о том же, пришли, во всяком случае, почти все.
— Ермилова нету? — заметил Плотников, оглядывая аудиторию.
Веня покивал. Плотников обратил внимание, что из его вместительного рюкзака торчит большой плоский сверток. Один угол у него растрепался, и оттуда проглядывал кусок красного гранита с какими-то буквами.
— Кто-то умер? — испугался Плотников.
— Да не, это мемориальная доска. — Веня распаковал сверток и продемонстрировал его группе. — Сегодня на общагу вешать будем.
На мемориальной доске было написано: «На этом доме когда-нибудь будет установлена мемориальная доска, что здесь жил Илья Ермилов».
Ермилов с Кирой обедали на «Мосфильме», в ресторанчике, сконструированном из кинодекораций, стилизующих его одновременно под немецкую пивную, русский трактир, французский ресторан, все зависело от того, под какой стеной сидишь. Летом с ресторанчика убиралась крыша, но март для этого, к сожалению, был еще слишком холоден. Здесь снимался их фильм: для своих целей Веня с Юрцом Клементьевым выбрали мосфильмовский павильон, благо бюджет позволял. Съемки были сплошь интерьерные, а необходимых условий (по сценарию нужно было планомерно заливать квартиру водой) они не смогли найти ни на учебной киностудии, ни на студии Горького.
Пока ждали десерт, мимо прошла на обед группа статистов — полтора десятка шахтеров в касках и со светящимися фонариками на лбу. Ермилов хорошо слышал, как два последних шахтера беседовали о работе Фрейда, явственно прозвучала фраза: «…остроумие и его отношение к бессознательному». Живописно чумазые «пролетарии» заполонили все соседние столики и принялись изучать меню.
Кира пожаловалась:
— Вам-то хорошо, а мне… в Скоморохово с этим психом — это же пытка! Одна его флейта чего стоила!
— Зато мы достали деньги, — напомнил Ермилов.
Денег на кино хватило впритык. Это было здорово, это того стоило!
— Только представь, — сказал Ермилов. — Юрец или кто-то из его помощников заряжает в камеру пленку. Определяет расстояние между актерами и предметами в кадре, облегчает последующую регулировку объектива, чтобы все было хай-фай, в фокусе. Потом они ставят свет с помощью дуговых ламп, то открывая, то закрывая «амбарные ворота» — подвижные створки, которыми меняют степень и направление освещенности. Веня тут же, орет на ассистентку, чтобы не забыла на полу павильона скотчем обозначить места, где актеры должны будут находиться на старте съемки. А где — через минуту. А где… Актеры загримированы и ждут только трех сокровенных воплей: «Тишина на площадке! Звонок», потом «Мотор» и, наконец, «Скорость»…
— Венька еще больше растолстеет от счастья, — не удержалась Кира. — Удивительные метаморфозы. Он — режиссер. Ты — сценарист. Как все меняется.
— А ты меняешься? Мне почему-то кажется, ты сейчас в очередной раз меняешься.
Вместо ответа она вдруг рассердилась:
— Ермилов, остановись, куришь как паровоз, неужели сам не замечаешь?!
— Ты слишком капризный зритель, раньше тебя раздражало, что только я и не курю в нашей компании…
