Что-то произошло. И дело вовсе не в маразме. Скорее наоборот. «Надо научиться не рубить сплеча, – подумал Мюнстер. – И не только в делах, но и в мыслях».
– Сядь, – устало проговорил Ван Вейтерен и указал рукой.
Мюнстер переставил стул от письменного стола и уселся рядом с комиссаром так, чтобы иметь мало-мальски реальную возможность заглянуть ему в глаза, если это понадобится.
– Расскажи еще раз! – попросил Ван Вейтерен.
Мюнстер откашлялся.
– Банг встретил Мёрк возле Иммельских ворот в пять пятнадцать в пятницу вечером.
– Он уверен в своих показания?
– Да. Они поздоровались. Есть ситуации, в которых даже Банг не мог бы ошибиться.
Ван Вейтерен кивнул:
– Я не очень хорошо представляю, где это находится. По времени все складывается?
– Я перепроверил, – ответил Мюнстер. – У нее не было ни малейшей возможности прочесть рапорт. Она вышла из участка в 16.35 вместе с фрёкен де Витт. Они выходили последними. Она села в машину, поехала в этот самый овощной магазин и сделала покупки… затем поехала домой, переоделась, попыталась дозвониться до меня, но никто не ответил. Тогда она написала сообщение и заехала сюда, чтобы завести его… ну, и потом…
Комиссар поморщился и выпрямился в кресле:
– Достаточно. Ну, и какие же выводы из всего этого вы делаете, господин интендент?
Мюнстер развел руками:
– Что она обнаружила что-то, не читая самого отчета… в самом начале… может быть, на первой странице… даже не знаю…
Он замолчал и стал разглядывать комиссара, который сидел, прищурившись на вечернее небо, и медленно покачивал головой из стороны в сторону.
– Банг, – задумчиво произнес он. – Что же нам делать с этим Бангом?
– Что? – переспросил Мюнстер, однако было очевидно, что комиссар разговаривает сам с собой.
Некоторое время он продолжал бормотать что-то себе под нос, держа выкуренную сигарету совершенно вертикально между большим и указательным пальцами и разглядывая столбик пепла. Только когда налетевший порыв ветра сдул серый прах, комиссар вздрогнул и, кажется, снова вспомнил, что он не один в комнате.
– Да, так и сделаем, – проговорил он и опустил окурок в стакан, стоявший на пороге балкона. – Получится – так получится… Мюнстер!
– Да! – откликнулся Мюнстер.
– Завтра ты берешь выходной и посвящаешь себя Сюнн и детям.
– Что? – удивился Мюнстер. – Но зачем же…
– Это приказ, – сказал Ван Вейтерен. – Но вечером будь у телефона. Думаю, к тому моменту мне очень нужно будет с тобой поговорить.
– Что вы намерены предпринять, господин комиссар?
– Небольшую прогулку.
– Куда?
– Там увидим.
«Ну вот, опять, – подумал Мюнстер и, стиснув зубы, задвинул подальше желание научиться не рубить сплеча. – Опять сидит и напускает на себя таинственность, как частный детектив из кино или романа! Ужасно противно. Почему я должен потакать ему в этих дурацких играх?..»
– У меня есть весомые причины, – заявил Ван Вейтерен, словно прочтя его мысли. – Очень весомые. Надеюсь, ты меня поймешь… потом ты так или иначе все поймешь.
Мюнстер взял себя в руки.
– Хорошо, – сказал он. – Вы уже знаете, кто он, господин комиссар?
– Нет, – ответил Ван Вейтерен. – Просто у меня возникла догадка, и она такого рода, что мне совершенно не хочется ее афишировать… и лучше всего, чтобы никто о ней и не знал – вдруг она неверна?
Мюнстер поднялся.
– Я понял, – сказал он. – Завтра – выходной с семьей. Вечером – дома у телефона… что-нибудь еще?
– Вроде бы нет, – проговорил Ван Вейтерен. – Ну, еще пожелай мне удачи. Это будет кстати.
– Удачной охоты! – сказал Мюнстер и оставил комиссара наедине с его мыслями.
Еще долго он сидел и смотрел на город. Выкурил еще одну сигарету и пожалел, что нечем сполоснуть рот и горло.
«Когда все останется позади, – подумал он, – я предпочту никогда не вспоминать об этом деле. Никогда».
После этого он уселся за стол и сделал один звонок.
Задав своему собеседнику два вопроса, он получил те ответы, которых и ожидал.
– Приеду около двенадцати, – пояснил он. – Нет, не могу сказать, в чем дело. Если я ошибаюсь, то расплата будет слишком высока.
Затем он принял душ и лег в постель. Часы показывали всего одиннадцать, но чем раньше он утром отправится в путь, тем лучше.
«Завтра я получу ответ, – подумал он. – Послезавтра мы его посадим, а в субботу я уеду домой. Получится, что я провел здесь ровно месяц».
Но прежде чем он успел закрыть глаза, на него накатились мысли о Беате Мёрк, и только под утро ему удалось наконец заснуть.
45– Зло, – начал он, и голос его звучал совсем глухо, едва слышно в затхлом воздухе подземелья, – это тот принцип, от которого нам не уйти, единственная прочная ось бытия. Молодому человеку это трудно представить, но для нас, кто понял эту истину, она более чем очевидна. Абсолютная данность, на которую мы можем опереться, на которую можем рассчитывать, – это зло. Оно в конечном счете всегда остается самим собой. Добро… Добро – всего лишь фон, призванный оттенять дьявольское коварство. Всего лишь фон… и ничего более…
Он закашлялся. Закурил новую сигарету – пылающая красная точка задрожала во тьме.
– Когда в конце концов приходишь к осознанию этого факта, это отчасти дает утешение. Труднее всего отделаться от своих несбывшихся надежд, былых иллюзий и воздушных замков, построенных поначалу. В нашем случае ее звали Бригитте, и в возрасте десяти лет она пообещала никогда не делать мне больно… Она бежала мне навстречу по пляжу, это было солнечным и ветреным днем в конце мая. В Гимсвейре. Она обняла меня так крепко, что у меня потом побаливала шея. «Мы будем любить друг друга всю жизнь и никогда не делать друг другу больно» – вот так она сказала мне. Никогда не делать друг другу больно… десять лет… пшеничные косички. Она была у нас единственная, и многие говорили, что никогда не встречали такого радостного ребенка. Никто не умел смеяться, как она, – случалось, она начинала смеяться во сне и сама от этого просыпалась… кто осудит нас за то, что мы лелеяли надежды?
Он снова кашлянул.
– В восемьдесят первом году она закончила школу. Уехала в Англию и год проработала там. А на следующий год поступила в университет в Арлахе. Встретила парня по имени Морис… Морис Рюме… ну вот, мы и дошли до сути. По-моему, она немного знала его и раньше, он ведь родом отсюда. Он изучал медицину. Мальчик из благородной семьи, безумно привлекательный… он научил ее употреблять кокаин… он был первым, но я оставил его напоследок…
Сигарета тлела в темноте.
– Они стали жить вместе. Прожили около года, а затем он выкинул ее на улицу. К этому моменту он уже научил ее многому – LSD, морфин-основание, которые сам не употреблял, а также тому, как молодая женщина может просто и легко заработать деньги. Возможно, она содержала его… или он был ее сутенером… точно не знаю, мы с ней никогда это не обсуждали. Или в то время дело еще не зашло так далеко.
Она оставалась в Арлахе еще полтора года. Не имея собственного жилья, жила у разных мужчин… несколько раз ее клали на лечение, а потом выпускали. Она ложилась на детоксикацию, а потом сбегала и снова переезжала от одного к другому…
Он сглотнул, и она услышала, как восстанавливается его дыхание.
– Некоторое время она жила дома, но потом снова уехала туда. Случались периоды просветления, но трясина снова засасывала ее. Потом она попала в какую-то секту, воздерживалась от наркотиков, но погрязла в другом. Складывалось впечатление, что она не выдерживает нормальной жизни, бежит от нее… или обыденность, повседневность уже не могли ее удовлетворить, точно не знаю. После двух лет такой жизни она все же согласилась покинуть Арлах и пожить с нами, но к этому времени от ее радости ничего не осталось… Бригитте… Битте. Ей было двадцать четыре. Всего лишь двадцать четыре года, но на самом деле она казалась старше меня и жены. Она знала – думаю, она знала уже тогда, – что ее жизнь пошла прахом… она по-прежнему могла заплести волосы в пшеничные косички, но будущего у нее уже не было. Она понимала это, а мы нет… Даже не знаю – может быть, тогда еще существовал луч надежды, возможность все исправить. Во всяком случае, мы себе это внушали… иллюзия тщетной надежды среди отчаяния. Мы верили в то, во что должны были верить. Пока мы не взглянем в глаза истине, мы продолжаем слепо верить. Именно так устроена эта проклятая жизнь. Мы хватаемся за то, что оказывается под рукой. Что бы это ни было…
Он замолк. Она открыла глаза и увидела его лицо, освещенное огоньком сигареты. Вздрогнув, она еще плотнее закуталась в одеяла, всем телом ощущая ту фатальную безнадежность, которой веяло от него. Безнадежность накатывала волнами и, казалось, еще больше сгущала тьму, делая ее непроницаемой для слов и мыслей.
«Я понимаю», – хотела сказать она, но слова не вырывались наружу – оставались где-то в глубине нее, застывшие и лишенные смысла.
