Молодой полицейский так и сделал. При виде двух полных стаканов у славного негоцианта тут же чудесным образом развязался язык. Невозможно было отыскать лучшего собеседника, чтобы раздобыть сведения, поскольку виноторговец держал в этом квартале свою лавку вот уже на протяжении десяти лет, а господа челядинцы особняка оказали ему высокую честь, став клиентами его заведения.
– Но, – говорил виноторговец Лекоку, – мне вас очень жаль, если вы идете к маркизе, чтобы получить деньги по счету. Вы на зубок выучите дорогу к особняку маркизы прежде, чем увидите, какого цвета ее деньги. Она одна из тех, кому кредиторы постоянно обрывают шнурок колокольчика.
– Черт возьми!.. Значит, она бедная?
– Она?.. Известно, что у нее тысяч двадцать ливров ренты, не считая этого особняка. Только, видите ли, когда каждый год тратишь вдвое больше своих доходов…
Виноторговец замолчал, показывая молодому полицейскому на двух женщин, которые проходили мимо. Одна из них, лет сорока, была одета во все черное, а вторая, совсем молоденькая, походила на воспитанницу пансиона.
– Смотрите, – добавил виноторговец, – это внучка маркизы, мадмуазель Клэр, и ее гувернантка, мадмуазель Шмидт.
Лекок удивился:
– Ее внучка?.. – пролепетал он.
– Ну да… Дочь покойного сына маркизы, если вам так больше нравится.
– Сколько же лет маркизе?
– Не меньше шестидесяти. Но столько ей не дать, нет. Она одна из тех, кто крепко скроен и кто живет сто лет, как деревья. А какая злющая!.. Не хотел бы я высказывать все, что думаю о ней в ее присутствии! Она успела бы дать мне затрещину прежде, чем я осушил бы стакан водки…
– Прошу прощения, – прервал виноторговца молодой полицейский, – значит, она живет не одна в особняке…
– Бог ты мой!.. Одна, с внучкой, гувернанткой и двумя слугами… Но что с вами?..
Все дело в том, что бедный Лекок стал белее снега. Великолепная конструкция, возведенная из его надежд, рушилась от слов этого человека, хрупкая, словно карточный домик.
– Ничего, – ответил он неуверенно. – О!.. Ничего страшного.
Однако Лекок не выдержал бы еще и четверти часа этой мучительной пытки. Он больше не мог пребывать в сомнениях, поэтому расплатился и направился к решетке особняка.
Ему открыл слуга. Подозрительно посмотрев на молодого полицейского, он сообщил, что госпожа маркиза уехала за город. Очевидно, он оказал Лекоку честь, приняв его за кредитора.
Но Лекок стал так ловко настаивать, так умело дал понять, что пришел не за деньгами, так убедительно говорил о неотложном деле, что в конце концов слуга оставил его одного в вестибюле, сказав, что пойдет проверить, действительно ли госпожа маркиза уехала.
Маркиза никуда не уезжала. Через минуту слуга вернулся и велел Лекоку следовать за ним. Проведя Лекока через большую гостиную, некогда роскошную, но сейчас обветшалую, он ввел его в будуар со стенами, обитыми розовой тканью.
Там, около камина, в шезлонге сидела старая дама. Устрашающего вида, высокая, костлявая, вся в украшениях, сильно напудренная, она вязала ленту из зеленой шерсти. Она взглядом смерила молодого полицейского так, что тот покраснел до корней волос. Ей понравилось, что он смутился, и поэтому она почти ласково заговорила с ним.
– Ну, мой мальчик! – спросила она. – Что вас ко мне привело?
Лекок не смутился, однако он с горечью понимал, что госпожа д’Арланж не могла быть одной из тех женщин, которые посещали кабаре старухи Шюпен. Ничто в ней не соответствовало описанию, данному Папийоном.
К тому же молодой полицейский помнил, насколько маленькими были следы, оставленные на снегу беглянками, а нога маркизы, выступающая из-под платья, была на удивление большой.
– А! Вы немой? – продолжала дама, повышая тон.
Молодой полицейский не стал отвечать прямо. Он вытащил из кармана драгоценную серьгу и положил ее на шифоньер, сказав:
– Я принес вам вот это, сударыня. То, что я нашел и что вам принадлежит, как мне сказали.
Госпожа д’Арланж отложила вязание и принялась рассматривать серьгу.
– Это правда, – сказала она через несколько минут. – Серьга действительно принадлежала мне. Это была моя прихоть, четыре года назад. Они обошлись мне ровно в двадцать тысяч ливров. Ах!.. Господин Дуати, который продал мне эти бриллианты, вероятно, получил кругленькую сумму. Но я воспитываю внучку!.. Денежные затруднения вскоре вынудили меня расстаться с этим украшениям. Мне было так жаль, но я его продала.
– Кому?.. – живо спросил Лекок.
– Э!.. – воскликнула шокированная маркиза. – Что за любопытство!
– Прошу прощения, сударыня, но мне очень хотелось бы разыскать владелицу столь прелестной вещицы…
Маркиза д’Арланж с удивлением, к которому примешивалось любопытство, посмотрела на молодого полицейского.
– Честность!.. – произнесла она. – О! О!.. И возможно, ни су…
– Сударыня!..
– Хорошо! Хорошо!.. Это не повод, чтобы краснеть как рак, мой мальчик. Я продала эти серьги одной великосветской немецкой даме, поскольку в Австрии у дворянства еще остались деньги… Баронессе де Ватшо…
– И где живет эта дама, госпожа маркиза?..
– На кладбище Пер-Лашез. Она умерла в прошлом году… Круг вальса и небольшой сквозняк… Этого достаточно, чтобы нынешние женщины… В мое время после каждого быстрого танца барышни выпивали большой стакан сладкого вина и становились между двух дверей… Как видите, мы хорошо себя чувствуем.
– Но, сударыня, – настаивал молодой полицейский, – у баронессы де Ватшо должны были остаться наследники, муж, дети?..
– Никого. Только брат, но он служит при Венском дворе и не смог приехать на похороны. Он распорядился продать на торгах все имущество своей сестры, в том числе ее гардероб. А деньги отослали ему.
Лекок не мог сдержать своего отчаяния.
– Какое несчастье!.. – прошептал он.
– Э!.. Почему?.. – усмехнулась старая дама. – При таком раскладе, мой мальчик, бриллиант принадлежит вам. Я очень рада. Это будет справедливой наградой за вашу честность.
Если на этот раз случай к своему постоянству прибавил еще и иронию, то он перешел все границы. Маркиза д’Арланж сделала муки Лекока еще более жестокими, изощренными, добродушно пожелав ему, чтобы он никогда не нашел женщины, которая потеряла это дорогое украшение.
Лекок почувствовал бы несказанное облегчение, если бы вышел из себя, закричал, дал выход своему гневу, упрекнул старую даму в глупости. Однако тогда с его ролью славного, честного молодого человека было бы покончено…
Лекок с трудом заставил свои губы изобразить улыбку и даже пробормотал слова благодарности за проявленную к нему доброту. Потом, поскольку ему больше ничего не оставалось, он низко поклонился и, пятясь, вышел, сраженный этим новым ударом.
Злой рок, собственная неосмотрительность, чудесная ловкость противников – все это методично вырывало у него из рук ниточки, которые, как он думал, должны были вывести следствие из замысловатого лабиринта, в котором оно все сильнее запутывалось. Неужели его снова одурачили, разыграв перед ним комедию? Это казалось неправдоподобным.
Если бы сообщник убийцы сделал ювелира Дуати своим доверенным лицом, он просто попросил бы его ответить, что не знает, кому продал эти бриллианты, или даже что не имеет к ним никакого отношения. Но и усложненные обстоятельства свидетельствовали об искренности ювелира.
К тому же у молодого полицейского были другие причины не ставить под сомнение утверждение маркизы. Взгляды, которыми, как он заметил, обменивались ювелир и его жена, были красноречивее любых слов.
Эти взгляды означали, что, по их мнению, маркиза, купив эти бриллианты, пустилась на небольшую спекуляцию, встречающуюся гораздо чаще, чем это принято думать. Более того, истинным светским дамам свойственно совершать подобные спекуляции. Она купила в кредит, чтобы продать, пусть с убытком, но за наличные, и мгновенно воспользовалась разницей между суммой, которую должна была уплатить в рассрочку, и продажной ценой.
Тем не менее Лекок решил до конца расследовать этот инцидент. За неимением других поводов чувствовать себя удовлетворенным он хотел избавить себя от угрызений совести, терзавших его с тех пор, как он столь наивно позволил себя провести в гостинице «Мариенбург».
Лекок вновь посетил Дуати и под благовидным предлогом, который никак не мог выдать его профессию, попросил показать ему расчетные бухгалтерские книги. Продажа, которая интересовала Лекока, была зарегистрирована в таком-то месяце указанного года, причем не только в реестре, но и в гроссбухе. Девять тысяч франков были заплачены наличными, а затем маркиза погашала свою дебиторскую задолженность, последовательно внося суммы через неравномерные промежутки времени.
Госпожа Мильнер сделала в своей регистрационной книге фальшивую запись, но это можно было понять. Однако ювелир никоим образом не мог сфальсифицировать свою отчетность четырехлетней давности. Это был непреложный факт. Тем не менее молодой полицейский не чувствовал радости.
