Ознакомительная версия.
– Прогнули нас, Вася, ох, прогнули, – без всякой связи вклинился в разговор Самойлов. – Ты послушай, я…
Крачкин, видимо, нечаянно толкнул что-то под столом ногой, там звякнуло, клякнуло, покатилось. Самойлов коротко беззлобно выругался и, нырнув одной рукой под стол, стал ловить и ровнять пустые бутылки.
– А что ты рассказать хотел, Вася? – участливо наклонился Крачкин, оступившись локтем и едва не смахнув со стола руины закусок. – Бежал, прямо подметки на ходу теряя.
И Зайцев вдруг понял, что добродушно-масляное выражение на их лицах вовсе не относилось лично к нему. И вообще не было добродушным. Это была мягкость, которую на время придает острым углам мира родная беленькая. А праздновать-то на самом деле и нечего.
– Я? А ничего. Просто замерз, как собака, вот и бежал сюда – кишки малость отогреть.
– А, это мудро, – то ли поверил, то ли притворился, что поверил Самойлов.
Немолодая официантка в замызганном фартуке стукнула перед Зайцевым миску с соленым горохом. Дальше – еще одну, с грубо нарезанной селедкой. И еще одну – с кольцами лука. И под конец – слегка запотевшую бутылку водки. Самойлов тотчас потянулся к ней.
Зайцев подумал, что он тоже очень сейчас даже не прочь.
– Давай, Самойлов.
С лица Аллы сразу сбежал сон. Она отстегнула цепочку, открыла дверь:
– Входи же. Вроде ты не говорил, что придешь сегодня.
– Это уже не сегодня, а завтра. Вернее, то было вчера, а сейчас уже сегодня.
Она стала быстро отряхивать снег с его пальто.
– Не надо. Простудишься. Я сам.
Он покачнулся. Запах досказал остальное.
– Ты выпил, что ли?
Он махнул рукой: а, мол. Он вдруг почувствовал себя страшно усталым и голодным, но усталым – больше. Сел прямо на стойку, где в ряд стояли калоши соседей.
– С товарищами. Алла, а ты где была?
– Я? На работе, – тон ее был совершенно естественный. – Поставить чаю? Я быстро.
– На работе?
– Ну да. Странный ты какой. Три акта, как обычно. Сменщица заболела. Я разве не говорила? Вроде бы говорила.
– Вроде бы да, – миролюбиво отозвался Зайцев.
– Что?
– Что – что?
– Что ты на меня так смотришь?
Лицо ее в сумраке казалось голубоватым. И очень-очень правдивым. Обычное лицо. Красивое. Как всегда.
– Ничего. Пойдем лучше спать.
Время здесь остановилось. Огромные стеллажи опоясывали стены целиком, уходили к высокому потолку. Бури истории, бушевавшие снаружи, ударялись в эти стеллажи и с воем отступали. Но и весна, солнце, юность отступали тоже. В окно напрасно постукивали ветки, покрытые первой, нежной и клейкой апрельской зеленью. Здесь, под защитой книг всегда пахло старостью: старым деревом, старой бумагой, но не разлагающейся, дешевой, пыльной, а благородно желтеющей. Напрасно лился в окна и день. Здесь всегда был ранний вечер, уютно размеченный светом настольных ламп под зеленым, целительным для глаз абажуром. Публичная библиотека шла сквозь время, как большой надежный корабль.
Сначала Зайцев думал еще разок встряхнуть Алексея Александровича. «На бюллетене», – взвизгнула тенорком телефонная трубка, и не успел Зайцев спросить, как в ухо ударили короткие гудки: на том конце нажали рычаг и отсоединились. Зайцеву показалось, что сам Алексей Александрович и ответил.
Он снова попробовал дозвониться, но трубку уже не брали. Он попросил соединить его с научной частью («уголовный розыск беспокоит»). Трубку сперва с хрустом положили на стол. Потом застучали каблучками удаляющиеся шаги. Потом приближающиеся шаги. Опять хруст. И тот же ответ, но уже женским голосом: «На бюллетене».
Зайцев быстро выяснил домашний адрес Алексея Александровича, на бывшем Греческом проспекте. Но комната была заперта, соседи пожимали плечами, а оснований взламывать замок у Зайцева не было. Он долбанул кулаком по дверному косяку. Но пришлось признать свой прокол. Он его спугнул. Алексей Александрович, серый хомячок, сбежал. Как представителю отживающего класса, ему не понравилось пристальное внимание органов правопорядка.
Так Зайцев стал обладателем читательского билета и попал сюда.
Поначалу Зайцеву казалось, что его шаги производят невероятный, постыдный шум. Стараясь ступать с носка, он прошел к свободному столу, осторожно опустил на него стопку заказанных книг, зажег зеленую лампу. Бесшумно опустился на стул и тихо, словно сам его взгляд мог нарушить здешний покой, обвел глазами зал. Столы стояли рядами. В конусах света блестели склоненные лысины маститых ученых и голые локти студенток. Студенты, конечно, тоже были, но это не так интересно. Одна Зайцеву особенно понравилась: с пышными, непослушными волосами, она чуть ли не носом писала, наклонив прекрасные близорукие глаза к самому столу. Иудейская царевна, да и только. Тихо переворачивались страницы, тихо двигались карандаши. Юноша в толстовке спал, навалившись грудью на стол: сомкнутые веки за толстыми очками. Зайцев подавил зевок и снял сверху первую книжечку.
Изображение убитых студентов ударило его по глазам. И только через секунду Зайцев понял, что перед ним не трупы, не снимок, сделанный на месте убийства, а девушка в рубахе, которая внемлет острокрылому ангелу. «Благовещение», – прочитал он.
Куда бы ни пропал Алексей Александрович, теперь он ему был не нужен.
У Зайцева не дрожали пальцы, когда он листал страницу за страницей. Не путались мысли. Голова была легка и ясна. Только сердце стучало по ребрам.
Все картины он нашел в книжечке довольно быстро.
Зайцев вглядывался в черно-белые снимки картин, так странно знакомых ему – и все же увиденных теперь впервые. Жутко было видеть их, пусть и на иллюстрации в путеводителе, но все же – в их собственном виде. А не через кривое зеркало сцены преступления.
Жутко и странно. Многофигурное пышное «Обнаружение Моисея» особенно поразило Зайцева. Он долго разглядывал репродукцию. Женщины, негр, младенец. Даже мосток и деревья. Но все же с этой картиной убийца (или убийцы) был наименее точен: трупов в Елагином парке было меньше, чем фигур на картине, и Зайцев от души поблагодарил преступника за это.
Он оторвался от страниц, чтобы перевести дух. Опять взглянул исподтишка на иудейскую царевну, прилежно строчившую конспект какой-то толстой книги, которую она придерживала сверху: рука казалась особенно белой, молодой, красивой на фоне желтоватых старых страниц. Зайцев посмотрел вокруг. Склоненные профили. А впереди него – затылки, затылки, затылки. Зайцев внутренне вздрогнул: одно лицо было повернуто к нему. Зайцев тотчас наклонил голову в книгу. Ему показалось, что он узнал грымзу, которая вела экскурсию в Эрмитаже: «период развития капиталистических отношений в Нидерландах…» Волосы, скрученные и двумя змейками расходящиеся от середины лба. Он осторожно поднял взгляд. Но женщина уже отвернулась.
– Владлен Тракторов. – Нефедов отодвинулся, чтобы полюбоваться на дело рук своих. Он только что подклеил к таблице еще несколько листов – сверху донизу.
– Тракторов? – Зайцев слегка удивился эксцентричному имени.
– В детприемнике имя дали. Владимир Ленин – Владлен. С намеком на новую, более советскую жизнь.
Прежний образ жизни мальчика был явно антисоветским. Беспризорник, торговал в рабочих районах кокаином, нещадно разбодяженным мелом, мукой, аспирином. Несколько раз бывал задержан угрозыском.
– Пальчики здесь печатал.
Ни документов, ни родных. Наконец, помещен в детприемник, из которого не сумел сбежать. Переведен в ремесленное училище. Оттуда и пропал. Чтобы снова быть обнаруженным угрозыском. Теперь уже в качестве жертвы. Труп сидел за столом. На столе разбросаны карты.
Нефедов назвал адрес.
– Почему ты думаешь, наш это клиент, Нефедов? Квартирка эта угрозыску давно известна.
Казино и игорные залы в Ленинграде позакрывали не так давно: они были приметой НЭПа, теперь уже свернутого в советской стране. Но игроки-то никуда не делись. И каталы тоже. Просто ушли на дно.
– Игра там велась на деньги немалые, – продолжал Зайцев. – Обдирали в основном командировочных. Находили их через гостиницы «Астория» и «Европа». Где клиент пожирнее. И намекали, что, мол, есть местечко, где можно развлечься с прибылью. Сначала давали выиграть помаленьку, распаляли, а потом обдирали догола.
– Так то клиент жирный, а этот… Ремесленное училище. С него и драть нечего, гол как сокол.
– А наш юноша со взором горящим, – предположил Зайцев, – решил попытать доли получше, чем ремесленное училище. Да силенок не рассчитал. Пришили его шулера.
– А как ты объяснишь, что из карт составлен перед ним был домик?
– Домик? – обернулся Зайцев. – Что-то я домика не вижу на фотографии.
Нефедов сложил ладони домиком.
– Да я знаю, Нефедов, что такое карточный домик. Ну-ну?
– Да толкнул кто-то стол, пока не сняли. И карточки рассыпались.
Ознакомительная версия.
