ни к чему». У мамы по щекам катились слезы, когда она об этом вспоминала.
Тут Ребекка попросила достать ее солнечные очки из бардачка и вернула Свена-Эрика к реальности.
– Наверное, я оставила их в кабинете, – сказала она. – Голова раскалывается от этого солнца… Могу я попросить тебя об одном одолжении?
– Просить не возбраняется, – ответил Свен-Эрик. – Ибо сказано: «Просите, и дано будет вам» [28].
– Хенри Пеккари звонил старшему брату Улле вечером накануне убийства. И мне интересно знать, о чем был этот разговор. Но я не хочу, чтобы полицейские наступали мне на пятки. Это ведь их работа – ходить и расспрашивать людей. Другое дело, если со мной будешь ты. Тогда меня никто ни в чем не обвинит. Напротив, все будут только рады.
– Но почему бы тебе не попросить об этом Анну-Марию, Фредде или Томми?
– Им и без того хватает, – отмахнулась Ребекка.
Свен-Эрик в задумчивости несколько раз провел рукой по усам, а потом издал короткий, радостный смешок.
– Ты ведь так и не сказала им, что твоя мама воспитывалась в семье Пеккари, – догадался он. – И теперь боишься, что правда всплывет наружу… Стыдно, Ребекка Мартинссон.
– Но я не думаю делать из этого тайну, – возразила Ребекка. – Мама оставила эту семью, когда ей было четырнадцать, и я никогда не имела с Пеккари ничего общего. Не общалась с ними и даже не вспоминала об их существовании.
– Но ты расследуешь убийство члена своей семьи. Это нехорошо.
– Не вижу в этом ничего плохого. Я не родственница Пеккари, да и Улле пока даже не подозреваемый. Тем более Рагнхильд. У тебя полгорода ходит в родственниках, а с другой половиной ты учился в одной школе. Как бы ты расследовал преступления, если б избегал общения с ними?
– Разница в том, что в моем случае об этом знают все. Иногда разумнее отойти в сторону. Прозрачность, Ребекка. Ты когда-нибудь об этом слышала?
– Я буду прозрачной, как стеклышко, – пообещала Ребекка, – только не сейчас.
– Ну да, сразу после того, как расследуем убийство… А если фон Пост пронюхает?
– О, фон Пост переведет на себя все три убийства при первой же возможности. Ну так что, поедешь со мной к Улле Пеккари? Заодно спросим, знал ли его брат отца Бёрье Стрёма.
– Поеду… – Стольнаке вздохнул. – Боюсь, ты себя подставляешь, но тебе виднее.
Телефон Ребекки запищал – сообщение от Марии Тоб.
«Скучаю» – четыре восклицательных знака, сердечко и танцующие женщины в красных платьях.
– Плохие новости? – поинтересовался Свен-Эрик.
– Девичник в четверг, – ответила Ребекка. – Бывшая коллега из Стокгольма с подругами приезжают покататься на лыжах, заодно навестят меня. Даже не представляю, чем бы их таким удивить.
– Удиви селедкой. Сюрстрёмминг [29] – это всегда впечатляет.
Он поискал на «Ютьюбе» видео, где американцы впервые попробовали сюрстрёмминг. Ребекка скосила глаза, стараясь не отрываться и от дороги. Свен-Эрик помогал, прокручивал вперед-назад, подносил телефон к ее глазам. Оба громко смеялись. Машина петляла на пустой дороге.
* * *
Улле жил в большом деревянном доме на Фёрарегатан. Дверь открыла его жена. Астрид Пеккари родилась в 1942-м, в один год с Улле, Ребекка заблаговременно навела о ней справки. Равно как и об обороте их компании, прибыли и официальном доходе семьи Пеккари и их соседей.
Из регистра народонаселения Ребекка узнала, что у Астрид есть брат и сестра. На страничке в «Фейсбуке» Астрид постила фотографии внуков, вязаные свитера и кофты, и снимки с путешествия на Тенерифе с Улле в прошлом году.
Она носила аккуратную короткую стрижку с косой челкой. И встретила гостей в тщательно выглаженной блузе, несколько не по размеру свободной юбке и с ниткой жемчуга вокруг шеи. Ребекка подумала, что лет двадцать назад такое сочетание считалось классикой. Дешевая кофта, которая дорого смотрится. Ждала ли Астрид гостей или есть люди, которые наряжаются каждый день, даже если никто из посторонних их не видит?
Ребекка вспомнила, что сама ходит по дому в ношеных трениках и с пучком немытых волос.
– Входите, – пригласила Астрид, после того как Ребекка и Свен-Эрик представились и спросили, дома ли ее муж. – Думаю, вам будет удобно расположиться в гостиной.
В прихожей стояла берестяная коробка с бахилами.
– Вы хотите, чтобы мы… – Свен-Эрик показал на коробку, но Астрид сделала отклоняющий жест:
– Нет-нет. Это все Улле. Но пока я здесь убираюсь, последнее слово за мной. Вам совсем не обязательно даже снимать обувь… – Задержала взгляд на Ребекке. – А вы похожи на Вирпи.
Она ждала реакции с открытым ртом, а когда Ребекка не ответила, поднялась на второй этаж и позвала:
– Улле!
Ребекка просто не знала, как ей быть с тем, что она похожа на Вирпи. Никакой естественной реакции на это замечание она так и не дождалась. Бабушка и Сиввинг всегда говорили, что Ребекка – вылитый отец.
Улле не отвечал.
– Наверное, слушает музыку в наушниках, – сказала Астрид. – Проходите, сейчас я его приведу.
И исчезла на втором этаже.
– Так все-таки будет лучше… – Свен-Эрик натянул на ботинки бахилы. – Раз уж это так важно для Улле.
Ребекка последовала его примеру и в бахилах зашуршала в сторону гостиной. Наверху послышался стук в дверь и голоса.
Гостиная была вполне в духе Астрид Пеккари. До блеска отполированная мебель в густавианском стиле. Витринные шкафы и хрустальная люстра. Масляная живопись на стенах. Такое впечатление, будто последние тридцать лет здесь ничего не менялось. Нигде ни пылинки, и вообще ни малейшего признака, что комната как-то используется. Ни газеты, ни книги на столе, ни вязания, ни журнала с кроссвордами.
Ребекка вспомнила бабушку. Когда они жили вместе, обе спали на кухне – бабушка на раскладном диване, Ребекка на матрасе на полу. Комната, где Ребекка спала сейчас, тогда называлась «залом» и содержалась в чистоте и неприкосновенности. Там стояло кресло – единственный предмет мягкой мебели в доме. Вышитая скатерть с кружевами на раздвижном столе. «Зал» был для особых случаев. Когда в гости заходил пастор, к примеру. Или когда Ребекка поступила в гимназию и бабушка устроила небольшое семейное торжество. На праздники.
Так было
