Билли со стонами тяжко дышал. Одна его рука покоилась на груди, пальцы дрожали. Я снова взяла раненого за руку, крепко сжав ее.
Билли качал головой.
— Где моя нога? Я не чувствую ее.
Я взглянула на его правое колено. Нога в брючине имела странный вид. Она болталась во всех направлениях, а на ткани проступили пятна крови.
— Не шевелите ею, ее надо забинтовать. Все будет хорошо,— успокаивала я, скрывая от Билли, что полотенце насквозь пропиталось кровью. Может быть, он и сам чувствовал это.
— Мне прострелили кишки.
— Я знаю. Расслабьтесь. Все не так страшно. «Скорая» уже в пути.
Рука Билли, которую я держала, была ледяной, пальцы побелели. Мне хотелось обо всем расспросить его, но я не сделала этого. Не решилась. Этика моей профессии не позволила обращаться к умирающему с расспросами. Я смотрела Билли в лицо, следя за его состоянием и испытывая единственное желание, чтобы он только выжил. Волосы его казались еще кудрявее, чем я их запомнила. Свободной рукой я убрала их со лба. На верхней губе проступал легкий пух.
— Я умираю. Чувствую, что это — конец.— Он в конвульсии сжал мою руку, корчась от приступа боли.
— Не волнуйтесь. Все будет хорошо.
Билли начал жадно вдыхать воздух, но вскоре затих. Я видела, что жизнь покидает его, унося с собой все: цвета, энергию, боль и ту информацию, которой он владел. Облако смерти окутывало Билли, покрывая его темной, мрачной пеленой. Билли Поло вздохнул, остекленевший взгляд его остановился на моем лице, рука повисла, но я все еще продолжала ее держать.
Я сидела на тротуаре около закусочной, уставившись в асфальт. Хозяин лавки принес мне банку с кока-колой, я приложила холодный металл к виску. У меня кружилась голова, но совсем не оттого, что я была больна. Появившийся лейтенант Фельдман склонился над телом Билли и разговаривал с экспертами, осматривавшими тело. Машина «Скорой помощи» стояла в ожидании в стороне с открытыми дверями, чтобы спрятать погибшего от любопытных взоров. Рядом находились два полицейских автомобиля, радиопереговоры которых сливались с гомоном собравшейся толпы. Насильственная смерть стала для посторонних занимательным спектаклем, и я слышала реплики присутствовавших, ожидавших, как будет сыгран последний, заключительный акт зрелища. Для зрителей это было отнюдь не печальное, а скорее занимательное событие. Они не чувствовали всю абсурдность и жестокость убийства.
Участковые полицейские, Гутьеррес и Петтигрю, появились через пять минут после кончины Билли, о чем по радио доложили начальству. Они собирались отправиться к Корал и Ловелле. Мне следовало присоединиться к ним, я чувствовала это, но у меня не хватало мужества и решительности. В тот момент мне было трудно сделать это, потому что я сама еще не могла осознать факт смерти Билли, все произошло так стремительно, и ничего нельзя было вернуть назад. Было трудно признать, что уже невозможно прокрутить назад эти последние пятнадцать минут и сделать все иначе. Мне следовало приехать раньше, предупредить Билли, и он бы не пострадал. Он бы мне все рассказал, а я бы угостила его пивом, как обещала в нашу первую встречу в баре.
Подошел Фельдман. У меня не было сил поднять голову, и я смотрела прямо перед собой, на его ноги. Он зажег сигарету, приблизился ко мне, сел рядом на тротуар. Ноги затекли, и я их вытянула. Я плохо знала Фельдмана, но то, что мне было известно, произвело хорошее впечатление. Внешне этот человек был похож на смесь еврея с индейцем: большое плоское лицо, высокие скулы, нос крючком. Этому высокому мужчине было лет сорок пять, прическа и одежда соответствовали требованиям, установленным для полицейских. Зазвучал его низкий взволнованный голос:
— Введите меня в курс дела,— попросил Фельдман.
С его стороны это была попытка заставить меня говорить, но с моей стороны она закончилась слезами. Я старалась держать себя в руках и не позволить вырваться рыданиям. Я тряхнула головой, но новый приступ горя победил мое самообладание, и я разревелась. Фельдман протянул мне носовой платок, который я приложила к глазам, потом стала аккуратно его складывать, стараясь переключить внимание на этот кусок белой ткани. В глаза бросилась вышитая буква «Ф», отмечающая один из уголков платка.
— Простите,— пролепетала я.
— Ничего, успокойтесь.
— Он был таким упрямым,— начала я.— Вероятно, это и подкупало в нем. Он думал, что он неотразим и неутомим.
Последовала пауза.
— Он не сказал вам, кто стрелял в него?
Я покачала головой.
— Я не спрашивала. Мне не хотелось отнимать последние минуты его жизни этими расспросами. Простите.
— Ну, он мог и не сказать ничего. Как все было?
Я начала рассказ, припоминая всякие мелочи и произнося разные глупости. Фельдман терпеливо дождался, пока я не возьму себя в руки и не начну связное повествование. Многолетний опыт подсказывал мне, что интересует полицейского и как именно нужно рассказывать об этом. Я выкладывала факты и версии, а Фельдман делал пометки в своем блокноте.
Когда я умолкла, полицейский встал, и я машинально поднялась вслед за ним.
— А дальше что? — спросила я.
— Должен сказать, что дело Даггетта лежит у меня на столе.— ответил Фельдман.— Робб сказал мне, что вы считаете его смерть убийством, и я решил пересмотреть дело. Теперь у нас двойное убийство, одно из которых очевидно — оно произошло только что. И мы вынуждены бросить на его раскрытие основные силы. Пока я ничем другим заниматься не могу. Но будет очень полезно, если вы пройдете в отделение и сами расскажите все это еще раз лейтенанту Долану.
— Позвольте мне сначала встретиться с сестрой Билли. Это уже второй брат, которого она теряет из своего непутевого семейства.
— А у вас нет подозрений, что это она убила Билли?
Я покачала головой.
— Со смертью Даггетта она еще может быть связана, но вряд ли она может быть причастна к этому убийству. Хотя я и могу чего-то не знать. Но зачем ему было встречаться с сестрой на глазах у толпы? Это кто-то из присутствовавших на похоронах. Я почти уверена.
— Составьте их список, я заберу его,— попросил Фельдман.
Я согласилась.
— Я могу еще зайти в офис и забрать там некоторые записи своих бесед с теми, с кем успела встретиться. И Ловелла, может быть, скажет сейчас больше, чем сообщила тогда.— Я почувствовала облегчение, передавая в полицию эти сведения — пусть там о всех о них узнают: и об Эсси с Ловеллой, и о Смитах…
Подошел Петтигрю, держа за уголок маленькую, закрытую на молнию пластмассовую сумочку. В ней были три медных гильзы.
— Это обнаружено рядом со следами того пикапа. Мы сняли отпечатки следов со всех машин, стоявших на стоянке. Может быть, это что-то даст.
Я посоветовала:
— Нужно проверить все свалки. Именно в мусоре после смерти Даггетта я нашла юбку и туфли.
Фельдман согласно кивнул головой, опытным глазом рассматривая гильзы.
— Тридцать второй калибр,— сделал он заключение.
Мое сознание пронзила стрела холодного ужаса, во рту пересохло.
— Несколько дней назад из машины украли мой пистолет именно такого калибра,— пробормотала я.— Гутьеррес было доложено об этом.
— Вокруг полно таких пистолетов, но мы будем иметь это в виду,— сказал мне Фельдман, а потом обратился к Петтигрю:
— Разгони эту толпу, только будь повежливей.
Петтигрю отправился исполнять приказ, а Фельдман повернулся ко мне:
— С вами все в порядке?
Я утвердительно кивнула, предпочитая все-таки присесть из опасения, что ноги у меня могут подкоситься.
— Хотите что-нибудь добавить, пока мы не разошлись?
Я закрыла глаза, вспоминая происшедшее. Я прекрасно знала, как звучит при выстреле пистолет тридцать второго калибра, и те звуки, которые я слышала, были как раз очень похожи.
— Выстрелы,— сказала я.— Они показались мне странными. Пустыми. Скорее слабые хлопки, чем резкие удары.
— Глушитель?
— Я никогда не слышала, как звучит пистолет с глушителем, разве что по телевизору,— робко ответила я.
— Я попрошу в лаборатории все результаты экспертиз, хотя не понимаю, где убийца мог найти глушитель в этом городишке,— Фельдман сделал еще какие-то заметки в блокноте.
— Дайте на этот счет указания фотографу, снимавшему убитого,— посоветовала я.
— В самом деле,— согласился Фельдман. Извинившись, он направился в ту сторону, где лежал труп, над которым колдовал фотограф, и жестами объяснил, под каким углом надо фотографировать. Фотограф был новенький. И Фельдман хотел сам проследить, чтобы все было снято должным образом.
Ко мне подошла Мария Гутьеррес и спросила:
